На гастролях она пришла ко мне за кулисы. Как-то ухитрилась пробиться сквозь охрану. Впрочем, такие всегда пробиваются. Сунут в руку свернутую пятисотенную – и вперед. А может, в оцеплении стоял кто-то из знакомых – город-то маленький, все друг друга знают.
Не скажу, чтобы она была такой уж ослепительной красавицей. Милое лицо, зеленые глаза, вздернутый носик…
Только я как увидел ее – сразу всё понял. Не может быть, чтобы такие встречи были случайными. Нет, не может. Где-то там, наверху всё давно записано, всё распланировано.
Вымотался я на концерте, устал, еле дышу. Красота у меня сейчас, наверное, неописуемая: потный весь, челка моя знаменитая сбилась, язык на плече.
Она постучалась – я думал цветы притащили, сказал "да", а вошла Настя. Несмело так вошла, дрожит вся. Посмотрела на меня испуганно и спросила:
– Вы… Саша?
Я с трудом улыбнулся.
– Саша, Саша, а ты кто, зеленоглазая фея?
Она зарделась, опустила взгляд.
– Настя.
Мы немного поболтали, я пожаловался, что устал, что ни минуты покоя, что третий день в их городе, а не успел на него даже краешком глаза поглядеть.
Тут она и предложила:
– Хочешь, я покажу? Тут пожарный выход есть, я знаю, могу тебя там провести, никто и не увидит.
И я согласился. Попросил только подождать минут десять, пока в порядок себя приведу. Сполоснулся под душем, вихор свой под бейсболку спрятал, жилетку кожаную натянул – кто в таком виде Ворона узнает? Еще очки темные нацепил. Ну его на фиг – мне-то давно уже по барабану, а девчонке каково будет завтра во всех газетах прочитать, что она с Вороном переспала?
– Я готов.
Сначала мы забрели в какой-то ресторан.
Меня мигом признали, полезли за столик, пьяно обнимали: "старик, ну ты… это… здорово дал сегодня", нетрезвые красотки с ярко-малиновыми губами шептали на ухо что-то интимное. Со всех сторон протягивали блокноты, пивные подставки, мятые купюры, салфетки, скомканные, в расплывающихся пятнах жира:
– Автограф!
– Подпишите мне, пожалуйста!
Настя потянула за рукав.
– Пойдем отсюда.
В общем шуме я едва расслышал ее слова. Душная, липкая атмосфера вокруг давила с невероятной силой. Голова потяжелела, в глазах поплыли темные круги.
Полегчало мне, только когда мы вышли на улицу. Разом.
– Ф фух… Как хорошо! Спасибо, что вытащила меня оттуда.
– Ты не против, что мы ушли?
Нет, я, конечно, толстокожий и бестактный, но иногда понимаю, что и как сказать.
– Нет. В ресторане нам бы не дали побыть вдвоем.
Настя радостно улыбнулась, но все-таки заботливо спросила:
– Саш, ты после концерта… Устал, наверное.
– Не то слово, как устал. От людей, в основном. Ты не представляешь, как хочется сейчас побыть… – как ни странно, мне хватило такта не сказать "одному", – вне толпы.
– А я – не толпа?
– Нет, ты – мой проводник, гид и просто красивая девушка. Неужели ты считаешь, что я променяю твое общество на душную гостиницу!
Нехитрый комплимент, согласен, но Настя просто расцвела.
– Куда пойдем?
– Твой город, – заметил я, по-джентльменски выставив локоть. – Веди, Сусанин.
Теплая, крепкая ладошка легла мне на руку.
– Тогда – вперед.
Вы, наверное, не поверите, но в ту ночь между нами ничего не было. Мы до утра гуляли по старым улочкам, сидели на парапете древней гранитной набережной, целовались, как подростки, болтали о всякой ерунде.
Мне было хорошо с ней. Так хорошо, как никогда и ни с кем.
А когда прощались, она не просила расписаться на футболке или на афише. Не просила подарить фотографию. Наверное, потому, что ей был нужен Саша, а не Ворон.
Она всхлипывала, уткнувшись мне в плечо.
– Ты… ты еще приедешь к нам? Хотя бы ненадолго?
