Ребячий поступок, ну и пусть. Ведь если честно, то он просто боится. Сейчас, как и при первой встрече, он боится даже не самого представителя могучей цивилизации Антареса, его странной логики и морали; он боится сделать не то движение, сказать не то слово, ибо, черт его знает, какой именно поступок может настроить того против землян!
Никакой скорей всего. В общем, они отнеслись к людям предельно благожелательно, но от этого не легче, быть может, трудней. Какой поднялся восторг, когда они прилетели! Первый контакт! Братья по разуму! А дальше что?
Замечательные еще до прилета шли споры. "Разумные существа иных миров как физически, так и духовно, близки людям!", "Ничего подобного: разум может иметь облик кристалла, плесени, плазменного сгустка!" Истина, как это обычно бывает, оказалась посередине. Всем цивилизациям присуще нечто общее, ибо становление разума везде формируют одни и те же закономерности (это уже информация антаресцев). Но если и на Земле, что ни народ, то свой обычай, что ни человек, то свой характер, если уж земное начало создало и вирус, и гиппопотама, гения и кретина, напалм и фугу Баха, то каким должен быть - и оказался - галактический разброс форм, явлений и мыслей!
Вот прилетели. Обменялись дружескими заверениями. Культурными ценностями (хоть бы один человек что-нибудь понял в их искусстве!). Обменялись образцами природы (неправдоподобно было видеть, как в их не столь уж большом корабле исчезают мхи, секвойи, скелеты динозавров, айсберги, дюны, облака). Затем был создан "Интерпланет" - для обмена научно-техническими и промышленными ценностями.
И тут заколодило. Никаких даров, никакого кредита! "Мы, - заявили, антаресцы, - готовы предоставить любую философскую информацию о тех общих законах развития жизни и разума, которая могла бы вам помочь разобраться в путях вашей эволюции и предостерегла от захода в тупик. Но материальная сфера так неравновесно связана с социальной, нравственной и моральной, что передача наших научно-технических достижений лишь создаст опасный крен. Здесь возможно только естественное ускорение, только равный обмен".
И вот уже третий месяц шел безуспешный поиск таких изделий, методов и патентов, которые могли бы заинтересовать антаресцев. А что их могло заинтересовать - с их-то наукой?!
Ожидаемая встреча была, пожалуй, самой деликатной из всех. Еще более щекотливой ее делала тайная мысль о пользе, которую можно извлечь, если удастся задуманное.
Директор вытер взмокшие ладони.
Антаресцы всегда являлись с точностью до мгновения, и он заранее встал, чтобы приветствовать гостя у двери. Теперь это был совсем другой человек, чем минуту назад, - директор шел твердым шагом хозяина, неся на энергичном лице радушную и спокойную улыбку.
Инопланетяне, судя по всему, могли мгновенно перемещаться в пространстве, и стены для них не были преградой. Но при встрече с землянами они никогда не пользовались этим. Дверь снаружи открыл секретарь, и антаресец вкатился, будто на колесах, в кабинет. Призматические глаза антаресца по обыкновению смотрели куда-то вкось, когда он после обмена приветствиями подплыл и уселся в особо предназначенное ему кресло (они жили на массивной планете и при низком росте имели две пары рук и ног). Антаресец сел и замер - маленький, похожий на кузнечика. (А в общем-то, ни на что не похожий.)
- Откровенно говоря, я не знаю, с чего начать, - директор с усилием сглотнул комок в горле. - Близится время вашего отъезда. А у нас, на Земле, есть обычай: гостям что-нибудь дарят на память. Тем более дальним и дорогим. Но у вас, насколько мы поняли, нет такого обычая. Это первая трудность, которую мы хотели бы обсудить.
- Подобный обычай существует и у нас…
Голос глухо прозвучал откуда-то изнутри, поскольку антаресец не разомкнул рта: атмосфера их планеты была смесью убийственных, с земной точки зрения, газов, и воздух Земли им никак не годился (вот и пойми, как в таком случае они обходятся без скафандров и масок!).
