Лада подошла, чиркнула зажигалкой. Перевозчик посмотрел на огонек, цыкнул зубом.
- Не, не годится. Хороша вещица, да недолог у ней век. Кончится газ, выбросить только. А что другое есть?
- Огниво есть, - сказал я.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался паромщик.
Я достал огниво, трут, сел на доски, чиркнул кресалом по кремню. Трут задымился. Я раздул огонь, оторвал его и бросил в воду.
- Годится! - оскалился мужик.
Мы с Ладой сели, прислонились к столбу ограждения.
- Зачем ты ему огниво посулил? - спросила она. - Он бы и зажигалкой удовлетворился.
- Да ладно, - сказал я.
- Ладно, ладно, - ворчливо передразнила Лада. - Придем в город, чем за ночлег расплачиваться будем?
- А рубли твои?
- Смеешься? Их на два часа не хватит.
- Что-нибудь придумаем.
- Слышь, красавец! - громко сказала Лада. - А если мы деньгами заплатим?
- А сколь денег-то у вас?
- Тридцать рублей.
- Не, - осклабился паромщик. - Не пойдет. Сговорились уж на огниво.
- Хорошо, - согласилась Лада. - Тогда сдачи с тебя сто целковых.
- Сколько?! - мужик бросил ворот и стал чесать в затылке. - Сто? Это ты, красавица, не подумамши загнула. Да твоему огниву красная цена пятьдесят.
- Пятьдесят? - ахнула Лада. - Да ты в уме ли? Поди-ка найди его за пятьдесят! А найдешь, так я тебе это отдам, и в придачу зажигалку с поцелуем.
- Ха! - загоготал паромщик. - Можешь только поцелуем отделаться. В щечку, брат, в щечку, - добавил он для меня.
Лада встала, подошла к нему и чмокнула его в бородатую щеку.
- Вот бедовая баба! - мужик крякнул с удовольствием и возобновил работу. Скоро паром ткнулся в противоположный берег. Паромщик спустил сходни, мы сошли, сопровождаемые его тяжким вздохом.
- Что так горько вздыхаешь, болезный? - крикнула Лада.
- Так продешевил ведь, - сокрушенно молвил мужик. Потом встрепенулся: - Слышьте-ка! А вы ночевать-то где собрались? В лесу, что ль? У меня избушка есть, а в ней женка моя. Уж она ужин спроворит, у нас ведь хозяйство, то, се. За огниво, а?
Мы переглянулись с Ладой. Она посмотрела на стремительно чернеющее небо, вздохнула. Я кивнул.
- По рукам.
Пока паромщик укреплял паром, мы выяснили, что зовут его Федором, что он совсем не старый, лет тридцати пяти, что жену его зовут Филипповной, и что она "ух!". Что значит "ух!", мы выяснили тут же, придя к избушке, которая находилась в минуте ходьбы от парома. Избушку окружал высокий кондовый забор, за которым злобно захлебывался цепной пес. Мы с опаской вошли в калитку, остановились. На высоком крыльце, подбоченившись, стояла дородная Филипповна, и вглядывалась в сумрак.
- Эй, мать! - закричал Федор. - Встревай гостей. Постояльцев тебе веду.
- Добро пожаловать, гости дорогие! - фальшиво-радушным голосом произнесла хозяйка и даже отвесила поясной поклон.
Мы прошли в дом мимо каких-то вонючих полушубков в темных сенях, задели не то лопаты, не то грабли, которые отозвались костяным стуком, открыли дверь, обитую войлоком, и оказались в мрачной комнате, скудно освещенной оплывшей свечой. В красном углу теплилась лампадка возле иконки, спрятанной в киоте, рядом висело мрачное зеркало в лакированной раме, в котором отразились мы с Ладой - она, похожая на мальчишку и я, обросший и нечесаный, и, как мне показалось, страшный. Слева высилась русская печь, от которой шло тепло. Пахло свежеиспеченным хлебом и кислым молоком. Сбоку виднелась дверь в другую комнату, там были занавески на окнах, круглый стол под белой скатертью и никелированная кровать с периной неимоверной высоты, увенчанной треуголками подушек и подушечек.
