Берендеев не сомневался, что Коля находится во власти некоей (он знал примерно какой) сверхидеи. Как, впрочем, и он сам. Но если Колина сверхидея сообщала ее обладателю волю к действию и интерес к жизни, сверхидея Берендеева - насчет предполагаемой измены Дарьи, - по всей видимости, делала из него самого безвольного и неинтересного человека в мире. Берендеев не понимал, зачем Коля тратит на него время и силы.
- Если мы сейчас начнем сравнивать, что было и что есть, выяснять, какая власть была лучше, ты опоздаешь на опознание, - заметил Берендеев.
- Та власть была дерьмо, - проводил Коля недобрым взглядом "мерседес", давший в тихом проулке возле школы километров двести, не меньше, - она сама гнила, плодила гниль вокруг, но кое-что тем не менее при ней было совершенно невозможно, как, скажем, огонь внутри воды. Я хочу сказать, что пусть невыраженно, фантомно, но наличествовали определенные устои, которые были лучше власти и над которыми власть была невластна, как, допустим, человек - над структурой своего позвоночника.
Берендеев подумал, что огонь внутри воды (водяной огонь) теоретически можно себе вообразить. Водолазы ходят по дну с какими-то странными (типа бенгальских) факелами. Что такое огненная вода - известно всем. Но ему вдруг открылось и слитное существование водяного огня и огненной воды - в образе… заката у кромки моря или океана. "При чем здесь закат?" - подумал Берендеев. И еще он ни к селу ни к городу (а может, и к селу и к городу) подумал, что закат, по мнению средневековых ученых, место, где родился дьявол. Закат - утроба, из которой он вышел, красные его пеленки.
- Устои, которые лучше власти… - с сомнением покачал головой Берендеев. - Коллективная собственность на средства производства, что ли?
- Я называю это иначе: физическая экономика. - Коля как-то хулигански протянул ноги со скамейки на дорожку, как бы перечеркнув ее.
- А сейчас какая экономика - химическая? - странный оперуполномоченный все больше и больше занимал писателя-фантаста Руслана Берендеева.
- Я, видишь ли, являюсь кандидатом экономических наук, - подмигнул ему Коля, - много лет работал в ОБХСС, так тогда это называлось. У нас была по-своему гениальная экономическая система, Берендеев. Она функционировала с предсказуемостью математического действия или химической формулы. Устои, которые были лучше власти и над которыми власть была невластна, заключались в том, что никто в стране, включая и представителей высшей номенклатуры, не мог иметь денег больше, чем мог физически потратить на себя, семью, родственников, друзей и знакомых. Все деньги "сверх" автоматически превращались в некий мистический ноль: гнили в стеклянных банках, задыхались в чемоданах на антресолях, плесневели в сейфах, переводились в скверного качества, зеленеющее со временем - сам видел - крокодилово золотишко. Человек был истинной мерой вещей и, соответственно, был лишен возможности апокалипсически - как сейчас - грабить окружающих. Рубль был неконвертируем, а бюджет - свят. Стало быть, в обществе отсутствовали механизмы функционирования сверхфизических, то есть выше потребности отдельной личности, капиталов. Кто пытался нарушить эти правила - автоматически срезался ОБХСС, потому что в обществе отсутствовали механизмы реализации, превращения, умножения капиталов.
- Почему же тогда все время появлялись какие-то теневики, левые цеха, армяне, помнится, шили фальшивые джинсы? - возразил Берендеев. - Выходит, закон физической экономики входил в противоречие с объективной действительностью?