- …Но этот обычай вряд ли применим во взаимоотношениях между планетами.
Вежливый и категоричный отказ. Директор наклонил голову в знак понимания.
- Речь идет о другом, - сказал он. - О личных подарках экипажу. Это, надеюсь, не противоречит вашим правилам?
- Затруднение в том, что подарок, по вашим обычаям, предполагает ответный дар.
- Не совсем так, не всегда, а ввиду особых обстоятельств тем более! Направляясь к Солнцу, вы, естественно, не могли знать, какие у нас тут обычаи.
- Разумный довод в пользу отказа и от первой части традиции.
- Увы! Обычай - это сила, с которой нам приходится считаться. Если мы не подарим вам даже пустяка, то многие сочтут, что мы холодно отнеслись к вам.
- А если не будет ответного подарка, то эти же люди сочтут, что не по-дружески поступили мы.
- Ну, ваш поступок куда легче объяснить, - директор изобразил на лице улыбку.
- Легче объяснить невежливость гостя, чем невежливость хозяина?
- Что же делать, если ваши правила запрещают подарки?
На секунду, бесконечно долгую для директора, антаресец задумался.
- Вы говорили, что подарок может быть символическим пустяком? произнес он.
- Да!
- Такой подарок будет правильно воспринят?
- Безусловно.
- Тогда нет проблемы. Можно соблюсти ваши традиции и наши правила.
Директор замер в волнении. Да ведь любой их подарок… О господи! "Интерпланет" - торговая фирма; и пусть что угодно твердят гордецы и моралисты!
- При одном условии, - добавил антаресец. - Вы дарите нам то, что не имеет у вас цены и не приносит вам материальной пользы. Мы поступаем так же.
- Но…
- Иного решения мы, к сожалению, найти не можем.
Директор почувствовал себя так, будто из-под него потянули стул. Проклятье! Ноль всегда ноль. Антаресцы и проблему подарка решили по-своему. Обошли, оставили в дураках. Такие чистенькие, самодовольные, до отвращения чужие кузнечики…
Чужие, вот главное. Во всем. Да пропадом пропади все научные ценности, которыми они не хотят делиться! Но у них не нашлось ни капли душевного тепла и отзывчивости. Строгая, беспощадная логика нечеловеческого разума только.
Антаресец бесстрастно ждал. "Ненавижу, - стиснул зубы директор. Всегда, с самого начала подсознательно ненавидел. Просто боялся отдать себе в этом отчет".
- С вашего разрешения я должен немного подумать, - сказал он вслух.
- Пожалуйста, я не тороплюсь.
Они никогда не торопились. Не навязывали своего мнения. И всегда получалось так, как они хотели. Теперь поздно отступать. Надо придумать подарок или признать еще одно свое поражение. Так ли уж было дурно его намерение принести людям пользу ценой маленькой деловой хитрости?
Самонадеянный болван, с кем вздумал тягаться! Подарок, подарок… Что на Земле не имеет ни цены, ни пользы? Что?
Все имеет либо то, либо другое. Даже гашеная марка. Все.
- Возникает новое противоречие, - директор вздохнул. - Кажется, мы ничего не сможем вам подарить на выдвинутых условиях - просто нечего. Но тогда мы приходим к тому, с чего начали: страдают наши правила гостеприимства.
- Это мнимое противоречие.
Мнимое? Да, конечно. "Мы дарим вам планету Нептун". А что? Ни цены, ни пользы она не имеет. Подарок, достойный космической цивилизации. Нет, не пойдет. С таким же правом можно преподнести Полярную звезду или галактику М-82. "Ни цены, ни материальной пользы". Материальной - существенная оговорка! Подарить, что ли, свою дружбу?
Директор внутренне усмехнулся. И быстро взглянул на антаресца. Непроницаем. Непробиваем. Непобедим, Ничто не может противостоять его разуму. Ну, это мы еще посмотрим, посмотрим!
