Надо было все решить. Но как это сделать - я не представляла. Кошмарная сцена даже начала мне сниться: мы назначаем встречу в ресторане, Эдик приходит с огромным букетом, заказывает лучшее вино - он же у нас эстет, - вынимает красную бархатную коробочку, перевязанную ленточкой, и многозначительно кладет на стол передо мной. И смотрит на меня, смотрит с нежностью, потому что понимает, что это наша самая важная встреча. Но еще не знает. А я вижу, как он постарел, как измотаны его глаза, как много седины появилось в заносчивой профессорской бородке. Опускаю взгляд и тихо сообщаю: "Эдик, прости, но между нами все кончено…" Или нет, не так: "Эдик, я пришла сказать, что люблю другого…" Или просто: "Давай останемся друзьями?" И тут у него открывается рот, а веко начинает подергиваться. И он говорит шепотом: "Аня, это ведь шутка?" Или, наоборот, вскакивает, роняя стул: "Как?! Почему?! Что случилось?! Все же так было у нас хорошо? Ну скажи, ведь у нас все всегда было хорошо?!" Или просто: "Я в это не верю!" Или швыряет букет мне в лицо… хотя нет, букет уже у меня в руках. Тогда вырывает букет из моих рук, бросает на пол и кричит, багровея: "Шлюха!!! Проститутка!!! Как ты могла?!! Я ненавижу тебя!" А потом лицо его заливает бледность, он приходит в себя и шепчет: "Анюта, прости меня… Что мне для тебя сделать?! Скажи, что я должен сделать?! Я сделаю все, что хочешь! Что я должен сделать?"
А я? Я что должна сделать? Сказал бы мне кто… Я нервно покусала губу и сама не заметила, как левая рука сложилась в кулачок. Решение оказалось удивительно простым.
- Здравствуй, Анна! - тут же откликнулся голос.
- Здравствуй, Анна, - ответила я. - Сегодня вечером позвони Эдику и назначь встречу. Завтра встреться с ним, скажи, что между нами все кончено. Постарайся быть с ним мягче, но решения не меняй и надежд не давай. И еще… - Я вздохнула. - И еще даю тебе три дня… нет, целую неделю! На все те истерики, которые он будет устраивать. Советую отключить мобильник. Справишься?
* * *
Дни тянулись друг за другом нескончаемой вереницей, как кадры кинолент в рубке Андрея. Мы сняли квартиру и стали жить вместе, но будни оказались скучны. По-прежнему каждое утро я уходила в офис, садилась за свой стол и составляла бесконечные ведомости, шутливо бранясь с прочими девочками нашей бухгалтерии. Андрей шел на смену или торчал в интернете. Вечером, если у Андрея не было дежурства, мы ужинали вместе, садились на диван перед монитором и смотрели модные сериалы с субтитрами - из тех, что интересно смотреть, но после нечего вспомнить. Андрей не любил их за то, что приходится качать из интернета и смотреть на маленьком экране. Но все равно качал и смотрел. Фильмы, которые крутил его кинотеатр, он тоже не любил - говорил, скучно, однообразно.
Выходные проходили интересней: мы шли в кафе, на концерт или в клуб, а потом обычно у нас бывал секс, хотя в последнее время тоже довольно однообразный.
Если мне становилось грустно, особенно по утрам, когда просыпаешься по будильнику и смертельно не хочется вставать, я складывала руку в кулачок и звала Анну пожить за меня денек-другой. Запрещала я лишь секс с Андреем. Сама не знаю почему, наверно, ревновала. Но мне эта мысль казалась недопустимой. Как реагирует Андрей на отказы Анны - я старалась не выяснять. Потом как-то само получилось, что в будни меня всегда заменял гастарбайтер, а я появлялась лишь на выходные.
Шел обычный воскресный вечер. Позади у нас осталась милая итальянская пиццерия, бутылка шампанского, романтическая прогулка по тому бульвару, который я все еще не очень любила, затем торопливый душ и плавный, без лишних слов, прыжок в постель. И когда все кончилось, когда мы уже отдыхали, когда я лежала у него на плече, задумавшись, то вдруг неожиданно для самой себя спросила:
- Послушай, тебе не кажется, что мы стали жить как-то порознь?
