Я обвел рукой вокруг, заметив, что солнце затянулось серым маревом, улица поблекла, машины стали гудеть раздраженно, трамваи грохотать презрительно.
- А это тебе решать, - усмехнулся Борис. - Как скажешь, так и будет.
Я медленно опустился рядом с ним на пыльный асфальт. Вот так. Нужно решить, настоящий это мир, или нет. А если я ошибусь? Здесь - счастье. Но оно уже представляется мне иллюзорным, фальшивым. Я ведь не помню вчерашний день. А если этого дня для меня просто не было?
- Я не хочу решать! - неожиданно для себя, выпалил я. - Не хочу!
- Ну, не решай, - покладисто согласился Борис. - Тогда кто-то решит за тебя.
- Кто? Рацна?
Борис повернулся ко мне всем телом и тихо и значительно произнес:
- Открою тебе один небольшой секрет. Рацне это решительно все равно. Так же, как бывает все равно тебе, когда ты, походя, наступаешь на муравья.
- Я для него - муравей?
- Боюсь, гораздо меньше.
Борис отвернулся и продолжил:
- Только не надо делать такое разочарованное лицо. Ведь тебе же все равно - кто он и откуда. Ты даже не интересуешься, вокруг какой звезды вращается планета, на которой находится его родина.
- Да, но это как-то само собой получилось, - начал оправдываться я. - Они появились так незаметно, буднично, что никто не может вспомнить, когда это произошло. Это как... как русская изба, например. Она есть, ее умеют строить, но кто и когда построил ее впервые - никто не помнит. Или колесо. Оно было всегда. Так и инопланетники. Ощущение такое, что они были здесь всегда. Погодите, погодите, а не связано ли их появление с катастрофой? Уж не они ли ее устроили?
- Не думаю, - Борис улыбнулся, и опять у меня побежали мурашки по коже от его улыбки. - Я допускаю, что некоторые люди могут развлекаться уничтожением муравейников, но не все же. И муравьи продолжают существовать как вид. Их города остаются целыми, а те, которые разрушаются, отстраиваются заново. Инопланетникам просто незачем было устраивать такую катастрофу.
- Тогда кто же ее устроил?
- Тебе нужен конкретный виновник? - Борис насмешливо посмотрел на меня.
- Да, хотелось бы знать.
- А ты не впадешь в панику, узнав имя?
- В панику? Какого черта? У меня крепкие нервы. Так что, виновен в этом один человек?
- Один.
- Так кто же это?
- Ты.
Странно, но при этих словах я не испытал никаких чувств, словно Борис назвал совершенно незнакомого человека. Мы сидели, прислонившись к стене, а мимо нас шли прохожие, и я видел только их ноги. Люди шли, а я молчал. Потом медленно повернул голову к Борису.
- Значит, это я. Ну что же, я подозревал, что вы ответите что-то в таком духе. Все предшествующие беседы с вами настроили меня на такой ответ. Знаете, я не могу согласиться с вами. Я не придумывал катастрофы. Как я могу придумать то, чего не знаю, не понимаю? Я не понимаю, каким образом исчезло все это, - я обвел рукой вокруг. - Я могу оценить только последствия, а они ужасны. Может быть, я был в бессознательном состоянии? В бреду? В горячке? Или напился пьян до изумления? Вы можете сказать мне, как все произошло?
- Ты сам знаешь ответ, добрый человек.
- Ничего себе, добрый человек, который уничтожил полмира!
Я вскочил, сжал кулаки, и в бессильной ярости посмотрел в насмешливые глаза Бориса. Краем глаза я видел, что Рацна повернул голову ко мне и смотрит, как мне показалось, очень внимательно. Это взбесило меня еще больше.
- Перестаньте меня преследовать! - проговорил я сквозь зубы. - Перестаньте пробираться в мои сны, делать умные лица и внушать мне комплекс вины! Я не мальчик и отдаю себе отчет в своих действиях. Я...
- Так ты понимаешь, что это всего лишь сон? - перебил Борис.
Я опустил руки и ощутил в душе холодную пустоту. Их не проймешь. И криком их не взять. Они заставляют думать о том, о чем не хочется, никак не хочется! Так это сон?