– К вам не уверен, Настюш, а вот к тебе – обязательно. Не знаю только, когда смогу вырваться… у меня сейчас график очень плотный.
– Правда? – В ее глазах на секунду вспыхнула радость и тут же погасла. Я читал ее мысли, как в открытой книге: ну, конечно, столичная звезда, кумир, что ему какая-то провинциальная девчонка! Завтра уже, небось, и думать забудет.
У меня было решение. Эгоистичное, конечно, но тогда оно казалось правильным.
– Хочешь, приезжай ко мне!
Она встрепенулась:
– А можно?
– Конечно!
Настя замялась, явно стесняясь что-то мне сказать.
– В чем дело, Настюш?
Внезапно меня осенило. Как бы только спросить поделикатнее. Обидится еще.
– У тебя на билет не хватает, да?
– Нет-нет! – Она взяла меня за руку. – Я найду. Обязательно. Только ты правду скажи: я тебе не помешаю?
– Что ты! Наоборот! Ты мне очень нужна! – Не замечая широко открытых счастливых глаз, я продолжил: – Я и выступать-то нормально не смогу! Буду думать только о тебе.
Звякнул мобильник.
– Саша, ты где? – недовольно спросил Артур. – Машина через двадцать минут будет, нам ехать надо.
– Сейчас, – ответил я, – скоро уже.
– Пора? – Настя поднялась на цыпочки и внезапно оказалась одного роста со мной.
– Да. Так ты приедешь?
Она улыбнулась, сразу став красивее в немыслимое количество раз, и поцеловала меня в губы. Уезжать мне сразу же расхотелось. В поцелуе было всё: и горечь разлуки, и надежда, и обещание.
– Обязательно.
И она приехала. Через неделю, подгадав под выходные, когда у меня не было ни репетиций, ни концертов. Два дня я водил ее по Москве, по Воробьевым горам и Поклонке, а потом мы сидели в "Седьмом небе" – ресторан в телебашне поразил ее до глубины души.
Настя остановилась у какой-то дальней родственницы, но вечером в воскресенье мы поехали ко мне. Не сговариваясь. Просто оба решили, что так будет правильно. Шампанское и всякую прочую красоту купили по дороге. Там же, в супермаркете я заказал курьерскую доставку цветов. На утро. Пусть Настя порадуется.
Я не буду описывать пресловутую ночь любви. Мы просто наслаждались друг другом. Наверное, и я, и Настя сбились со счета. Когда я очнулся, она лежала, разметавшись среди скомканных простыней.
– Хочешь шампанского, котенок?
– Да, – прошептала она. – Пожалуйста.
Я ушел за бутылкой, а когда вернулся – не поверил своим глазам: у кровати раздевался Артур!
На меня напал столбняк, и я просто молча стоял и смотрел, как он развязывал галстук, как снял рубашку, как навалился на нее сверху, как начал ритмично двигаться…
Наконец Артур слез, отдуваясь. Неверными руками натянул брюки, долго возился с ширинкой, что-то напевая себе под нос. Настя лежала неподвижно, широко раскрытые глаза бездумно смотрели в потолок.
Артур посмотрел на меня, взял за руку и вытащил а коридор.
– Всё по-честному, – сказал он. – Я лишь пришел за своей долей.
Мне нестерпимо захотелось его ударить. Врезать со всей силы, стереть наглую ухмылку. Я даже сжал кулаки.
Он потрепал меня по плечу, прошел мимо и, обернувшись на пороге, сказал:
– Если помнишь, по контракту мне положены двадцать процентов. Так что побереги силы… – он кивнул на дверь спальни, – и в этом смысле тоже. Завтра у тебя выступление.
– Но почему… – тупо пробормотал я, – почему она…
– Почему она не выцарапала мне глаза? – Артур усмехнулся. – Мальчик, ты еще не понял. Я имею право на всё, что принес тебе Ворон. На всё, понимаешь? И если эта девочка любит тебя так сильно, как думает, то совсем немного, на пятую часть, она любит и меня. Ясно, Саша?