- Почему? - удивился он и приподнялся на локте.
- Не знаю. - Я пожала плечами. - Вроде вместе, но каждый по отдельности.
- По-моему, все нормально, - ответил он.
- Я так не думаю, - грустно сказала я. - Тебе не кажется, что наша жизнь превратилась в какое-то болото?
- Нет, - отвечал он. - Почему?
- Тебе не кажется, что ты иногда живешь будто не со мной?
Я замерла, боясь услышать ответ.
- Нет, не кажется, - ответил он. - Что ты имеешь в виду?
Я помолчала.
- Хочешь, серию посмотрим? - предложил Андрей.
- Нет. - Я качнула головой. - Давай лучше поговорим. Скажи, как ты видишь наше будущее?
- В каком смысле? - удивился он.
- Ну… - Я замялась. - Понимаешь, каждой женщине хочется стабильности.
- Вас не поймешь, - зевнул Андрей. - То тебе жизнь болото, то наоборот - стабильности.
Я посмотрела ему в глаза и решилась:
- Андрей, ты меня любишь?
- Конечно, - кивнул он удивленно.
- Андрей, мы живем вместе почти год, почему ты мне никогда не делал предложения?
Он замялся и отвел взгляд.
- Послушай! - настаивала я. - Давай наконец поговорим. Мы живем вместе, но так давно не разговаривали! Мне уже двадцать шесть, я хочу семью, хочу ребенка… Я тебя люблю!
- Я тебя люблю, - повторил он послушно.
- Если я тебе сама предложу завтра пойти в ЗАГС и подать заявление, что ты мне ответишь?
Андрей мялся.
- Ты меня не любишь? - ахнула я.
- Люблю, - вздохнул Андрей.
- Но не хочешь на мне жениться и не хочешь детей?
- Хочу, - ответил он.
- Так пойдем прямо завтра и подадим заявление!
- Завтра не могу, - пробормотал Андрей. - Завтра дежурство.
- Хорошо, послезавтра, во вторник?
- Давай все обдумаем? - предложил он.
И тут я взорвалась:
- Давай! Обдумай сейчас и ответь мне! Мужчина ты или нет?
Андрей снова отвел глаза.
- Мне надо подумать, - пробормотал он. - Дай мне подумать?
- Сколько?
- Хотя бы пару недель.
- Сколько?! - ужаснулась я. - А почему сейчас ты не можешь дать ответ?
- Сейчас, - сказал Андрей с удивительно знакомой мягкой интонацией, - я не могу. Мне надо обдумать. Смогу точно сказать только в следующем месяце, восьмого числа, как раз будет твой день рождения…
И тут я вдруг все поняла.
- Что, хозяин в отпуске? - желчно спросила я, глядя прямо ему в глаза.
- Я не понимаю, что ты имеешь в виду! - фальшиво ответил Андрей, стараясь не встречаться со мной глазами, а затем протянул руки: - Я люблю тебя и…
- Не трожь! - заверещала я, вскакивая. - Не трожь меня больше своими подлыми руками! Клещами, щупальцами или что там у тебя внутри!!!
- Анечка…
- Будь ты проклят, киномеханик! - Я чувствовала, что по лицу катятся слезы. - Я думала, ты… А ты не только себя, ты и меня сдавал в аренду чудовищу!
Я думала, что мама устроит сцену, но она встретила меня спокойно - с пониманием и теплом. Взяла из рук баулы с моими вещами, принялась хлопотать на кухне. Со мной творилось что-то странное: слезы то катились, то высыхали, бросало то в жар, то в холод. Я сбивчиво объяснила, что у нас с Андреем все кончено, но подробности расскажу завтра. Мама не стала ни о чем спрашивать, расстелила диван в моей комнате, напоила чаем, заставила зачем-то выпить аспирин…
Она ушла в свою комнату, а я в свою. Выключила свет, легла, но сон не шел, а на душе было невыразимо мерзко. Тогда я встала, прошлась по комнате - своей комнате, с детскими рисунками на стенах, со шкафчиком, набитым любимыми когда-то дисками… Все это казалось теперь не моим - далеким и чужим. Бесцельно пошатавшись по комнате, я вышла на балкон, спотыкаясь о наваленные там корзины. Облокотилась о перила и стала смотреть вниз. Район спал. Отсюда, с девятого этажа, он был виден весь - от бульвара и до трамвайного кольца. Тут была моя школа, там - детская поликлиника, где мне вырвали первый молочный зуб. Слева за корпусами торчал бетонный торец проклятого кинотеатра "Луч"… Мягко светили фонари, шелестела майская листва.