Я постоял немного, не нашел, что ответить и медленно двинулся вдоль улицы. Да, все не настоящее. Дома кажутся картонными, и если заглянуть за любой из них, станет ясно, что это не более, чем декорация какого-то спектакля, пьесы для одного зрителя. Люди выглядят неестественно - у них какие-то не прорисованные лица, словно неведомый художник торопился, накладывая мазки на холст. Автомобили выглядят плоскими и неестественно блестящими.
Я обернулся, но инопланетника и толмача уже не было у стены. Я сел на асфальт, безучастно глядя на мир, который быстро терял привычный облик. Мир пропадал, смазывался, уступая место дощатой крыше сеновала, сквозь щели которой пробивались пыльные лучики. Совсем рядом захлопал крыльями и победно закричал петух. Завозился Витамин на смятом ложе, поднял отекшее лицо с одни открытым глазом, спросил разбойничьим голосом:
- Который час?
Я не ответил, спустился по лестнице и вышел во двор. Солнце поднималось над подсолнухами. Петух, ошалевший от радости, горланил свои песни, и ему отзывались соседские петухи, стараясь перекричать друг друга.
Потом мы умылись у колодца и сели завтракать. Молоко и хлеб - что может быть лучше?
За завтраком я прислушивался к себе и удивлялся. Я очень спокойно воспринял виденный ночью сон, присутствие в нем торговцев временем и то, что мне пришлось-таки вернуться сюда, в деревню. Странно, думал я, я совсем не огорчен тем, что снова здесь. Что произошло со мной? Или ничего? Ведь прежде я ни разу не видел во сне жену и сына после катастрофы. Выходит, что так было лучше? Во мне словно порвались какие-то провода, я стал спокойнее, и могу отчужденно посмотреть на себя со стороны...
* * *
Мы работали в огороде, на поле, чинили сарай, перекрывали крышу, подправляли баню. В свободное время Витамин ухаживал за Прасковьей, и, как мне кажется, небезуспешно. Очень скоро он стал поглядывать на усадьбу хозяйским глазом, а на меня - как на работника. Торговцы временем исчезли из деревни, и мне стало намного лучше. Я старался не вспоминать о шариках, помня о том, что стоит мне вообразить их, и я сразу попаду в другой мир.
В один из теплых вечеров начала августа я бродил у околицы, размышляя о том, что мы нашли удачное пристанище, что сюда не накатывают волны грабежей, жизнь течет спокойно и размеренно.
Солнце уже село, раскрасив небо багровыми тонами, природа замерла, даже не дышала, зато выпало раздолье комарам, которые тонко звенели от голода, и шли на смерть ради пропитания. Хлопая себя по щекам, я отбивался от прожорливых насекомых и смотрел на дорогу, по которой пришли мы с Витамином. Дорога вилась среди невысокого кустарника и уходила в лес. Наверное я что-то почувствовал, потому что не отводил глаз от пути назад, в прошлую жизнь, о которой вспоминал с содроганием. Да, так и было, потому что из лесу вышел человек. Он шел, покачиваясь от усталости, и опирался на кривой посох, сделанный из сосновой ветки. Похоже, это была женщина. Вот она увидела меня, остановилась. У меня екнуло сердце, но это была не Надя. Походка совсем другая, какая-то странная, неуклюжая и красивая одновременно. Женщина постояла немного, неожиданно выпустила посох из рук и упала. Я вскрикнул и бросился на помощь. Бежать пришлось долго, расстояния в поле обманчивы, и, несмотря на то, что лес казался совсем близким, до него было не меньше двух километров.
Наконец я подбежал и остановился над женщиной, которая лежала без сознания на земле. На ней была истрепанная городская одежда - джинсы, протертые до дыр, почти развалившиеся кроссовки и красная клетчатая рубаха. На голове, по-пиратски, узлом на бок, был повязан синий платок. Рядом валялась тощая котомка, сделанная из непромокаемого плаща. Женщина показалась мне немолодой, - ее грязное лицо было искажено страданием и выглядело лет на сорок. Я положил котомку ей на грудь, поднял ее и понес к дому. Пройдя половину пути, я совершенно выбился из сил, к тому же лицо и руки мне изгрызли комары, потому что мне нечем было их отгонять. Я положил женщину и перевел дух. Она шевельнулась, протяжно вздохнула и открыла глаза. Я вздрогнул, потому что таких зеленых глаз не видел никогда. Глаза были насыщенного цвета молодой листвы, полные неведомой силы.