- В том-то и дело, что не входил. - Коля как будто ожидал этого вопроса. - Он входил в противоречие всего лишь с организацией экономической жизни в стране, которая, конечно же, нуждалась в совершенствовании. Все эти теневики, как ты их называешь, были людьми, не могущими в силу различных причин - сидел, из партии исключили, в четвертый раз женился и так далее - эффективно реализовать себя на службе у государства, которую они, кстати, понимали совершенно правильно. Государство должно было богатеть вместе с народом. Они все - я подчеркиваю, все, я просмотрел сотни дел - вкладывали свои сверхфизические средства не в доллары, не в ростовщические операции, а в пусть теневое, но производство! Я, если хочешь знать, не посадил ни одного! Мои руки чисты! - предъявил оперуполномоченный территориального отделения милиции, в прошлом, как выяснилось, сотрудник ОБХСС Николай Арзуманов писателю-фантасту Руслану Берендееву большие и твердые ладони каратиста. - Я даже написал докладную министру, посоветовал освобождать этих людей от уголовной ответственности, принимать на госслужбу…
- То-то министр - кто тогда был, Щелоков? - обрадовался, - усмехнулся Берендеев.
- Меня вызвали к его помощнику, - продолжил Коля. - Он мне задал всего один вопрос: "Почему вы советуете не только освобождать этих людей из мест заключения, но и принимать на государственную службу?" Я ответил: "Чтобы они окончательно не озлобились и - когда придет их время - не уничтожили страну". Мне вкатили строгача по партийной линии и выперли из ОБХСС! - от всей души рассмеялся Коля, словно давний этот факт биографии не уставал изумлять его, как Иммануила Канта - звездное небо над его головой и моральный закон внутри него.
- Я все понял, - вздохнул, жалея вызванных Колей на опознание понятых и свидетелей, Берендеев, - тебе не нравятся эти ребята, собирающие у народа деньги под честное - нечестное - слово. Но ты бы мог сказать об этом короче и проще.
- Нет, - покачал головой Коля, - ты не понял… Я сейчас скажу тебе странную вещь. Но это уже просчитано и подтверждено новейшими компьютерными исследованиями. Я, если хочешь знать, открою тебе последнюю советскую тайну…
- Почему развалился СССР? Где золото партии? - усмехнулся Берендеев.
- Физическая экономика, - ничуть, впрочем, не обиделся оперуполномоченный, видимо, и сам обладавший отменным чувством юмора, - не защищала конкретно твою или мою жизнь - любого гражданина СССР, естественно, могли убить по пьянке или за трояк, - но объективно защищала жизнь человека вообще. При физической экономике, то есть в отсутствие механизма реализации сверхфизических и надличностных капиталов, практически были невозможны: реальный массовый голод, нищета, повальное бездомье, гражданские войны, терроризм, безработица, а также такое чудовищное, как сейчас, падение нравов. Потому что в основе всего, что я назвал, лежат, хотя не лежат, конечно, а извергаются, как вулкан, те самые пробужденные к жизни сверхфизические, надличностные капиталы. Они несут смерть, Берендеев! За работу ты получал, в сущности, не деньги, - продолжил Коля, - но обязательство государства обеспечить тебя, как теперь выясняется, по не столь уж и ничтожному минимуму. Твоя жизнь не потому что-то стоила, что государство тебя ценило, - а в силу закона физической экономики, ибо ты и твои потребности являлись основной единицей ее исчисления. Сейчас ты, - Коля внимательно, как будто впервые увидел, посмотрел на Берендеева, - не стоишь ничего! В ядерной - назовем ее так, потому что ее суть в повсеместном и постоянном расщеплении сущего, - в ядерной экономике ты будешь обречен без конца менять одни бумажки на другие: акции на рубли, рубли на доллары, доллары на новые акции - но при этом ты никогда не будешь уверен, что у тебя достаточно денег, чтобы жить спокойно и безбедно. Фундамент ядерной экономики - одновременная невозможность сбережения средств и… моментальная возможность их безумного приумножения. Это как казино, в котором идет вечная игра. Пока у тебя есть деньги, ты вынужден играть. Если ты не желаешь играть - не важно, есть у тебя деньги или нет, - в конечном итоге ты их все равно лишаешься. Физическая экономика стояла на том, что просто так убивать человека нецелесообразно, потому что, в сущности, его потребности минимальны. Ядерная экономика стоит на том, что людей необходимо убивать, потому что они ничто в сравнении с деньгами! Я читал твои фантастические рассказы, Берендеев. Как же ты этого не понял? Ребята, вы проморгали революцию покруче французской и октябрьской! Так хоть не проморгайте реставрацию! Очень скоро, - внимательно посмотрел на Берендеева Коля, - еще при нашей жизни, ядерная экономика уничтожит мир. Потом, естественно, мир вернется к физической экономике. Но это уже будет другой мир, - заключил буднично и с некоторой даже скукой.