Нас усадили за небольшой стол возле печи. Филипповна налила молока, поставила одну тарелку с крупно нарезанным хлебом, и другую с пшенной кашей.
- Хлеб да соль, гости дорогие! - она снова отвесила низкий поклон.
Без лишних разговоров мы принялись за ужин.
Нам постелили тут же, возле печи. Хозяйка просто бросила на пол два овчинных тулупа, накрыла их ветхой простыней и добавила две небольшие подушечки. Свечу тут же задули, и мы оказались в полной темноте.
В избе было почти тихо, лишь ходики слабо тикали в горнице. Рядом со мной ровно дышала Лада. Я же, как всегда, не мог заснуть и таращил глаза в темноту. Очень долго ничего не происходило, но когда сон уже начал приходить ко мне, в комнате вдруг посветлело, и я увидел Бориса, который сидел на полу, по-турецки скрестив ноги.
- Привет, - сказал я шепотом.
- Здравствуй. Можешь говорить громко, они не услышат.
- Зачем ты пришел?
Борис протяжно вздохнул и ничего не ответил.
- Хорошо, - я тоже вздохнул. - А где Рацна? Почему я не вижу его больше?
- Рацна? Он такой же миф, как катастрофа.
- Хочешь сказать, что я и его выдумал? - Я улыбнулся, но Борис этого не заметил. - Так может получиться, что я и тебя выдумал.
- Вполне возможно, - легко согласился он. - И знаешь, мне это не было бы обидно.
- Почему? Мне бы было. Сознавать, что ты существуешь не сам по себе, а являешься плодом чьего-то воображения...
- Ну, это ты преувеличиваешь. Выдумать тебе, пожалуй, под силу, но совсем не под силу поддерживать каждого, управлять его поступками.
- То есть ты хочешь сказать, что можно выдумать мир, но управлять им нельзя?
- Не приписывай себе могущества Бога, - Борис усмехнулся.
- Я и не приписываю. Я просто спрашиваю.
- А я отвечаю, - он поклонился.
- Ну, хорошо, - я сел, повернулся к Борису. - Допустим, я все понял. И что?
- Пока ничего. Допустим, ты понял, как из дерева делается бумага. Создай книгу. Такую, чтобы, читая ее, люди плакали, смеялись, сострадали. Вот в лесу растет дерево. Я хочу такую книгу.
- Хм, нужен хотя бы какой-то станок. Нитки и клей, чтобы сшить листы. Ну и время, чтобы написать текст. И талант, чтоб написать так, как ты сказал.
- Вот ты и ответил на свой вопрос.
- С тобой очень трудно разговаривать, - я покачал головой. - Ты заставляешь меня самого отвечать на вопросы.
- А как иначе? - засмеялся Борис.
- Значит, мне нужно научиться кое-чему, - задумчиво сказал я. - А учитель у меня будет?
- Он был бы у тебя, если б сам умел то, чему хочешь научиться ты. Увы.
Я лег и закрыл глаза. Лежать было неудобно. Подушка смялась и превратилась в камень, в тело врезались складки тулупа. Нужно спать. Я вздохнул, прижался к Ладе и скоро заснул.
Утром мы встали ни свет, ни заря. Федор пошел проводить нас, чтобы указать дорогу. По пути он развлекал нас беседой.
- Я ведь до этого, до катаклизма, инженером был. В Красноянске на заводе работал. Хороший инженер был, без обману. А когда эта херня случилась, в одночасье все потерял - и дом, и работу. Ладно, неженатый был тогда. Сам не знаю, как получилось, что здесь оказался, у переправы. Старый паромщик, Игнат Макарыч, родственник мой, помер, царствие ему небесное, ну и я, стало быть, на его место заступил. Тут же Машка подвернулась, ну, Филипповна. Поженились, стало быть, и зажили весело и счастливо.
При этих словах он скроил такую гримасу, что стало ясно - не весело ему и не счастливо.
- Вдали от города поживешь, - продолжал он, - деревенским быстро становишься. Да, в два счета. Перенимаешь манеру. Тут всякие ездят. Сельчане, в основном.
- Скажи, Федор, - я повернулся к нему. - Вот ты в городе был во время катастрофы. А хоть видел, что это было то?