Он подмигнул:
– У тебя с ней любовь, а у меня – так, малая часть, легкая необременительная связь. Неужели ты думаешь, что она пришла за кулисы к тебе одному? И в Москву приехала – только к тебе? Пора поумнеть, Саша.
И ушел.
Букет пришлось выкинуть – какие уж теперь цветы. Шампанское я выпил сам, прямо из горла, наплевав на предупреждение Артура. Разом две бутылки. И, естественно, проснулся наутро с гудящей головой.
Впрочем, концерт всё равно прошел на ура. Фанера не подкачала, мне оставалось только разевать рот и кланяться. Что я и делал.
А Настю я больше никогда не видел. Она ушла ночью, пока я, запершись в ванной, глушил выдохшейся шампанью свое самолюбие и свою совесть.
Обыденная круговерть захватила меня снова, не оставляя ни минуты свободного времени, чтобы подумать обо всем. Артур вел себя так, словно ничего не случилось, словно в его поступке было нечто само собой разумеющееся.
Прошло почти два месяца. Однажды, вернувшись с репетиции, я обнаружил в почтовом ящике сложенную вчетверо газету. Региональную, трехдневной давности. Мое внимание привлекла заметка на последней странице в рубрике "Происшествия", обведенная жирным черным фломастером.
"Вчера вечером, около 23 часов, у дома номер 8 по проспекту Градостроителей найден труп девушки. Жители дома опознали погибшую как свою соседку, Настю Светличную, 18 лет. По заключению судмедэксперта девушка покончила с собой, выбросившись из окна девятого этажа. Также врач сообщил нашему корреспонденту, что Настя была на втором месяце беременности. Родители погибшей доставлены в больницу в шоковом состоянии".
Вот так, Настюш. Как я ни старался, а ты все-таки попала в местную прессу. Правда, без Ворона.
Нашарив в баре первую попавшуюся бутылку, я выпил залпом едва ли не четверть.
Ни вкуса, ни запаха не почувствовал. И в голове не зашумело.
Газета всё еще лежала на столе. Заголовок лез в глаза, стоило мне хоть на секунду повернуться в ее сторону.
"Погибшая девушка была беременна".
Была…
А этот гад сегодня мне улыбался! Рекламным контрактом с "Сотелкомом" размахивал!
Подонок!
"…беременной…"
От кого?
У меня был пистолет – чешский "Че-зет", купил как-то по случаю. Не знаю зачем. Может, из вечного мужского петушизма хотелось почувствовать себя крутым с огнестрельной железкой в руках, может, не слишком надеялся на охрану. А то и без причины – просто так. Чтоб было.
Вот и пригодился. Ведь я знаю, где Артур сейчас.
Ствол лежал в сейфе, пока я возился с замками, снова захотелось выпить.
На сей раз для храбрости.
Так я и пришел на кухню: в одной руке пистолет, в другой – початая бутылка коньяка.
Плюхнулся на стул, положил оружие перед собой. Хлебнул из бутылки, собираясь с мыслями.
Прости меня, Настюш. Тогда у меня не хватило смелости, но сегодня я заставлю его попросить у тебя прощения. Перед тем, как…
Коньяк кончился. Хорошо в холодильнике еще оставалось шампанское – подарок от кого-то из поклонников. Утром принес курьер.
Где-то в полночь я отключился.
Ни коньяк, ни шампунь так и не прибавили мне смелости.
А утром вместе с похмельем, больной головой и адреналиновой тоской пришла депрессия.
"Кому ты нужен сам по себе, трус и жалкий неудачник! Теперь ты навсегда – Ворон. Не Саша, Сашок, Александр или Шура, только Ворон. В тебе видят только его. Поклонники, журналисты, коммерсанты от шоу-бизнеса… и женщины в том числе".
"Пятую часть со всего, понимаете, Саша", – сказал тогда Артур.
Боюсь, я только сейчас начал догадываться, что он имел в виду.
Двадцать процентов от любой прибыли с образа Ворона принадлежат Артуру. Деньги за выступления, записи, показ клипов, доля с рекламных контрактов. Всё!
И в том числе – почет, обожание, любовь. В нашем мире они – тоже прибыль.
Самый близкий мне человек, любимая женщина теперь всегда будет моей только на четыре пятых.