- Допустим, - не стал спорить Берендеев, - но при чем здесь какой-то ничтожнейший "Сет-банк"?
- Не знаю, - пожал плечами Коля, - может быть, я ошибаюсь, но я всегда вижу самую большую опасность в том, чего не могу понять.
"А я не могу понять… Дарью", - почему-то подумал Берендеев.
- Сдается мне, - продолжил Коля, - что все, кто собирал деньги раньше, - это тьфу, легкая кавалерия против танковой дивизии. Есть такое понятие - "интуиция". Она пока меня ни разу не подводила. Самое удивительное, - посмотрел в глаза Берендееву кристально чистыми, честными глазами законченного сумасшедшего, - я не могу понять, что им надо. Я всегда думал, что им нужны только деньги. Этим же, похоже, нужно что-то другое. Эта их информация в газете… Это же вызов!
- Кому? Милиции? - удивился Берендеев.
- Почему милиции, всем нам, - озабоченно посмотрел на часы Коля, - народу. если угодно - человечеству. Всему тому, что пока еще называется здравым смыслом. Но главное, конечно… Богу!
Посмотрел на часы и Берендеев. Он не сомневался, понятые и свидетели давно уже мучаются неизвестностью в отсутствие оперуполномоченного, но, оказывается, еще было без семи минут четыре.
- Кто их остановит? - поднялся со скамейки Коля.
- Кто? - тупо повторил Берендеев.
- Мы! - вдруг сильно хлопнул его по плечу тренированной ладонью милиционер. - Кто же еще?
"Псих!" - чуть не крикнул Берендеев.
- Шучу, конечно, - неискренне засмеялся Коля. - Я ни секунды не сомневаюсь, что это панама, но мне интересно - зачем им это надо?
- Да я-то здесь при чем? - разозлился Берендеев. - У меня же нет счета в "Сет-банке"!
- Я не говорю про счет, - пояснил Коля, - счетов, как выяснилось, ни у кого нет. Я говорю про конфликтную ситуацию. Они же сами написали про конфликтную ситуацию…
- Не вижу конфликта. Где конфликт? В чем? - развел руками Берендеев.
- Ты, парень, в банке был? - нахлобучил на голову бейсболку Коля, как-то гаденько сунул руки в карманы, сразу сделавшись похожим на промышляющего у вокзала мелкого жулика-торговца.
- Был, - хмуро подтвердил Берендеев.
- А зачем был?
- Да я же тебе сто раз… устно и письменно…
- Точно! - подхватил Коля. - Хотел положить на депозит трудовой миллион, а может, - как приблатненный торговец, мерзко подмигнул Берендееву, - и пять, кто знает? Но не вышло. Только достал денежки, сзади: "Руки вверх!", автомат в спину. Поднял руки, а он деньги хвать! Как быть? - с тревогой посмотрел на Берендеева. - Есть конфликт или нет? Бог с ней, с пятисотпроцентной премией, свое бы вернуть! Да, - взял его за пуговицу, - скажешь, что заявленьице написал, лежит в милиции. Если они спросят, конечно… - добавил задумчиво. - Мне пора, писатель! - легко, как бейсболист за летящей битой (или чем там?), побежал по дорожке вдоль фиалкового лозунга "Слава КПСС!" - Это я, конечно, от балды, - обернулся на бегу. - Сценарий может быть любой. А нет желания - не ходи, пошли они на х! Только учти - это все для тебя! Как в песне поется… - в два прыжка перепрыгнул через проулок, исчез в подворотне.
