Что он за идиот, почему отказался от Севкиного предложения? Может, еще не поздно. Позвонить сейчас и сказать: Сева, Рита, простите сентиментального балбеса за поздний звонок, глуп я и по-русски непредприимчив. Хочу, дорогие мои, к велосипедистам. Молодым, длинноногим, загорелым, в блескучих футуристических костюмах, прямо наклеенных, кажется, на мощные торсы, в обтекаемых шлемах. Хочу в Сочи на сборы. Хочу мчаться за пелетоном в машине по ухоженным дорогам разных стран и направлять струйку заморозки на ушибленные колени и локти.
Хочу говорить: ребята, надо. Ребята, мы должны выиграть.
"Но ведь травма, Юрий Анатольевич", - захнычет велосипедист.
"Ничего, парень".
"Но…"
"Абер дас ист ниче-е-во-о".
Картина была так ярка, так праздничен был веселый караван разноцветных гонщиков, что даже старик Харин смотрел на него с восхищением.
"Это, конечно, не Дом ветеранов, сказал он Юрию Анатольевичу. - По-моему, тут и думать нечего, соглашайтесь, доктор".
Да, надо позвонить Севке. Он посмотрел на часы. Было уже четыре, и в комнату неохотно вползало утро. Спал он, что ли. Он вздохнул и снова помчался за велосипедистами.
Заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску майор Шкляр хмуро посмотрел на инспектора и сказал:
- Виктор, тут звонили из Дома театральных ветеранов, кто-то у них пропал, займись.
- Вы что, смеетесь, товарищ майор, у меня и так шесть висячек, - плаксиво взмолился старший лейтенант Кравченко.
- Только мне с тобой смехи смеять.
- Пошлите кого-нибудь еще.
- Некого, Виктор, ты прекрасно это знаешь. У нас в группе розыска пропавших всего три инспектора. Гриднев в отпуске. Остались ты и Шавлеев. Сколько дел у Шавлеева? Молчишь?
- А кто пропал? - спросил со вздохом старший лейтенант. Он и не надеялся, что майор изменит решение, это с ним случалось редко, просто так было принято. - Артист?
- Какой-то старик.
- Какой старик?
- Не знаю.
- Только мне стариков не хватало. Двух девиц ищу, парнишку, двух мужиков и саксофониста. - Майор не отвечал, уткнувшись в бумаги, и старший лейтенант спросил: - Машину хоть взять можно, это ж у черта на куличиках. - У него мелькнула было надежда: - А разве Дом на нашей территории?
- На нашей, - ответил майор, не поднимая головы. - И машин нет. Сорок вторая стоит без заднего моста, а четвертую только вчера жестянщикам пристроили. Иди.
Старший лейтенант Кравченко вздохнул и вышел из кабинета. Хаммурапи, царь Вавилонии, был не дурак, и не зря его законы изучают в институте. Он только недавно сдавал сессию в заочном юридическом, и Хаммурапи еще не выветрился из него. Субъект права - авялум, свободный полноправный общинник. А есть еще неполноправный, мушкенум, находящийся на царской службе. Мушкенум - значит, падающий ниц. Это он. Вот уж действительно неполноправный и действительно падающий ниц. Утешало только, что было в слове "мушкенум" что-то и симпатичное. Почти как мушкетер, и про мушкетеров, он знал. Атос, Портос и Арамис. А как же главный, д'Артаньян? Почему тогда три мушкетера, а не четыре? Чудно… Спросить надо у Зоечки, инспектор по делам несовершеннолетних считалась у них авторитетом в вопросах литературы и искусства.
Вообще бы разделаться как-нибудь с пропавшими.
Даже жена подтрунивает над ним. "Ты бы, - говорит, - лучше преступников искал, вон сколько квартирных краж, а не девчонок взбесившихся". - "Почему обязательно взбесившихся?" - спрашивал он, хотя в душе соглашался с женой. "Да потому что нормальный человек не будет сбегать из дому, чтобы доказать какую-нибудь глупость".