- Кто вы? - хрипло выговорила она.
- Меня зовут Сергей, - сказал я. - Я живу в работниках вон в том крайнем доме. Вы упали в обморок и я нес вас к дому, но... устал и решил передохнуть.
- Вот еще, в обморок, - она зло стрельнула глазами и села.
Это движение далось ей с трудом. Видно было, что она сильно истощена. Теперь, когда она пришла в себя, она показалась мне гораздо моложе, лет тридцати.
- Как вас зовут? - спросил я, чтобы оттянуть момент, когда мне придется снова ее нести.
- Лада.
- Очень приятно, Лада. Вы сможете идти сами, опираясь на меня? А то, знаете ли, еще две недели назад я, так же как и вы, тащился по этой дороге, изнемогая от голода, и нести вас на руках мне тяжело.
- Вы в работниках тут? - Лада посмотрела на меня, как мне показалось, презрительно.
- Да, батрачу на хозяйку. Со мной еще приятель, который, судя по всему, скоро станет моим хозяином.
- И не стыдно вам? - Лада посмотрела осуждающе.
- Стыдно? Отчего мне должно быть стыдно?
- Батрачить.
- А разве это может быть стыдно? Надо же как-то добывать пропитание, вот я и работаю по дому. Простите, но, как мне кажется, гораздо более стыдно скитаться по полям, по весям и падать в голодные обмороки.
Лада покраснела, и с негодованием поднялась на ноги. Я хотел ее поддержать, но она отмахнулась.
- Ведите меня к вашей хозяйке. Пусть даст мне поесть.
Она произнесла это тоном королевского мажордома, отдающего распоряжения по поводу обеда на сто пятьдесят персон. Я покачал головой, но ничего не сказал. Предложил ей руку для опоры, но она презрительно ее отвергла. Я пошел позади, готовясь подхватить ее, когда она снова потеряет сознание. Однако обморока больше не случилось.
Во дворе Ладу встретил Полкан. Пес так грозно гавкнул и оскалил клыки, что Лада испуганно спряталась за мою спину.
- Полкан, - начал я, откашлявшись. - Ты что, не видишь, что я свой?
- Ты-то свой, - сказала Прасковья. Она вышла на крыльцо и стояла, подбоченившись. - А это кто ж с тобой?
- Это Лада, - представил я. - Умирает с голоду. Просит помощи.
- Ничего я не... - начала Лада, но я ткнул ее локтем в бок, молчи, мол, кто ж тебя за язык тянет!
- Вижу я, - неприветливо продолжала Прасковья, - что ничего она не просит. Дамочка с городу? Далёко ли путь держишь?
- В Красноянск, - хмуро ответила Лада.
- Ладно, Полкан, пропусти, - смилостивилась Прасковья.
Пес высунул язык и дружелюбно наклонил голову.
- Хорошая собачка, - дрожащим голосом выговорила Лада, продолжая прятаться за мной.
На крыльцо вышел Витамин.
- О! - сказал он и радостно осклабился. - Нашего полку прибыло.
- Ничего не вашего полку! - огрызнулась Лада. - Я сама по себе.
- Да, я вижу, - насмешливо разглядывая ее, произнес Витамин.
- Накормить накормим, - сказала Прасковья. - Ночлег дадим. А поутру ступай себе с Богом.
- Бога нет! - ляпнула Лада.
Я опять ткнул ее локтем.
- Да что вы тыкаетесь! - возмутилась она. - Нет Бога!
- На нет и суда нет, - Прасковья поджала губы и скрылась в дверях.
- Садитесь, - сказал я, подводя ее к столу.
Я принес кружку молока и ломоть хлеба.