8
В прежние годы Руслан Берендеев был не то чтобы равнодушен, но как-то спокоен к деньгам. Деньги и воля Берендеева существовали раздельно. Он, как и миллионы соотечественников, был в той или иной степени несвободен от миллиона различных вещей, включая такие по нынешним временам экзотические, как идеологические постановления Центрального Комитета КПСС или цензура, но зато был свободен от денег, вернее, от необходимости неустанно о них (как сейчас) думать. Денег было не то чтобы слишком много, но и не слишком мало, как если бы некая таинственная сила регулировала уровень доходов Руслана Берендеева, избавляя его от суеты - заботы о хлебе насущном, но при этом не прибавляя свободы, не избавляя от мрачных мыслей об идеологических постановлениях ЦК и о цензуре.
Эти мысли ходили широчайшими (научно-историческими, философскими) дорогами, но не складывались в осознание живейшей взаимосвязи между тактической несуетностью (в смысле отсутствия заботы о хлебе насущном) и стратегическим отсутствием свободы (в смысле постановлений ЦК и цензуры) как расплаты за относительно сытую несуетность.
Во времена несвободной несуетности в жизни преуспевали одни люди. Во времена свободной суеты - другие.
Впрочем, Берендеев замечал, что и выпавшие из гнезда преуспеяния "птенцы" не теряют времени даром - проворно карабкаются по стволу обратно в гнездо. Получалось, что стремление к преуспеянию было первичным, в то время как общественно-политический строй - вторичным.
Но для всех ли?
Берендеев подумал, что сам он, к примеру, относится к странной третьей категории людей: не стремящихся преуспевать ни при каком общественно-политическом строе. Когда-то он тешил себя надеждой, что Господь приберегает таких людей для демонстрации чего-то более важного, нежели элементарные законы социологии и психологии. Сейчас - не тешил.
Расставшись с Колей, Берендеев задумчиво двинулся по Кутузовскому проспекту, чтобы у гостиницы "Украина" свернуть на набережную и по набережной - сначала вдоль автомобильной стоянки на склоне, затем вдоль подобия аллеи, где гуляли с детьми и собаками, - вернуться домой.
Сотни раз хаживал Берендеев этим маршрутом, и каждый раз подобная прогулка как бы служила наглядным доказательством и подтверждением его личной свободы в условиях всеобщей несвободы. Некоей беспечной, милой сердцу горечью преисполнялся обдумывающий сложные сюжеты писатель-фантаст Руслан Берендеев, в то время как прочий народец спешил по Кутузовскому проспекту, по набережной главным образом по нехитрым житейским делам. Вольное гулянье в произвольно выбранное время одновременно являлось причиной и следствием соответствия (божественного равновесия) личности Берендеева и определенного им для себя уклада жизни, иллюстрацией незыблемости этого уклада и, соответственно, занятого Берендеевым места в жизни. Неплохого, скажем так, местечка.
В последнее время, однако, проплывающие по ходу большие, как корабли, дома Кутузовского, тощие и пышные липы набережной, грязная, в затонувшем и плавающем мусоре вода Москвы-реки уже не навевали Берендееву мыслей о личной свободе, относительной материальной независимости, а также (мимоходом, но не без приятности) о том, что не так уж и плохо быть писателем-фантастом в стране идеологических постановлений ЦК и цензуры. Сейчас, атавистически прогуливающийся привычным маршрутом, Берендеев напоминал сам себе досрочного пенсионера, в одночасье освобожденного от всех дел, включая получение пенсии. Если раньше он смотрел на обтекающих его встречных со скорбным снисхождением, то сейчас - почти с завистью. Они спешили делать деньги, в то время как он продолжал обдумывать сложные сюжеты никому не нужных фантастических произведений и никуда не спешил. Но если тогдашняя его неторопливость была признаком глубокой и верной укорененности в порядке вещей, то нынешняя - выпадением из порядка. Как если бы Берендеев расхаживал по улицам в мундире со знаками отличия исчезнувшей (позорно капитулировавшей?) армии, ожидая, что встречные будут выказывать ему соответствующее уважение. "Мое место в музее, - вдруг подумал он, - в музее… восковых фигур".