- А то? Видал.
Мы с Ладой остановились, и уставились на него. Он немного смутился, но тут же оправил бороду и степенно заговорил:
- Это бегемот был. Он все города вытоптал. Оттого и шуму не было. Да, под Красноянском помет его остался - гора высотой с версту. Аккуратные такие катышки, саженей по десять. Можете повидать, коли охота.
Лада прыснула, Федор захохотал.
- Ладно, - Федор махнул рукой на север, вдоль берега. - Ступайте туда. Верст пятнадцать до города, не более. К обеду доберетесь. Ну, бывайте здоровы.
Он помахал рукой и отправился восвояси.
- Хм, - улыбаясь, сказала Лада. - На полном серьезе народ про чудовище говорит, которое города повытоптало.
- Да уж, - сказал я и поежился.
- Еще про то, что Земле люди надоели, она и изничтожила их. Слыхал?
Я молча кивнул.
Красноянск открылся взору за небольшим холмом. В нем было десятка четыре двухэтажных домов, выстроенных вдоль берега в две линии. Издали дома казались декорацией для съемок фильма. В конце улицы возвышалась православная церквушка с золочеными куполами. Поодаль было видно огромное белое пятно, перекрывающее реку - все, что осталось от прежнего города.
Вблизи сходство с декорацией исчезло. Дома были сложены по правилам русского строительства, из толстого, грубо тесаного бруса, многие обнесены кондовыми заборами от чужих взглядов. Вдоль домов росли клены с тройными листьями, стояли фонари с оплывшими свечами. На улице многолюдно, и, когда мы вошли в город, на нас уставились все, от мала до велика.
Мы пошли по улице, разглядывая вывески. "Цирюльня". "Охотничья лавка". "Трактир". "Постоялый двор". О, это то, что нужно.
Лада задержалась у какого-то магазинчика навести справки о брате, а я вошел в ворота и...Навстречу мне вышла женщина в темно-синем платье, белом переднике, с косой, обмотанной вокруг головы. Я отшатнулся и застыл. Это была... Надя! Она увидела меня и тоже замерла. Мы бесконечно долго смотрели друг на друга. У меня в голове сделался вихрь из обрывков мыслей: "Она? Как? Зачем?" Еще совсем недавно я не смел и надеяться на это, и если бы это случилось, я был бы вне себя от счастья, но сейчас... Я смотрел на Надю и чувствовал жуткое, непостижимое разочарование...
У Нади в глазах не было радости, скорее испуг. Она сделала шаг мне навстречу и с трудом выговорила:
- Ты? Я думала, ты погиб...
Я стоял, смотрел на нее невидящими глазами и думал о том, что столько лет страдал от разлуки с ней, а теперь, встретив там, где ее быть не должно, хочу, чтобы эта встреча поскорее закончилась! Лада, где ты? И тут меня кольнула под сердце мысль о сыне. И я выговорил непослушными губами:
- А где Андрейка?
- Какой Андрейка? - она посмотрела удивленно.
Я вздрогнул и вгляделся в ее глаза. Врет? Зачем? Но, в таком случае, удивление разыграно просто мастерски!
- Как какой? - Я словно провалился в душную холодную темень. - Наш сын.
- Чей сын?! - Надя испугалась, начала часто-часто моргать, спрятала руки за спину и беспомощно оглянулась.
Я никогда не замечал за ней выдающихся актерских способностей. Лгать она совершенно не умела. Очень долго мы смотрели друг на друга, как вдруг у меня за спиной послышалось:
- Вот ты где! - Это была Лада.
Она подошла, взяла меня за руку.
- Лада, знакомься, - еле ворочая языком, выговорил я. - Это Надя, м...
Я хотел сказать, что Надя моя жена, но осекся. Я испугался того, что Надя может вовсе и не быть моей женой. Вон про Андрейку она ведь ничего не знает.
- Очень приятно, Лада, - моя подруга сделала легкий поклон. - У вас есть свободная комната?
- Есть, - Надя сглотнула, еще раз с ужасом взглянула на меня и поманила нас за собой, в дом. Мы прошли мимо коновязи, поднялись по высокому крыльцу и оказались в просторном помещении с конторкой, за которой стоял приказчик, инфантильный мужчина лет сорока, с тонкими, словно нарисованными усиками, в белой рубахе с нарукавниками.