Лада набросилась на хлеб как волк на зайца.
- Тише вы! - я попытался отобрать хлеб, чтобы она не подавилась, но Лада взглянула нечеловеческими зелеными глазами, и я отступил.
Она съела хлеб, выпила молоко и потребовала:
- Еще!
- Нельзя, - осадил я ее. - Вы долго голодали, и вам...
- Еще! - повторила она.
Я стукнул кулаком по столу, и она вздрогнула, покосилась испуганно. Я все-таки принес еще кружку молока. Она жадно пила, белая струйка стекала по грязной щеке, и я загляделся на эту струйку.
- Что смотрите? - Лада отстранилась, посмотрела на меня осуждающе.
- Я тоже атеист, - невпопад сказал я.
Она похлопала ресницами, которые, к слову, у нее были очень длинные и бархатистые:
- Ну а как же может быть иначе? Вера в Бога - это костыль, который не нужен человеку, твердо стоящему на ногах.
- Мало того, что я атеист, - я улыбнулся, - я вообще ни во что не верю. Я даже в катастрофу не верю.
Лада презрительно хмыкнула.
- Катастрофа была, - наставительно сказала она. - Как можно в нее не верить?
- Ну, ваш аргумент не выдерживает никакой критики, - тонко улыбнулся я. - Будда тоже был. Принц Сидхарха. Как можно в него не верить?
- При чем тут Будда? - опешила она.
- При том, что Будда - один из богов, в которых верует человечество.
- А, - она понимающе кивнула. - Был, говорите? А кто может это подтвердить?
- Очень смешная постановка вопроса, - я покачал головой. - Вот, например, Ленин. Он был?
- Ленин был, есть и будет! - она припечатала рукой по столу.
- А кто может это подтвердить?
- Я! Я могу подтвердить! Я сама видела его в мавзолее. Еще до катастрофы, в Москве.
- Дорогая Лада, - как можно мягче сказал я. - Вы видели не Ленина, а его труп...
- Как вы можете так говорить! - ахнула она и в ужасе прижала ладони к щекам. - Труп!
- А что, - саркастически усмехнулся я. - Ленин не может быть трупом?
- Вы должны уважать...
- Дорогая Лада, - сказал я. - Я никому в этой жизни ничего не должен. Уважать Ленина я могу, но это не помешает мне назвать труп трупом.
Она сжала кулачки и посмотрела на меня с ненавистью, которая вскипела у нее где-то в мозгу.
- Ладно, ладно, - примирительно произнес я. - Вот что. Я предлагаю вам отработать свой обед и прополоть несколько грядок...
- Вот еще! Я не стану батрачить на эту кулачку! Вон ее как разнесло, она же поперек себя шире!
- Хорошо, - я пожал плечами. - Не станете, так и не надо. Просто пойдемте со мной в огород, я буду работать, а вы - развлекать меня разговорами.
Лада поджала губы и нехотя поднялась из-за стола.
Мы прошли за плетень, я присел на корточки над грядкой со свеклой, а Лада осталась стоять, озиралась и не знала, куда девать руки.
- Значит, вот так вы и вкалываете тут? - после долгого молчания произнесла она.
- Ну, я не сказал бы, что вкалываю, - я насмешливо посмотрел на нее снизу вверх. - Так, работаю себе потихоньку. Никто меня не гонит, хлыстом по спине не оттягивает, не орет и не помыкает мной. За этот легкий труд я имею еду и ночлег. Правда, ночевать приходится на сеновале, а ночами становится уже прохладно, но у меня всегда есть запасной вариант.
- Это какой же?
- Скажите, - вместо ответа, сказал я, - что у вас за лексикон какой-то странный: батрачить, кулачка? И за Ленина вы обиделись. Вы, часом, не коммунистка?
- А хоть бы и так! - она с вызовом посмотрела на меня и тряхнула головой, безудержно краснея при этом.
- Я уж думал, что все коммунисты вымерли.
- Как это вымерли? Как это вымерли? Что вы такое говорите! Коммунизм неистребим! Вот сейчас, как раз подходящая ситуация, чтобы взять власть. Смотрите - транспорта нет, коммуникаций не стало, что в Москве происходит - неизвестно.