Завтра меня ждала проклятая бухгалтерия, разговор с мамой, а потом опять - будни, будни, однообразные как десять арабских цифр на листках календаря. Я снова посмотрела вниз, а потом вдруг запрыгнула на корзины, перебросила коленку и села на холодные перила, свесив ноги вниз. Далекий двор, наполненный асфальтом, автомашинами и сиренью, плыл подо мной в полумраке и ночных шорохах. Глубина двора старалась ухватить взгляд и дернуть вниз.
"Раз, и все, - сказала я себе. - И хватит".
И я уже почти перевесилась вперед корпусом, но в этот момент раздался голос.
- Анна, - мягко, но торопливо произнес он. - Если вам не принципиально, позвольте мне?
- Что? - опешила я. - Прыгнуть?
- Позвольте мне дожить за вас остальные годы? - Голос снова заторопился: - Вы знаете, все-таки там, внизу, у вас будут очень болезненные минуты. А может, даже часы. И это будет так некрасиво выглядеть со стороны! Соседи станут глазеть из окон, Тамара Гавриловна выскочит злословить, приедет милиция… Потом, вы же стольких людей огорчите! Ведь у вас мама, одноклассники, коллеги, подруги… Эдик будет убит горем, извините, что о нем напоминаю. Ну и Андрей, конечно, огорчится очень, особенно когда вернется и узнает… А я обещаю вам прожить вашу жизнь хорошо! Спокойно, достойно! Вы согласны? Да?
Я задумалась. Терять мне было нечего - для себя я все решила.
- Только будь помягче с мамой, - попросила я. - Скажи, что я ее всегда любила. Хоть мы и ссорились.
Голос молчал.
- Чего же ты молчишь? - спросила я требовательно. - Обещаешь?
- Извини, - печально ответил голос. - Я не могу это обещать. Мамы нет.
- Как это? - не поняла я.
- Она отбыла… насовсем. - Голос тщательно подбирал слова. - Там теперь живет гастарбайтер.
- Давно? - спросила я ошарашенно, еще до конца не понимая смысла этих слов.
- Уже четыре года. После той ссоры. Ну, помнишь, когда мама пригрозила, что, если ты продолжишь встречаться с Эдуардом, она жить не будет…
Я открыла рот, а затем до крови прикусила губу.
Голос долго молчал, а потом все-таки продолжил:
- Так если ты не против…
- Послушай! - перебила я. - Да сколько же вас здесь понаехало?! Что вам всем здесь надо?!
- Мы же не виноваты, - вздохнул голос. - Разве мы виноваты? Мы просто готовы взять на себя то, от чего вы отказываетесь.
- Но вы же нас почти всех выжили! Почти всех! - завизжала я вслух. - Никого не осталось! Хорошо устроились - сначала зуб, потом неприятный разговор, а потом и все вам отдай?!
- Так мы никого не принуждаем! - взмолился голос. - Разве мы виноваты, что согласны жить там, где вы не хотите?
Я решительно перебросила ноги обратно на балкон.
- Знаешь что, моя дорогая Анна? - сказала я мысленно, но очень отчетливо. - Проваливай прочь и никогда больше не приходи!
- Простите! - залепетал голос. - Я никак не…
- Я сказала: вон отсюда!!!
- Конечно, как скажете… Но если вдруг заболит зуб мудрости или…
- Мой зуб - мне и разбираться! У меня нет лишних зубов, с вами делиться! И лишней боли для вас нет! Это все мое - ясно? Даже боль! Я, может, сама ждала вечность, чтобы пожить собственной жизнью! Уходи навсегда!