Память лихорадочно перебирала все, чем богата Земля. Приливы, почвы, сияния, алмазы, ананасы, течения, пляжи, пальмы… Все, чем богато человечество: ракеты игрушки, мелодии, пирамиды, идеи, синхрофазотроны, книги, искусственные сапфиры, картины… Память перелистывала все это как прейскурант. Ничего, ничего подходящего!
Да, надо сдаваться. До чего же унылый день за окном! Эти однообразные здания, эти…
А что, если…
Взгляд директора сузился.
- Технические вопросы-транспортировки вас не затруднят? - спросил он отрывисто. - Ну, если это нечто объемистое, трудноуловимое…
- Пусть это вас не беспокоит.
- Тогда взгляните в окно. Видите этот смог? Он не имеет ни цены, ни пользы. Мы дарим его вам. Все смоги Земли!
Директор обессиленно откинулся в кресле. "И пусть что будет, то и будет!" - подумал он в каком-то лихом отчаянии.
- Спасибо.
В голосе антаресца мелькнула - или это показалось? - теплая нотка. Директор подскочил, широко раскрыв глаза.
- Спасибо. Ваш смог - это горный воздух нашей планеты, которого мы так давно были лишены в путешествии. Вы сделали великодушный и самоотверженный подарок.
Самоотверженный?! Директор не верил своим ушам.
- Да, смог - это, конечно… - пролепетал он. - Хотя, с другой стороны… э… так сказать, фигурально…
- Вот именно, - сказал антаресец. - Разум крепнет в преодолении обстоятельств, а смог требует от вас серьезного преодоления, и мы понимаем, как трудно отказаться от фактора прогресса, даже если он горек и тяжел. Поэтому если вы намерены пересмотреть.
- Нет, нет! - замахал руками директор. - Бог с ним, с фактором! Чего-чего, а трудностей у нас хватает, так что вы, пожалуйста, не беспокойтесь.
- Все же мы у вас в крупном долгу, - антаресец, казалось, покачал головой, хотя головы в земном понимании этого слова у него не было. Разрешите попрощаться, нам надо серьезно подумать об ответном подарке.
Директор раскланялся.
- Я бесконечно сожалею, что затруднил вас своей проблемой.
- Великолепно! - воскликнул он, едва за антаресцем закрылась дверь.
"Но какая странная логика…"
- Великолепно! - повторил он, подходя к окну, за которым уже исчезала пелена смога.
"Надчеловеческая логика…"
- Великолепно! - поздравил он себя, усаживаясь снова в кресло.
- Ве…
Так ли?
Директор вскочил как ужаленный.
- Что, если антаресцы…
Что, если взамен смога они надумают подарить людям какой-нибудь новый, с иголочки, "фактор прогресса"?!
ЛИЦО В ТОЛПЕ
Прекрасных, тонких и нежных описаний закатов и перелесков, тихих речек и звездных ночей так много в литературе, что из них нетрудно составить почтенный том, тогда как всех слов об уличной толпе едва ли хватит для заполнения тетради: писатели более внимательны к образам природы, чем к ликам человеческого сомножества. Гадать о причинах все равно, что заглядывать в бездонный колодец или в пучины собственного подсознания. Все же отметим, что можно блаженно, отрешенно и долго следить за накатом морской волны, пламенем костра, неспешным движением облаков, но столь же длительное созерцание смены человеческих лиц утомляет. Хочется отвести взгляд, избежать этого мелькания и наплыва, и опытный горожанин давно научился воспринимать толпу как фон, привычную нейтральность которого способны нарушить лишь резкие отклонения в поведении, облике. Кстати, спросим себя, куда подевались уличные зеваки? Чем крупнее город, тем реже они, в самых многолюдных лишь один прохожий из сотни задержится, чтобы поглазеть даже на суматоху уличной аварии.