- Говорят, Москвы больше нет, - сказал я, перестав полоть траву и с интересом разглядывая Ладу.
При этом я подумал, что она не такая уж и старая, моложе сорока, вон как глаза ее светятся, будто в голове фонарик зажгли.
- Говорят, что кур доят, - отрезала Лада. - Вот у вас в деревне, у кого власть?
- Власть? - задумался я. - Вот черт, я и не поинтересовался этим. Хотя, погодите, кажется в деревне есть староста... Ну да, это Настасья, наша соседка. Милиции, равно как и полиции, здесь нет. Одни бабы, знаете ли. Водку кушать с утра до ночи только Михеич может, но он безобидный совершенно. Хулиганить и безобразия нарушать тут некому.
- Вот и получается, что власти в деревне никакой! - Лада села рядом со мной, приблизила лицо и зашептала: - Самое время, чтобы подумать и взять.
- Что взять? - не понял я.
- Власть же! Я уже битый час вам про нее толкую. Какой вы непонятливый, право!
- Погодите, погодите! - я улыбнулся. - Так вы что же, работу со мной проводите? Агитацию, то есть?
- Ну, - она смутилась. - А как же? Вы такой темный...
- Я - темный? - восхищенный ее терминологией, вскричал я и шутливо выкатил глаза. - Ну, матушка, что-то вы совсем не то говорите. Как я могу быть темным, когда у меня университетское образование? Я труды вашего Ленина изучал, и не потому, что заставляли, а по научной надобности.
- Темный, темный, - сказала Лада. - Вон, батрачите. Вместо того, чтобы взять власть и...
- И что? Все поделить?
- Можете и поделить, если вы такой глупый. А можете и себе забрать. И пусть на вас работают.
- О, это что-то новое в коммунистической идеологии! - сказал я восхищенно. - Вы прямо открываете мне глаза! Не поделить, а забрать себе. Отличная мысль. Только вот, одна загвоздка, - я сделал вид, что сожалею. - Оружия никакого нет.
- Зачем вам оружие?
- Милая Лада, ну как же вы не понимаете? Я приду, и начну отбирать у Настасьи, скажем, ее корову. А она возьмет ухват или кочергу, и так отходит меня по спине, а то и по голове, что я света белого не взвижу. А вот будь у меня пистолет, или автомат, тогда, конечно. Тогда, в случае сопротивления, можно Настасью и пристрелить.
Я сказал так, чтобы понаблюдать за реакцией коммунистки. Никого пристреливать я и в мыслях не держал.
- Ну вот! - удовлетворенно произнесла Лада и довольно улыбнулась. - Понимаете же, когда захотите. Но пристрелить, это в крайнем случае, - она наставительно подняла палец. - Попугать можно, даже нужно.
- Да, но пугать-то нечем!
- Уй, послушайте! Ну, вы что, не мужчина? Вас может отлупить кочергой темная деревенская баба?
- Не знаю. Может и не отлупит. А скажите, зачем вам власть?
- Какой глупый вопрос! - Лада от возмущения топнула ногой. - Зачем вам еда? Зачем вам ночлег?
- А, понял! - я скроил обрадованную физиономию. - Власть даст мне и еду, и ночлег. И все будут на меня работать?
- А вы быстро учитесь, - уважительно произнесла Лада. - Сказывается, видать, образование-то. Ну так что, поможете мне?
- Извините, но я не могу, - я покачал головой. - Мне не нужна власть.
- Как?! - Лада посмотрела на меня, как на полоумного.
- Видите ли, власть не дает свободу, она ее отбирает. А я предпочитаю свободу.
- Какая же у вас свобода! Вы гнете спину на зажравшуюся крестьянку, и называете это свободой? Нет, я вас не пойму!
- Моя свобода в том, что я в любую минуту могу открыть калитку и уйти. А если я возьму власть, то мне придется ее удерживать, думать о том, как накормить народ, который тут же непременно начнет голодать, и я не смогу встать и уйти. Какая же это свобода?
- Шутите? - недоверчиво посмотрела на меня Лада.