И то правда. Он вспомнил, как прибежала недавно в отделение растрепанная женщина, заголосила, как истеричка:
"Про-па-а-а-ла! Деточка родная, и где ты-ы-ы-ы!" Он три дня искал родную деточку и нашел ее в нетопленой даче в Заветах Ильича. Дача принадлежала родителям ее подруги, и подруга-то и навела его. Несмотря на апрельское солнце, дача после зимы была сырая, промозглая, и двенадцатилетняя беглянка дрожала на продавленной тахте под кучей тряпья. Она так замерзла и проголодалась, что шмыгнула облегченно носом, когда он взял ее за руку и вывел на весеннее солнышко.
"С мамкой, что ли, поцапалась?" - спросил он.
"Угу".
Он позвонил в отделение, и счастливая мать уже ждала их.
"Светочка, солнышко ты мое", - запричитала она, захлюпала носом, потом, вспомнив, очевидно, что-то, дала солнышку основательный подзатыльник.
"Смотрите, - не выдержал Кравченко, - снова убежит".
"А вы не учите, своих заведете, их и воспитывайте".
Не успел он войти на территорию Дома, как около него невесть откуда, словно грибок из-под земли, появился старичок и спросил:
- Вы, наверное, из милиции?
- Да, - кивнул старший лейтенант.
- Позвольте представиться: театральный художник Ефим Львович Мазлин. То есть, конечно, бывший.
- Кравченко Виктор, - сказал старший лейтенант. Отчества своего он не назвал, как-то совестно было представляться такому престарелому человеку по отчеству. Уместнее было бы представиться просто Витей.
- Я вас проведу к директору. Но только для приличия.
- Как так?
- Он у нас все больше молчит. Некоторые даже говорят, будто он надувной. А двое утверждают, что видели у него на теле ниппель.
Старший лейтенант шутки понимал. Улыбнулся и спросил:
- Как же они его нашли?
- Кого, директора? В кабинете, конечно.
- Я имею в виду ниппель. Раздевали его, что ли?
- Нет, - засмеялся художник. - Он не раздевается.
- Как так?
- А так. Никогда. Всегда сидит за столом, не двигается, всегда при галстуке. А ниппель, говорят, у него на шее.
Художник ему понравился, и когда он разговаривал с директором, поймал себя на том, что все высматривает, не торчит ли из него и впрямь ниппель.
Ему предоставили в его распоряжение библиотеку. Он освободил себе столик, сложил старые "Огоньки" аккуратненькой стопочкой, новых, поди, теперь не найдешь, достал блокнот, ручку и только собрался подумать, как тактичнее пригласить кого-нибудь из друзей или соседей пропавшего - все-таки народ преклонного возраста, - как опять перед ним вырос давешний художник.
- Я, товарищ старший лейтенант, когда-то, еще студентом, был бригадмильцем…
- Бригадмильцем?
- Да, конечно, вы, верно, и слова такого не знаете. Вроде дружинников нынешних. Бригада содействия милиции. С вашего разрешения, я вам помогу.
- Спасибо, Ефим Львович.
- Вы и имя мое запомнили.
- Профессиональная память, - улыбнулся Кравченко. Было в библиотеке тихо, тонко пахло чем-то библиотечным, пылью, что ли, прохладно, с полки на него уютно смотрела Большая Советская Энциклопедия, интересно, есть в ней что-нибудь про царя Хаммурапи? Наверняка есть, не забыть бы почитать. Мушкенум… Он блаженно потянулся. - Ну, раз вы, Ефим Львович, старый бригадмилец, расскажите, что знаете.
- Я знаю все, - скромно улыбнулся художник.
- Вот и отлично. Так где же ваш товарищ? Харин Владимир Григорьевич, девятьсот восьмого года рождения, - добавил он, глядя в папочку, которую ему дала секретарь директора.
- Этого я вам сказать не могу. Не знаю. Но думаю, что с ним что-то случилось.
- Почему?
- Не может же человек вдруг отправиться куда-то в пижаме, не предупредив никого. И даже если он уехал с гостями, он бы наверняка позвонил, не такой он человек, чтобы плевать на других.
- Не все сразу, Ефим Львович. Во-первых, почему в пижаме?
- Владимир Григорьевич перенес инсульт, поправлялся плохо, еле ходил, все больше в комнате, и почти всегда в любимой своей пижаме, теплая такая, вельветовая.
- И вчера он тоже был в ней?
- Когда к нему пришли, да. К тому же еще вчера врач наш Юрий Анатольевич Моисеев проверял, вся одежда Владимира Григорьевича на месте, нет только этой самой пижамы и тапочек.