- Иван Артемьич, - сладким голосом пропела Надя. - К нам постояльцы.
Приказчик оценил нас одним взглядом, заученно улыбнулся, вынул из ящика ключи с огромной биркой, с полупоклоном протянул мне и женским голосом произнес:
- Надюша, проводи гостей. Нумер десять.
Надя провела нас в чистую и опрятную комнатушку во втором этаже, в которой были две деревянные кровати, стол, два стула, шкаф и жестяной рукомойник в углу, сделала реверанс и с видимым облегчением ушла.
- Что это за Надя? - равнодушно осведомилась Лада, видимо решив, что ревновать к тридцатилетней женщине не имеет смысла.
- Да так, знакомая. В Сибирске познакомились. Давно уже.
- Ну-ка, посмотри на меня! - Лада повернула меня к себе, вгляделась. - Что-то я тебя не пойму, дружочек. Рассказывай. Эта Надя, она тебе кто? Бывшая любовь?
Я подошел к окну, раздвинул веселые занавески, посмотрел на реку. Нехотя сказал:
- Не знаю. До сегодняшнего дня мне казалось, что она была моей женой.
- Оба-на! - Лада села на кровать, похлопала ресницами. - Это как же?
- Я не знаю как. Она погибла в катастрофе... То есть, это я так думал. Мы жили в Сибирске. В общем, я не понимаю, что происходит. Не спрашивай, ладно?
- Нет уж, нужно выяснить! Что значит, это ты так думал? Жена. Хм. У нее-то обручальное кольцо есть, а у тебя что-то не видно.
- У нее есть? Я не заметил... А свое я никогда не носил.
- Я тут еще кое у кого заметила колечко. У приказчика. И еще я видела, как они переглянулись. Она его жена, а не твоя. Уж поверь.
- Хорошо, хорошо, - я загородился ладонями. - Я тебе верю. Наверное, это к лучшему.
Я разглядывал рыбацкую лодку, в которой два рыбака проверяли расставленные в реке сети.
- В общем, братишку своего я почти нашла, - сказала Лада через несколько минут. - Но сейчас его в поселке нету, подался с друзьями на промысел. Будет недели через две.
- Смотри-ка, - я уважительно покачал головой. - Выходит, чутье тебя не обмануло.
- А я что говорила? В общем, так. Ты тут располагайся, отдыхай, поешь что там у нас осталось, а я на разведку схожу.
- В каком смысле?
- В прямом. Чем поселок дышит, какая власть тут. - Она улыбнулась. - Ну, надо же все узнать. Тебя выпусти, так ты еще одну жену тут встретишь. Сиди уж.
Она ушла, а я лег на кровать, которая истерически заскрипела, и уставился в обшитый досками потолок. В соседнем номере кто-то ходил, поскрипывали половицы, слышались возбужденные голоса.
- Ну, - сказал я через минуту. - Что ты на это скажешь, Борис?
- На что именно? - Борис сел на табурет, широко расставив ноги, отчего подол его балахона натянулся как парус. - На то, что твоя жена не помнит, что у вас был ребенок? Что тут можно сказать? Ты так хотел, так и получилось.
- Опять, - с неудовольствием выговорил я. - Куда ни плюнь. Да и не хотел я этого.
Последние слова я произнес неуверенно, почти шепотом. Но Борис, конечно, услышал. Он хмыкнул, скосил на меня глаза.
- А тебе не обязательно произнести: "Я так хочу!". Или заклинание какое-нибудь. Тебе достаточно подумать, даже подспудно, или, как сказал бы психолог, подсознательно. Но! - Он поднял палец. - Не все твои желания исполняются. Иначе в мире был бы такой хаос, что не приведи Господь.
- Ладно, - я сел, посмотрел в его отсутствующие глаза. - Ты вот что мне скажи. Как люди-то живут? В том смысле, что с ними будет, если они узнают, что я их выдумал?
- А ничего с ними не будет, - Борис беспечно пожал плечами. - Что будет с тобой, когда ты узнаешь, что ты и сам себя выдумал?