В начале лета темнело поздно. Вдоль набережной у гостиницы "Украина" нескончаемой змеей вытянулись трейлеры с болгарскими, сербскими, румынскими, македонскими, греческими номерами. Похоже, в балканских странах осталось всего два дела - воевать и возить в Россию товары. Водители ужинали, расставив на газоне складные столики и стулья. Одни - постно и скромно, другие жарили мясо со специями на походных, с невидимым в сиреневых сумерках пламенем спиртовках. Третьи сводили в стеклянном стуке граненые стаканы со сливовицей, а может, с ракией, угощали обслуживающих данный сегмент рынка сексуальных услуг проституток - неказистых, приземистых, кривоногих. Во все века промышлявшие на дорогах проститутки были кривоногими. Должно быть, над ними мистически (как знак судьбы) простирался образ колеса. Хотя здесь, у трейлеров, попадались и с относительно прямыми ногами, в тельняшках и каких-то странных висячих колпаках, одновременно напоминающие портовых шлюх и маркитанток. Накрашенные их губы казались в сумерках носимыми ветром обрывками изоляционной ленты. Если, конечно, можно себе вообразить обрывки изоляционной ленты, не просто зависшие в вечернем воздухе, но и хрипло ругающиеся матом.
"Что они везут в Россию? - думал, шагая вдоль длинного города трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев. - Ради чего они преодолевают огромные расстояния, терпят неудобства, рискуют заболеть СПИДом?" покосился на неотличимую в сумерках от кряжистого, пожилого боцмана проститутку в бушлате. Она как раз маханула стакан водяры, мутно и недружественно уставилась сквозь невидимый огонь спиртовки на Берендеева. "Вряд ли только из-за денег", - подумал он. В неостановимом движении трейлеров ему увиделось бледное отражение силы, некогда подвигшей Колумба плыть в Америку, а Васко да Гаму к мысу Доброй Надежды. И еще он подумал, что, вполне вероятно, оперуполномоченный Николай Арзуманов недооценивает силу обрушившегося на Россию нового экономического уклада.
Он вдруг ощутил некое свое превосходство над водителями трейлеров, хотя, надо думать, совершенно не стремился к какому-то с ними соревнованию. Те твердо знали свой маршрут - маршрута Берендеева не знал никто, в том числе и он сам. Те передвигались во времени и в пространстве караванами - Берендееву предстояло вести свой трейлер в полнейшем одиночестве. Куда, кому, что именно он должен доставить?
Миновав вытянувшийся вдоль реки город трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев увидел вытянувшийся к горизонту рукав Москвы-реки. Под мост, в нечистый, нестираный водно-воздушный рукав, как в карман мошенника, косо опускалось солнце, напоминающее в сиреневых сумерках украденную золотую монету.
9
Следующим утром Берендеев проснулся с тоскливыми, не знающими естественного (логического) исхода мыслями о Дарье и одновременно с бодрым, как бы составленным во сне и утвержденным (кем?) расписанием дел на день.
Это было в высшей степени странно.
Впервые за последнее время писатель-фантаст Руслан Берендеев доподлинно знал, чем именно и в какой последовательности будет заниматься весь день.
Когда-то он был не чужд спорту, серьезно занимался легкой атлетикой. В ДЮСШ (детско-юношеской спортивной школе) из него хотели сделать пятиборца. Но все завершилось прыжками в длину и бегом на средние дистанции. Далее областной спартакиады школьников он не прыгнул и не побежал.
Берендеев до сих не мог забыть стадиона в Малаховке: сиреневые сумерки (школьники тренировались допоздна), свет прожекторов (почему-то как сквозь дым), свистящее дыхание бегунов на последнем круге, скрип бутсов по гравию, хриплый, злой, как этот скрип, смех юной прыгуньи в высоту, в которую Берендеев был безответно влюблен.