Лучший друг одновременно станет и приятелем Артура.
Мои сын или дочь на двадцать процентов будут не моими.
Даже жизнь принадлежит мне только на ноль восемь целых.
Жизнь… Стоп!
Я замер.
Жизнь – да. А смерть?
Нетвердой рукой я нащупал пистолет. Снял с предохранителя.
По нашему договору выходит, что пятая часть от могильного холода и великого ничто достанутся Артуру. Кем бы он ни был.
Забавно, кстати. Как это выглядит – быть мертвым частично? Отнимется нога? Парализует левую половину лица?
Жаль, мне не доведется увидеть. Но всё равно забавно.
Я даже улыбнулся.
Но, заглянув в холодный зрачок пистолета, я понял, что мне значительно интересней другое.
На что похожи оставшиеся на мою долю двадцать процентов от жизни?
Как вы думаете?
Вот и я не знаю…
Но попробовать интересно.
Четыре страницы из черной тетради
Лейтенант внимательно изучил документы, пропуск, буркнул:
– Сейчас.
Лениво взял с пульта трубку. Доложил:
– Дежурный. Тут адвокат пришел. К задержанному Ивлеву…
Дальнейшего разговора Влад не слышал – лейтенант развернулся в кресле, широкая спина в пропотевшем милицейском кителе скрыла все звуки.
В следственном изоляторе жарко и душно. Прикрученный к стойке китайский вентилятор лениво ворочает лопастями, гоняя по коридору раскаленный воздух.
– Проходите, – процедил лейтенант сквозь зубы. – Второй этаж, комната двести шесть.
Следователь поначалу вел себя сухо и официально, но расстегнутый на две пуговицы ворот рубашки и темные пятна под мышками не слишком шли к суровому тону. Постепенно он расслабился, а узнав, что они с Владом заканчивали одну и ту же академию, даже проникся к адвокату сочувствием:
– Вот ведь как бывает, а? В каком году ты академию-то закончил? Во во, на два года позже меня, только я уже старший следователь, а ты за босса своего бумажки носишь. Знаю я такие расклады! Вашему бюро предложили защищать этого гнидника Ивлева, зеленых пообещали отсыпать. Начальство заинтересовалось…
– Аркадий Наумович сказал…
– Наумыч твой… – Следователь понимающе хохотнул. – Сын юриста, да? Ха. Прежде чем всерьез браться за дело, решил тебя вперед послать, чтоб посмотрел – можно ли из него чего-нибудь извлечь: по ТВ раскрутить, если дело громкое, или же, если защиту легко будет построить, еще кусочек славы себе отхватить. Ну, как всегда у вас, по обычной схеме – справедливость, милицейский произвол, правовое государство! Только гиблое это дело, Слава, гиблое…
Влад поморщился: с самого детства терпеть не мог, когда называли Славой, – слишком уж похоже на какой-нибудь лозунг.
– Ладно, – следователь поднялся, отпер сейф, достал тоненькую пластиковую папку. На корешке мелькнула белая наклейка с номером дела. – Чего я тебе мораль читать буду? Дело возбуждено, первичная экспертиза проведена, свидетели опрошены. Читай. Сам всё поймешь.
Кивнув, Влад придвинул папку к себе. Следователь иронически улыбнулся и, не спуская с адвоката глаз, закурил, стряхивая пепел в форточку.
Из протокола опроса свидетельницы Козинец Аллы Тарасовны, соседки, выходило, что подозреваемый позвонил в квартиру своей жертвы – некой Татьяны Вилановой:
"…да я, сынок, мусор собралась вынести, подошла к двери с ведром-то и слышу: лифт к нам на этаж приехал. Кто бы это, думаю? Игорек мой, сын, значит, только к концу недели обещался приехать, у Борьки Веснина все на работе сейчас, разве что к Танечке кто-нибудь… Ну, я на всякий случай в глазок посмотрела. Времена опасные, сам знаешь, у нас второй год на подъезде объявление висит: угроза, мол, террористических актов… Гляжу, значит, парень из лифта вышел, невысокий такой, в темной рубашке, статный, – ну, думаю, у Таньки-то нашей ухажер новый объявился!"