На соседнем балконе послышался шум, и высунулась заспанная Тамара Гавриловна.
- Что за вопли в час ночи?! - проскрипела она. - Я в суд подам!
- Да хоть прямо завтра, - огрызнулась я.
- Мне надо подумать, - мрачно пообещала Тамара Гавриловна и зачем-то уточнила: - Месяца через два подам.
Олег Овчинников
Операторы всех стран
- Карл для Лары украл кальмаров, - с порога объявил я. Не бог весть какой каламбур, однако на его сочинение ушло сорок минут: дорога быстрым шагом от метро до дома. - А Лара для Карла?
- Ты не Карл!
- Я в курсе. Оттого и не украл, а обменял на честно заработанные мятые бумажки.
Я выставил на стол тщедушную баночку. Строго говоря, это была смесь кальмаров с осьминожками, но осьминожки не ложились в размер. Лара задумчиво покрутила ее в пальцах.
- Разве я просила кальмаров?
- Угу. Причем была очень убедительна.
- Странно. Мне кажется, речь шла об эклерах. Сейчас бы я точно съела эклер.
- Так кальмары уже не нужны? Давай я их выброшу.
- Не дам!
Она вцепилась в баночку, вся сжалась в своем кресле и теперь смотрела исподлобья взглядом осьминогозависимого кальмаромана.
Я вздохнул с облегчением. В это время суток в нашем районе можно найти все что угодно, кроме порядочных людей и эклеров.
- Я свинья, да? - вдруг спросила она.
- Ты с ума сошла! - Я присел на подлокотник кресла и погладил мышиные хвостики, заменяющие Ларе челку. Сегодня их было восемь. И склеенные ресницы - следы недавних слез.
Она взяла мою руку, обвила своими и покачала головой.
- Свинья… Сижу тут, ничего не делаю, извожу тебя капризами, а ты вкалываешь за двоих.
- За троих, - уточнил я. - Но эти трое того стоят! Ты ходила в консультацию?
- Ходила, только… - Лара опустила глаза. - Я не досидела. Не смогла. У меня снова был приступ, и я убежала. Там столько женщин в очереди. Некоторые светятся, как солнышко, а некоторые… некоторые…
- Ну все, все, все. - Я прижал ее голову к своей груди.
- Я помню его наизусть, - пожаловалась она.
Я кивнул. Я тоже помнил слово в слово содержание многих сеансов. В особенности тех, о которых больше всего хотел бы забыть.
- Не знаю точно, кого я услышала, но там была одна брюнетка - совсем молоденькая. Она так нервничала. Постоянно выбегала курить, хотя это же нельзя, правда?
- Конечно. Расскажи, что там было. Станет легче, - соврал я.
Лара отпустила мою руку, откинулась в кресле и оцепенела. Как будто и вправду по второму разу переживала сегодняшний сеанс. Только во время сеанса голос меняется, а Лара заговорила своим собственным, и глаза ее все время оставались карими. Она сказала:
- Я никогда больше не изменю Жене. Господи, я никогда больше не изменю Жене. Только бы, только бы, только бы он не узнал, что это не его ребенок!
- Это все?
- Да. - Лара вздохнула. Кажется, ей действительно стало легче. - Я проорала это на весь коридор. Все, кто был в очереди, перестали болтать и уставились на меня, как на сумасшедшую. Наверное, они подумали, что это я… Ну, что я изменила какому-то Жене, и у меня сдали нервы. А у молоденькой брюнетки было такое лицо, как будто ее ударили. Я все-таки думаю, что подслушала именно ее.
- Тебе повезло.
- Глупости!
- Тебе сказочно повезло. Хотел бы я хоть раз увидеть того, кто кричит о своей боли моим ртом.
- Только не в этом случае. Я все равно ничем не могла ей помочь. Только взглянула на нее и… убежала. Не знаю, как я смогу туда вернуться.
- Тебе не обязательно возвращаться.
- Да? И в роддом ложиться не обязательно? А ведь там будет в сто раз хуже. Там ВСЕМ больно и страшно!
- И в роддом не обязательно.
- Как же я буду рожать?
- Дома будешь рожать, в ванне.
- У нас нет ванны.
