Из-за угла дома появилась женщина, Сюзен Мей Ларкин, нобелевский лауреат в области физики. Она не шла, а прыгала. В одной руке она держала букет неизвестных цветов и прикрывала им свое лицо. Ноги вместе, присела и прыгнула. Ноги вместе, присела, прыгнула! Огромный, похожий на медведя мужчина, один из тех, кто обслуживал двигатель, ухмыляясь, вышел за ней из-за угла. Он грубо схватил ее за руку и повел назад. Она продолжала прыгать.
Негромкие, высокие звуки, производимые ударением друг о друга чайниками, кастрюлями и другими предметами кухонной утвари с "Лэнса", неслись из темноты грубо вытесанного занавешенного окна. Явная периодичность позволяла предположить, что это музыка. За катером на всю деревню женский голос в самом верхнем регистре немелодично стал выводить: "Ла-ла-ла". Поющие дети смолкли и прислушались.
Додж произнес ровным голосом:
- Чабот, иди сюда.
Чабот покачал головой.
- А вы меня сделаете сумасшедшим. Ну нет!
- Я не собираюсь делать тебя сумасшедшим, - терпеливо сказал Додж. - Вспомни, Чабот, я все еще капитан "Лэнса". Иди сюда. Я лишь хочу…
Он остановился, не зная, что говорить дальше. Хочет чего? Лекарства от безумия у него нет. Чабот там внизу думает, что оно есть, и боится, но лекарства нет. Использовать Чабота как заложника, а потом? Зачем? Угрозой смерти Чабота он может заставить их принести ему поесть. Но кислородные запасы в резервуарах катера не сохранятся вечно. Даже неделю. И они могут отречься от Чабота или забыть о нем, и угроза Доджа будет бесполезной. Да и Чабот не собирается выходить на передний план.
Что он мог сделать?
- Ладно, - произнес Додж. - Оставайся там.
- Я так и делаю, - улыбнулся Чабот.
Не так уж и глупо, думал Додж. Для безумного он рассуждает довольно логично.
Вращение Смертельной передвинуло тень катера по периметру толпы, как огромную стрелку гигантских часов, отсчитывающих чужеземные минуты на улыбающихся с безумными глазами людях.
Его сознание взорвалось от неожиданного, чисто физического толчка. Он должен что-то сделать. Не что-то разумное и нужное, что могло бы улучшить его положение, ничего подобного сделать было нельзя. Но просто что-нибудь. Его рассудок требовал действий.
- Я разнесу на куски вашу идиотскую деревню, - сказал он помертвевшим голосом. - Разнесу протонными пушками!..
- Ты не сможешь, - сказал Чабот. - Мы уже думали об этом, - не поворачиваясь, он коротко приказал. - Джонс!..
Из толпы выбежал Нед Джонс, стюарт и ученик кока. Гибкий, стройный, молодой, он прыгнул на широкий опорный край правого стабилизатора.
Побалансировав здесь, он нашел устойчивое положение выше, в чаше радара. Закрепившись, он наклонился вперед к гладкому борту катера и подпрыгнул. Его голова оказалась на одном уровне с большим овальным стволом протонной пушки. Возможно, он упал бы назад, но он всунул руку в жерло. Его тело повисло. Под тяжестью Джонса жерло на дюйм сдвинулось вниз и остановилось. Рука с хрустом сломалась. Джонс висел и кричал от боли.
- Видишь, - сказал Чабот, - ты не сможешь стрелять, Додж.
Совсем не умно, думал Додж. Нет, я не буду стрелять. Но не потому, что этот мальчишка может помешать стрельбе. Он будет наказан, во всяком случае, его рука, если я нажму спуск. Но я не буду стрелять, я не могу поступить так с ним. И потом нет смысла стрелять и разрушать. Ничего нельзя сделать, только плакать, испытывая потребность что-то делать.
Но что он мог сделать?
Он был здесь.
И они были здесь.
Большой одинокий мир, думал Додж, а кислород не вечен.
Мериэн вновь оказалась впереди толпы, пристально наблюдая за катером и Доджем. Веревка была отброшена, он увидел ее на траве, а Мериэн стояла прямая, высокая и загорелая. Своей осанкой она всегда гордилась.