Это не от потери любознательности или утраты нескромного любопытства. Стоит выдаться свободному часу в дальнем и незнакомом, тем более чужеземном городе, как тот же равнодушный прохожий замечает толпу, с интересом вглядывается в лица, вникает в то, мимо чего сто раз проходил у себя дома. Особенно, повторяю, если он оказался за границей. Вот тут он постарается ничего не упустить, даже если от обилия впечатлений разламывается голова.
Столь пространное вступление потребовалось мне для ответа на неизбежный вопрос: почему именно я, да еще будучи за границей, углядел то, что для местных жителей так и осталось скрытым? Да именно потому все и случилась, что я был сторонним наблюдателем, склонным задумываться над природой мелких житейских неразъясненностей. Само собой, вмешался и случай, без которого нигде никогда ничего не обходится. Обычно научные конференции планируются так, что передохнуть некогда. А тут, не знаю уж почему, в расписание свободным днем вклинилось воскресенье. Естественно, после завтрака я поспешил вон из отеля.
Улочки, в которые я углубился, казалось, досматривали утренний сон. Всюду было так пустынно и тихо, что собственные шаги по брусчатке мне самому стали видеться нарушением благопристойности и покоя чистеньких зданий с обязательным цветником на балкончиках. Немногие прохожие двигались здесь столь неторопливо и замкнуто, словно выполняли обряд прогулочной медитации. Все в этих кварталах намекало на непристойность моего разглядывания, неуместность моей чересчур быстрой походки. Всякое мое движение тотчас улавливалось зеркальной прозрачностью окон. В перспективе улочек всюду укоризной маячили хмурые башни и позеленелые шпили церквей: как, ты не пошел к утренней мессе? Намек исходил и от ухоженных автомобилей, чей плотный строй вдоль тротуаров был одинаково бесконечен, куда бы я ни сворачивал. Вроде бы деталь уличного пейзажа, и только. Но нет, в этом безлюдье десятки белесых фар создавали ощущение цепкого стерегущего взгляда (когда людей нет, за них говорят вещи).
Не выдержав, я спустился к набережной, но и там вскоре почувствовал себя чужаком. У реки, похоже, тоже было воскресенье, она нежилась в лучах теплого, как бы даже летнего солнца, однако неяркое небо, дымка голубоватой мглы, дремотный покой воздуха - все напоминало об осени, о последних днях, когда река еще может безмятежно погреться. Ее размеренность словно передавалась деревьям, траве, людям, кроме ребятишек, конечно (откуда-то на газон бойко выбежала голопузая и бесштанная девчушка лет трех, сидящие на скамеечке дамы сдержанно ахнули, но это был единственный случай переполоха и беспорядка). Сколько можно любоваться спокойным блеском реки и видом замка напротив? Я двинулся прочь от набережной, попетлял по улицам, спустился на перекрестке в пешеходный тоннель, бетонные стены которого были испещрены лозунгами и призывами (впрочем, среди них присутствовала надпись едва ли политического содержания: "Ульрика М. будет убита!"). Так незаметно я вышел к центру города и сразу очутился в плотной оживленной толпе.
И здесь никто не спешил, никуда не торопился. Но толпа есть толпа, ты не чужак в ней, потому что стал ее частью. Я двигался, подхваченный ее течением, дремотная одурь, навеянная пустынными кварталами и набережной, развеялась, я перестал себя чувствовать неприкаянным одиночкой, который едва ли не кощунственно жаждет чего-то, кроме ленивого отдыха и праздного ничегонеделания. Тут я мог глазеть во все глаза, вглядываться в лица, никого это не смущало, никто этого просто не замечал. Уличная толпа дает свободу, свободу быть самим собой, разумеется, в рамках приличия, которое здесь трактовалось широко (хочешь стоять столбом - стой, хочешь поцеловать подружку - целуй, хочешь пройтись на руках - и это пожалуйста; вот разве что плевок на чисто вымытый тротуар мог вызвать нарекание, если не штраф). Вдобавок движение в толпе создавало видимость занятия, дела, будь то разглядывание витрин или лиц противоположного пола. О извечном желании "себя показать и на людей посмотреть" я уже не говорю, хотя выделиться в нынешней толпе совсем не просто даже с помощью дерзких ухищрений моды (увы, модники и модницы, увы!).