Показания свидетельницы лаконичностью не отличались, да еще помощник следователя попался молодой, дотошный, записывал дословно, поэтому Влад стал читать быстрее, пропуская рассуждения и многочисленные "значит".
"Статный" парень что-то сказал – что именно, свидетельница не расслышала, – а когда Виланова, видимо успокоенная его словами, открыла дверь, выхватил пистолет и застрелил Таню. Перепуганная Алла Тарасовна моментально задвинула засов, накинула "на всякий случай" еще и цепочку и побежала вызывать милицию. Вернувшись, она осторожно выглянула в глазок – убийца всё еще стоял в дверях Таниной квартиры и разговаривал с кем-то по мобильному телефону. Застывшая в неестественной позе Танечка лежала на пороге, вытянутая вперед рука всё еще сжимала очки, которые близорукая хозяйка так и не успела надеть. Застиранный домашний халат побурел от натекшей крови.
"…да-да, сынок, трубку около уха держал вот так, слушал. Потом вдруг как закричит: "Что?! Опять?! Нет уж, хватит!" – и – хрясь – телефон об пол! А он, небось, не одну сотню… этих… долларов стоит. Да еще ногой по нему со всей силы вмазал, только клочки во все стороны полетели. Потом вошел в Танюшкину прихожую, огляделся, значит, по сторонам – и застыл. Так и простоял всё время, пока ваши не приехали".
На счастье недалеко от места происшествия проезжал патруль, дежурный перебросил вызов, и буквально через пять минут после звонка соседки у подъезда тормознул бело-синий "уазик".
Удивительно, но преступник всё еще находился в квартире. При виде решительно настроенных милиционеров, он бросил на землю пистолет и поднял руки. Старший патруля признался в рапорте, что не успел ничего крикнуть, преступник разоружился сам: "При задержании сопротивления не оказал".
– Ну что, влип твой клиент? – спросил наблюдавший за Владом следователь.
Адвокат пожал плечами.
– Посмотрим. Экспертиза оружия есть?
– Есть, как не быть. В этот раз быстро обернулись. И оружия, и пули, и следов пороха на одежде Вилановой, и смывов… всё есть. Писец твоему клиенту.
– Это как суд решит.
Следователь хмыкнул, перебросил Владу еще несколько листков:
– Читай дальше.
Экспертные заключения все как один обличали Ивлева в преступлении. Пуля, найденная в теле погибшей, была выпущена из представленного на экспертизу пистолета марки "ПМ", производства Тульского оружейного завода, года выпуска – 1981, номер 4356789443. На рукояти "пээма" наличествуют отпечатки пальцев, идентичные контрольным отпечаткам Ивлева. Фото и химические пробы, смывы с рук и одежды Ивлева явно показывают, что из пистолета стрелял именно он. Медэксперт заключил, что смерть наступила от огнестрельного ранения в область сердца. На теле и одежде Вилановой найдены следы несгоревшего пороха, и можно однозначно утверждать, что выстрел произведен с расстояния не больше полутора метров.
Влад вопросительно посмотрел на следователя:
– А это зачем?
– Был такой случай. Лет пять тому назад. Взяли одного – тоже с пушкой, прямо над трупом. Так он на суде изо всех сил пытался доказать, что убивал, мол, не он, а некий снайпер с километровой дистанции. А он как раз у жертвы телохранителем был, да вот не сберег – подстрелили. Над трупом стоял, потому что бросился к упавшему, посмотреть, не нужна ли помощь. Пушку достал только когда увидел, как клиент падает, – для защиты. Никому ничего он не доказал, конечно, но с тех пор подстраховываемся.
Мимоходом Влад отметил, что следователь разговорился. Хорошо. Значит, не считает серьезным противником. Возможно, что прямо сегодня разрешит встречу с подозреваемым. А это не помешало бы. С такими уликами об оправдании или условном сроке нечего и думать.
Протокол допроса подозреваемого наоборот оказался верхом лаконичности. На казенном бланке после сухих протокольных фраз о месте и времени допроса снизу было приписано: "Задержанный отвечать на вопросы следствия отказался".