Безумие, думал Додж, такое же как у всех; оно ухудшило качество суждений, но не настолько, чтобы разрушить логический стиль их поступков. Каждый поражен - Чабот, Мериэн, Руперт, чье желание быть фонтаном могло свидетельствовать о боязни выстрелов. Янсен, с двумя бластерами, де Сильва с его шелковыми чулками - все стали карикатурами на самих себя. Шлюзы прорвало, думал Додж, и они живут бессознательно и счастливо.
Он чувствовал, что должен что-то совершить. Человек должен быть способен к действию.
- Я ухожу, - громко объявил он. - Отойдите. Вы сгорите при старте, если не отойдете.
Чабот не двигался. Он смеялся.
- Ты никуда не уйдешь. Постарайся, и катер взорвется, а ты умрешь. - Он стоял, руки на бедрах. - Мы посадили в реактивные двигатели ангелов.
Он вновь засмеялся. Смех подхватили, и он прокатился по толпе.
Мериэн впервые заговорила:
- Ангелы в ракетах, - удивленно повторила она.
А Додж вспоминал ее умение обращаться с карандашом, бесспорный талант в рисовании.
Ангелы. Просто ангелы. Маленькие толстенькие крылатые ангелы - херувимчики.
Он смотрел на Мериэн, когда она легкой походкой, выражая несомненный интерес, прошла мимо Чабота и исчезла под кормой катера. Потом до него донеслось восклицание. Видит ангелов, подумал он. Значит, безумие включало сильную восприимчивость к внушению.
Додж взглянул наверх. Медное небо. Желтые облака. Гигантские деревья и деревня. И он, съежившийся от ужаса в катере. Огромный одинокий мир. Уйти? В огромный одинокий мир? А зачем?
Он сел рядом с приоткрытым люком, помолился, кончики пальцев касались холодной стали. Он был насторожен, как зверь, Сзади шум от гиро и цикловодителя показался ему вдруг песней смерти.
Во имя чего живет человек? Инстинкт Доджа толкал его к единственному ответу: по всему видно, человек живет, чтобы жить.
Может, лет через десять спасательный корабль будет исследовать звездное скопление 13. Но это будет безнадежное дело. А, возможно, этого и вовсе не будет, ведь исследовательские экспедиции были автономными, и если от них не было сигналов, считались погибшими.
- Да, - произнес он. - Думаю, ты прав, Чабот. Если я уйду, то погибну.
Он нажал на механизм замка. Люк скользнул в сторону, завершая остаток пути. Додж встал, сорвал кислородную маску сорвал быстро, не давая себе времени на раздумье, глубоко вздохнул раз, два, три…
Он направился к выходу, мгновение поколебался у края нового мира. Его горящие глаза заметили маленькое зеркало на стене, он увидел свое лицо, заглянул в свои глаза, которые некогда знал, и сказал:
- Прощай…
И, пока он смотрел, они изменились.
Мягкая, звенящая мелодия из какого-то дома коснулась его ушей, доставляя удовольствие. Он повернулся и стал спускаться по металлическим ступеням вдоль борта и думал: "Но я не ощущаю большой разницы!" По пути он остановился, дотянулся до Джонсона и помог ему выбраться из жерла пушки. Вдвоем они спрыгнули на землю.
Как только проблема сумасшедшего в их рядах была разрешена, толпа потеряла к нему всякий интерес. Они расходились по одному и в компании, смеясь и болтая. Джонс улыбнулся и тоже пошел прочь, поддерживая сломанную руку. И Додж с удивлением заметил, что у Джонса есть еще две руки. Без сомнения, это был Джонс. Как странно, что Додж никогда не замечал трех рук раньше. Ладно, не имеет значения…
Мериэн вышла из-под кормы, ее глаза сияли. Она прошла мимо, провокационно покачивая бедрами. Он подошел и схватил ее за плечо, оставляя на теле синяки. Неожиданно она оказалась у него на руках.
- Ты мне тоже нравишься, - сказала она хрипло и страстно. - Ты мне тоже нравишься.
Они взялись за руки и пошли. Мериэн вспомнила прыгающую женщину и тоже стала прыгать. Вскоре это превратилось в танец. Со счастливым смехом Додж присоединился к ней.