- Прости, все время забываю. Тогда в душевой кабинке. Или я найду еще одну работу, и мы устроим тебя в частный роддом.
- У тебя и так миллион работ.
- Значит, еще одна ничего принципиально не изменит. Зато, когда мне выплатят миллион зарплат, мы сразу станем миллионерами.
Вопреки моим надеждам Лара не отреагировала на вымученную шутку.
- Проклятый кризис, - вздохнула она. Потом скосила глаза на свой живот, и я отметил, что с каждой неделей у нее это получается все естественнее. - Как ты думаешь, каким он будет?
- Почему он? А вдруг она?
На этот раз Лара улыбнулась.
- Все равно он. Потому что ребенок. Скажи, раз мы оба с тобой… такие, то и он может стать… таким?
Что за жизнь? - стиснув зубы, подумал я. Пять лет вместе, а так и не договорились, что и как называть. Приступы или сеансы? Вызывают нас или абонируют? У нас даже нет слов, чтобы назвать самих себя. Кто мы? Операторы односторонней связи? Ассенизаторы человеческих душ?
Прокля́тый кризис? Нет, про́клятые мы! Знать бы еще, кем и за что.
- Не знаю, - сказал я. - Я бы хотел, чтобы он был нормальным.
- Ладно. Давай ужинать, - предложила Лара.
Приготовления к ночному пиршеству заняли пару минут. Мы застелили стол выпуском прошлогодних новостей. Лара выбралась из кресла, чтобы нарезать хлеб. Я отыскал консервный нож и выпустил на волю кальмаров с осьминожками. Мы уже занесли над ними вилки, когда нас обоих накрыло.
- Снова Она, - простонала Лара.
- Похоже, - согласился я, наблюдая, как из нашего тесного мирка, из этих четырнадцати метров полезной площади, куда-то утекают все краски.
Еще мы успели взяться за руки. Мы делали так всегда, когда у одного из нас случался сеанс. С того самого раза, когда нам, сидящим за столиком в летнем кафе, удалось свести вместе две потерявшиеся судьбы. Тот успех больше не повторялся, но мы не теряли надежды, что когда-нибудь из миллиона случайностей сложится еще одно маленькое чудо.
Сейчас я не надеялся на чудо. Я знал, что нас ждет. За последние полтора месяца мы с Ларой пережили это раз двадцать.
Что ж, будем надеяться, переживем и двадцать первый.
Мы одновременно запрокинули головы к свисающей на обрезке шнура шестидесятиваттной лампочке, которая все тускнела и тускнела, пока не превратилась в черную несъедобную грушу, и закричали в один голос - полный отчаяния голос девочки-подростка:
- А-А-А-АПЯТЬ!
- Поддалбливай тут вокруг кабеля, - сказали мне, и я, натянув рукавицы, стал поддалбливать.
Сверху то ли сыпалось, то ли моросило, и это было хорошо: подмокшая земля казалась не такой твердой. В однообразных подъемах и падениях тяжелого лома тоже было свое очарование. Под эти монотонные "Бух! Бух! Бух!" можно было не думать ни о чем, кроме самого насущного. Например, о том, что ты не замерзнешь, пока хотя бы одной твоей руке или ноге сухо и тепло, и какая это была гениальная идея утеплить прохудившиеся ботинки зимними меховыми стельками.
Но реальность - такая штука, от которой не спрячешься на дне самой глубокой траншеи, и когда очередное "Бух!" раздалось не снаружи, а внутри, я подумал только: "Что ж так часто-то? Ведь только вчера же…" Сомнений не было, это снова начиналось оно. Вернее, Она. Если обычный абонент выходил на связь постепенно, как будто нащупывая свой путь к тебе, а потом и сквозь тебя, в любом случае у тебя оставалось время, чтоб хоть как-то подготовиться, то Она всегда появлялась резко и целиком. И никакого тебе холодка с мурашками, никакой иголочки в темя - просто "Бух!" - и словно бы еще один лом вбили тебе в то место, где раньше был позвоночник.
- ГОСПОДИ, ДА ЗА ЧТО МНЕ ВСЕ ЭТО?
И то верно, за что?