Десять тысячелетий назад не существовало ни людских скоплений, ни самих городов. Современное многолюдье - это ли не пример пластичности нашего поведения, это ли не чудо уживчивости? Ныне всего за час перемещения по оживленной улице любой из нас встречает больше людей, чем крестьянин давнего и недавнего прошлого за всю свою жизнь. Ничего, психика справляется. Хотя, должно быть, именно по этой причине прохожие скользят в нашей памяти как-тени. Я был полон внимания, а что запомнилось в первые полчаса? Тщательная подтянутость и парикмахерская ухоженность старушек. Парень с чудным прокрасом седины посредине волос. Неназойливые газетчики-арабы в оранжевых жилетах. Девушка с нотным пюпитром, тихо и славно играющая на скрипке перед входом в картинную галерею. (Зачем, почему? - все шли мимо, будто видели ее каждый день.)
Вот, пожалуй, и все. Экзотических манков, отвлечении и уводов внимания в то утро, к счастью, было немного, иначе я бы проглядел незнакомца. Наверняка проглядел, ибо в нем не было ничего такого, что выделяло бы его из толпы, - обыкновенный мужчина, обыкновенного роста, в обыкновенном костюме. Он оказался в нескольких шагах впереди, брел с той же скоростью, что и я, мой взгляд порой на него натыкался, я его видел, но не замечал, что возможно лишь в уличной толпе. А если бы и пригляделся? Идет человек, не спешит, частый поворот головы выдает его интерес к окружающему - должно быть, не местный, такой же заезжий зевака, как я, ничего особенного и ничего примечательного.
Обыденность так бы и скрыла его своей шапкой-невидимкой, если бы легкий затор толпы не сблизил нас на какое-то мгновение; он повернул голову, и я увидел его лицо. Опять же и в лице не-было ничего необычного, настолько, что это-то и привлекло мое внимание. Попробую объяснить. Говорят: заурядное лицо, человек без особых примет, ничего запоминающегося. Это верно, потому что таких людей тысячи, и в то же время совершенно неверно. Безликих людей не существует, и если о ком-то говорят, что он безлик и неприметен, то лишь потому, что говоривший не пожелал его приметить, не захотел различить его индивидуальность. Это так, нет же двух одинаковых листьев, что же сказать о людях? А вот незнакомец был вопиюще безлик. Он выглядел так, будто природа усреднила тысячу мужских лиц, обобщила все их черты и формы, а далее по этому образу и подобию вылепила тысячу первое. Ни малейшей индивидуальности, совершеннейший человеческий нуль; это, если вдуматься, было столь же необычно, как полярное сияние над городом, по которому мы шли.
Тогда я об этом так не подумал, разум вообще не участвовал в тон мимолетной оценке. Просто мне безотчетно захотелось получше разглядеть незнакомца. Я немного ускорил шаг, обогнал его, словно невзначай бросил в его сторону как бы рассеянный взгляд, затем снова отступил назад. Первое впечатление подтвердилось: он был воплощением человеческой безликости. Все на месте - глаза, брови, нос, рот - и все неопределенное, не просто стандартное, а сверхстандартное, этакий типичный среднестатистический западноевропеец; взглянул на него, чуть отвлекся, и уже невозможно вспомнить, как же он выглядит. Ускользающе неуловимым был даже цвет его глаз, то ли серый, то ли голубоватый, а, может, наоборот, карий, черт его знает!
Ну и что? Вот именно: что? Стоило мне чуточку поразмыслить, как я недоуменно пожал плечами. Мало ли на свете граждан, различимых не более, чем окатанные голыши пляжа. С чего я вообразил, что этот какой-то особенный?