Разгуливая на четвереньках, он споткнулся, когда входил в лес, и смог заглянуть под катер, там в ракетах он увидел фигуры приплясывающих ангелов.
Перевод с англ. Ю. Беловой
По-братски
(соавтор: Джо Дин)
Они лежали пластом на дне спасательной шлюпки. Над ними вздымалась изъеденная ржавчиной, обросшая моллюсками и водорослями корма парохода "Лючиано" - два дня назад он вышел из Палермо, а теперь, задрав кверху корму, готовился к своему последнему рейсу - на дно. Туча черного маслянистого дыма, вырывавшегося из открытых иллюминаторов и надстройки, окружала его. Крейг успел разглядеть винты, которые все еще медленно вращались, и какую-то женщину, взывавшую о помощи с несуразно накренившегося юта. Затем ветер переменился, и непроглядная дымная завеса опустилась на шлюпку, закрыв и небо, и тонущее судно. Вода вступила в схватку с огнем. Огонь ревел, вода шипела. Пятна вылившегося горючего пылали в дыму - казалось, на волнах пляшут огненные демоны.
Стеная, сотрясаясь и горестно сетуя на судьбу, судно ушло в пучину.
Небо и дым слились в сумасшедшую круговерть, когда шлюпка завертелась в пенящейся воронке, словно охваченная самоубийственным желанием последовать на дно за "Лючиано". Взлетел фонтан брызг; волны поднялись и опали; лодка черпнула воду, и Крэйг, надеясь вытеснить ужас яростью, громко выругался. Хоффманстааль, глядя на собрата по несчастью, лишь кисло усмехнулся…
Наконец лодка выправилась. Ее еще кидало во все стороны, раскачивало, бессмысленно носило среди белых пенистых гребней; но Крэйг знал, что самое опасное уже позади. Он приподнялся из лужи, собравшейся на дне шлюпки, и подставил лицо свежему ветру.
От центра круговорота огромных лопающихся пузырей, отмечавших место гибели судна, медленно расплывались маслянистая пленка и какая-то бурая пена.
Постепенно море затихло. Чайка спланировала на вынырнувший из бездны ящик с апельсинами.
- Ну, вот, - сказал Крэйг. - Вот и все.
Хоффманстааль стянул рубашку и выжал ее над бортом лодки. В солнечных лучах густая поросль у него на груди и под мышками отсвечивала золотом. Чуть ниже левого глаза сочилась свежая ранка, лоб был измазан машинным маслом.
- Вы были членом команды? - спросил он.
- Да.
Не матрос, конечно. Для матроса вы жидковаты.
- Штурман.
Хоффманстааль хмыкнул - звук получился глубокий, говорящий о мощных, больших легких.
- Ну, стало быть, вам и карты в руки. Как будем выбираться отсюда?
- Тут и делать нечего. Мы сейчас на оживленном морском пути. Думаю, нас скоро выловят…
- Как скоро?
- Не представляю. Я даже не знаю, успели ли мы подать сигнал SOS. Все произошло чересчур быстро.
Крэйг вздохнул и перевернулся на спину.
- Скорее всего, не успели, - продолжил он. - Первыми взорвались баки под самой рубкой. Интересно бы знать, кто там курил…
- Ага. Значит, в конце концов нас подберут. А до тех пор придется попоститься?
Крэйг устало встал.
- Вы недооцениваете Торговый флот.
Он прошлепал на корму и распахнул рундук с НЗ под банкой. В рундуке были манерки с водой, жестянки с галетами и солониной, банки с соком, аптечка.
- Более чем достаточно для двоих, - прокомментировал Крэйг. Он повернулся, оглядывая волны. - Как вы думаете, еще кто-нибудь спасся?..
Хоффманстааль покачал головой.
- Я все время смотрел. Никого. Всех утянуло с кораблем…
Крэйг все-таки продолжал всматриваться в дым - колышущаяся вода в масляных пятнах, обломки, последние задыхающиеся языки бензинового пламени. Больше ничего.
Хоффманстааль заметил:
- По крайней мере, голодать нам не придется. У вас были друзья… на корабле?
- Нет, - Крэйг сел, отвел со лба мокрые волосы. - А у вас?