- Ну... - я был ошарашен. - Я с ума сойду... Как это можно - выдумать самого себя?
- На это только ты можешь ответить.
- Эх, Борис! Ну почему бы тебе не объяснить мне все от начала и до конца?
Борис иронично улыбнулся и проговорил, сюсюкая:
- Маленький мальчик хочет, чтобы ему разжевали кашку, положили в ротик и проглотили за него. Все, на что он способен, это переварить.
Я вздохнул:
- Ну и зачем мне нужен такой... опекун?
- О, тебе стоит только захотеть, и я перестану приходить. Задумайся над вопросом - как я оказался здесь, в этой конуре? И еще - как я отсюда уйду?
- Тоже мне, загадка, - прошептал я, лег и закрыл глаза. - Каком, как же еще. Тут и думать не надо. Вот вопрос, который меня занимает - где Андрейка? А как ты приходишь и уходишь, это я уже понял.
Я помолчал немного, потом продолжил разговаривать сам с собой.
- Что же получается? Если Надя не была моей женой, то у нас и детей не было? Значит, и Андрейки нет? И я так захотел? Выходит, это Лада во мне что-то шевельнула? И что же получается, я люблю ее, что ли? Настолько, что решил - Нади как жены больше нет? А Андрейка-то, Андрейка? Он-то как? Вот черт!
Я вскочил и принялся ходить из угла в угол, почесывая подбородок. Побриться надо, вот что. Спросить горячей воды... Нет, придет Надя, а мне ее видеть совсем не хочется. Вот так-так! Давно ли мечтал о ней? Что ты за натура такая? Сегодня одно, и тут же - бах! - другое. Интересно, а чем мы за постой платить станем? Уж не Ладиными ли рублями, которых у нее не больше сотни? И жрать что-то надо.
Последняя мысль будит во мне зверский голод, я подскакиваю к котомке, развязываю и вытряхиваю на стол ее содержимое. Здесь почти полная буханка хлеба, четыре огурца, три помидора, горох в стручках и пять яиц, сваренных вкрутую. Я откладываю долю Лады и принимаюсь за еду, запивая водой из фляжки. Насытившись, укладываюсь на кровать. Нет, нужно раздеться, и завалиться в одном нижнем белье, на чистую простыню. Я так и делаю, натягиваю одеяло до подбородка. Сколько лет я не видел чистую постель? Страшно сказать! После катастрофы я ютился в старом бараке, в котором раньше была лесопилка. Спал на куче опилок, покрытых дырявой тряпкой. Кроме меня в бараке было еще около двадцати человек. Бррр! Страшно вспомнить! Все голодные, злые. Атмосфера взрывоопасная, достаточно малейшей искры, чтобы вспыхнула драка с поножовщиной... Интересно, почему там так, а здесь совсем по-другому? Что за отребье проживало на старой лесопилке? Хм, а ведь вполне приличные люди. Несколько аспирантов. Преподаватели из экономического института. Студенты. Служащие. Бывшие, конечно. А тут, видимо, мастеровой люд. Отстроились, живут себе, в ус не дуют.
Интересно, за что же я устроил в Сибирске такой ад? Да что там в Сибирске? На всей планете!
Нет, поверить в такое нельзя! Получается, что я страшнее самого жуткого диктатора? Ведь никакого Бориса нет, нет, это я сам убеждаю себя в том, что едва ли не всесилен, что именно я все устроил, убил миллионы людей. За что?
- За что? - переспрашивает мое второе "я" голосом Бориса. - За что гибнут люди? Под машинами на дорогах, на производстве, при стихийных бедствиях. Почему ты тогда не спрашиваешь - за что? Стечение обстоятельств, сдвиг земной коры, гигантская волна в океане, сбривающая все живое с поверхности островов. Ни за что.
- Потому что кому-то так захотелось? Да кто он такой, этот кто-то? Кто дал ему право хотеть?
- Никто не давал. Это ЕГО мир, и он волен распоряжаться им по своему разумению.
- А мораль? Что значит "волен"? Совесть у него есть?
- Не меньше, чем у тебя. Помнишь такое выражение: "Прости им, ибо не ведают, что творят"?