- У меня? Никого. Я пережил всех моих друзей. Теперь довольствуюсь тем, что я - просто… человек толпы. Легкая компания для вина и беседы - это все; что мне нужно.
Они сидели, разделенные банкой, словно пытаясь хоть как-то уединиться, и рассказывали друг другу о себе. Хоффманстааль сам определял себя как искателя приключений. Никакое место не могло удержать его надолго, и он почти никогда не возвращался в те края, где уже бывал. Он был секретарем бывшего посла США в Малайзии, на Борнео занимался драгоценными камнями, а в Китае - тиковым деревом; несколько его картин выставлялось в парижской Галерее искусств. А на "Лючиано" он направлялся в Дамаск, чтобы изучить некие старинные манускрипты - надеялся найти там сведения об одном из своих предков.
- Я родился в Брашове, - рассказывал он, - но согласно семейным преданиям наш род происходит из других мест. Можете считать мое копание в родословной снобизмом, но это увлечение захватило меня на долгие годы. Я ищу не славы, но одних лишь фактов.
- При чем тут снобизм? - возразил Крэйг. - Я лично завидую вашему красочному прошлому.
- Значит, у вас скучная жизнь?
- Да нет, не скучная, просто… краски в ней побледнее. Вырос в закоулках Атланты. В трущобах. Тяжелое детство, и все такое. Хулиганы…
- Вы-то были слишком хилым, чтобы быть хулиганом.
Крэйг кивнул, удивляясь, почему его не возмущает это вторичное замечание о его тщедушности. Пожалуй, решил он, это потому, что ему нравится этот огромный человек. Хоффманстааль не грубил - просто он говорил то, что думал.
- Я много читал, - продолжил Крэйг. - Интерес к астрономии помог мне выучиться штурманскому делу, когда я служил во флоте. А когда отслужил, решил: чем возвращаться в трущобы, останусь на море.
Они продолжали беседовать негромко и откровенно до самой ночи. Над ними все время кружили чайки.
- Красивые, правда? - спросил Крэйг. Хоффманстааль взглянул вверх, его светлые глаза сузились.
- Стервятники. Пожиратели отбросов. Посмотрите на эти злые глаза, на эти клювы… Брр!
Крэйг пожал плечами.
- Давайте лучше поедим. И между прочим, вам бы следовало заняться своим порезом…
Хоффманстааль покачал массивной головой.
- Если вы проголодались, ешьте. Я пока не хочу.
Он осторожно слизнул сползавшую по его щеке капельку крови.
Они считали дни по зарубкам на планшире. Две зарубки спустя Крэйг впервые заметил неладное.
Они уговорились о распределении продуктов. Впрочем, о пайках речи не было - для двоих еды было с избытком.
Но Крэйг ни разу не видел, чтобы Хоффманстааль ел.
Хоффманстааль, рассуждал Крэйг, человек большой, рослый. Его аппетит, несомненно, должен соответствовать размерам могучего тела.
- Предпочитаю есть ночью, - отвечал тот, когда Крэйг спросил его об этом.
Крэйг не обратил на странный ответ особого внимания. Возможно, решил он, этот здоровяк страдает расстройством пищеварения или чем-то в этом роде или же принадлежит к тем несчастным, которые по причинам чисто психологического порядка не могут есть на глазах у других. Это последнее предположение, правда, было не особенно правдоподобным, принимая во внимание открытый характер Хоффманстааля и настоящие обстоятельства. Но, в конце концов, какое его дело? Пусть ест, стоя на голове, если хочет!
На следующее утро, когда Крэйг открыл рундук, чтобы взять свою порцию, он увидел, что запас провизии не уменьшился.
И на другой день - то же самое.
Еще одна зарубка. Уже пять дней. Крэйга беспокоила одна странность: он питался хорошо, но все глубже погружался в странную апатию, словно бы терял силы от голода.
Поскольку еды было больше, чем достаточно, он старался есть больше, чем ему хотелось. Это не помогло.
Хоффманстааль же встречал каждое утро бодрым и в хорошем настроении.
У обоих уже отросли порядочные бороды. Крэйг свою ругал - из-за нее у него зудела шея. Хоффманстааль свою бороду холил, расчесывал пятерней и даже пытался завить усы при помощи большого и указательного пальцев.
Крэйг лежал на полу шлюпки и наблюдал за этим полезным занятием.
- Хоффманстааль, - проговорил он, - вы ведь не экономите продукты ради меня? Совершенно незачем вам голодать, я же говорил…
- Нет, друг мой. Признаться, я никогда еще не питался так хорошо.
- Да вы же почти ничего не тронули!
- А, - Хоффманстааль потянулся, напряг могучие мышцы и расслабился. - Это все бездеятельность. Я не голоден, не беспокойтесь…
Еще зарубка. Крэйг не переставал удивляться. День ото дня, час от часу слабел и становился все апатичнее. Он валялся на носу шлюпки, расслабившись в теплых лучах солнца, глаза подернуты дымкой, тело как тряпка. Время от времени он опускал руку в прохладную воду за бортом; но появление в волнах отвратительных треугольных акульих плавников положило конец такому времяпровождению.
- Они, как все в природе, эти акулы, - заметил Хоффманстааль. - Терзают, и убивают, и ничего не дают взамен той пищи, которую берут так грубо и жестоко. Им нечего предложить, разве что собственное тело, которое, в свою очередь, будет сожрано другими существами. И так далее, цепь продолжится. Этот мир - местечко не из самых приятных, мой друг. Он жесток…
- Разве человек сильно от них отличается?
- Человек хуже. Хуже всех…
Седьмая зарубка. Крэйг все слабел. И теперь он был совершенно уверен, что Хоффманстааль вообще ничего не ест.
Только когда на планшире выстроились в ряд уже девять зарубок, Крэйг обнаружил, что Хоффманстааль все-таки ест.
Была ночь, и волнение было немного сильнее обычного. Шлепки волн в борта шлюпки разбудили Крэйга, хотя в последнее время он спал очень глубоким, похожим на транс сном. Он ощутил какое-то недоброе, давящее присутствие.
Крэйг пошевелился и почувствовал, что это чувство исчезло. Сквозь ресницы он увидел на фоне усеянного яркими звездами неба силуэт Хоффманстааля.
- Вы кричали во сне, мой друг. Вас беспокоят кошмары? - Голос был встревоженным, заботливым.
- Горло… горло болит… горит… я…
- Это морской воздух. Соль в воздухе… Не тревожьтесь, к утру вы поправитесь.
Лицо Крэйга было точно гипсовая маска - ничего не чувствовало. Губы не слушались.
- Мне кажется… по-моему, я - умираю…
- Нет! Ты не умираешь! Ты не можешь умереть! Если ты умрешь - умру и я!
Крэйг размышлял над этими словами. Лодка колыхалась на волнах, и это укачивало, успокаивало его. Ночь была прохладной, но он не мерз. Он был слаб, но спокоен; ему было страшно, но и как-то непонятно покойно и хорошо. Голова откинута, дышится легко. Он вдруг увидел, как прекрасно небо.
Созвездие Персея скользило к западному горизонту, и Крэйг почти бессознательно отметил, что переменная звезда Алголь находится в стадии максимальной яркости. Он блуждал взглядом по небу, называя про себя созвездия. Рыбы уже были не видны. Рыбы… За бортом плеснула вода. Акула? Кровожадные твари. Акула…
Дракула.
Слово застряло в сознании. Оно словно бы поворачивалось там, пока подсознание исследовало его.
Затем оно вернулось в сознательную часть разума - резко, как удар.
Теперь он знал.
Он приподнялся на локтях (они плохо держали вес его тела).
- Хоффманстааль, - сказал он, - вы ведь вампир, правда?
В темноте прозвучал глубокий, звучный смешок.
- Ответьте мне, Хоффманстааль. Вы вампир?
- Да.
Крэйг потерял сознание. Очнулся он уже днем. Казалось, что тьма слой за слоем сползает с его глаз, а сам он все ближе поднимается к свету из бездны. Во тьме светился крохотный тусклый красновато-оранжевый диск; постепенно он раздувался, разгорался и наконец заполнил собой весь мир. Тьма ушла, и теперь Крэйг широко открытыми глазами смотрел на слепящее солнце.