- Вы говорите, он был в пижаме, когда к нему пришли. А кто приходил к нему?
- Молодой человек и девушка. Уже второй раз. Приятели внука Владимира Григорьевича.
- Приятели внука?
- Ну да. Внук у него штурман дальнего плавания, а больше из родных никого.
- А когда они приходили?
- Первый раз три дня назад, а второй - вчера. Сразу после завтрака.
- Вы их видели?
- Да, я провел их первый раз к нему в комнату. Шестьдесят восьмая комната на втором этаже. И вчера видел, когда они шли по коридору.
- К комнате Харина или из нее?
- Они шли к нему. Совсем еще молодые люди, лет по двадцать пять.
- Фамилий их вы, конечно, не знаете?
- Нет.
- Вы - человек наблюдательный, Ефим Львович, вы не заметили ничего необычного в поведении Харина после первого посещения?
- Заметил. Он… даже не знаю, как сказать… как будто Владимира Григорьевича подменили.
- Он расстроился?
- Наоборот. То еле ползал по комнате с палочкой, а то, представляете, пошел. Это вам врач подробнее расскажет.
- Это физически, а настроение?
- Какое может быть настроение у человека, который вдруг выздоровел? Причем не от ангины какой-нибудь. Это как воскрешение. Вы человек молодой, вам этого не понять, когда буквально сил нет ноги таскать, а Владимиру Григорьевичу, не забывайте, семьдесят восемь годков. И, кроме инсульта, был у него и инфаркт раньше, и гипертония стойкая. А тут вдруг узнать его нельзя, представляете? Прямо светился весь. И потом, товарищ старший лейтенант, меня еще одно обстоятельство настораживает.
- Какое же?
- У него бритва электрическая какая-то необыкновенная, внук подарил. Бритва, и правда, хороша. Он меня раз заставил мою "Агидель" принести для сравнения. Моя грохочет, словно в руке трактор держишь, а его только шипит и бреет - чудо. Да еще с аккумулятором, месяц можно бриться без подзарядки.
- Неужели месяц?
- Месяц, - с гордостью сказал Ефим Львович. - Вы не представляете, как Владимир Григорьевич ее бережет. И волосики все щеточкой аккуратно вычистит, и продует, и оботрет. А, вспомнил, фирма "Норелко".
- Не слышал.
- Есть такая. Внук его все время на заграничных рейсах плавает. Штурман он дальнего плавания. Сейчас он где-то в Тихом океане. - Ефим Львович сказал это с гордостью, будто был это не Володин, а его внук. У него самого внуков не было, а две внучки благополучно стали на брачный якорь и в дальние плавания не собирались. - Так я к чему? Если бы Владимир Григорьевич собирался уехать на несколько дней, он бы бритву свою не оставил, это уж вы мне поверьте.
- А он ее не взял?
- В том-то и дело, что не взял. Я зашел, будто спросить что-то у соседа его Константин Михайловича, а сам глянул в тумбочку, где всегда бритва лежит. На месте.
- Вы наблюдательный человек.
- Глаз художника, - скромно сказал Ефим Львович.
- Вы меня простите, конечно, - улыбнулся Кравченко, - но зря вы не стали следователем.
- Я иногда и сам так думаю, - беззвучно засмеялся художник.
- А внук…
- Данилюк Александр Семенович, корабль "Константин Паустовский".
- Ну, вы просто… Хаммурапи настоящий.
- Простите?
- Это я так… Вас не затруднит попросить ко мне лечащего врача? А то я и в лицо его не знаю.
- Он не лечащий. У нас ведь не больница, а Дом ветеранов. Но это я так, для вашего сведения. Сейчас позову. Его зовут Юрий Анатольевич Моисеев, но мы зовем его между собой Юрочкой. Такой человек… Иной раз думаю, может, заболеть для разнообразия, и тут же себе говорю: ты что, Юрочку огорчить хочешь? Это я шучу, конечно.
- Понимаю, - вежливо кивнул старший лейтенант. Было ему как-то покойно здесь, в прохладной библиотеке, разговаривать со старым… как он сказал… бригадмильцем… было приятно. И само исчезновение было какое-то… благородное, что ли, как в заграничном детективе каком-нибудь. Все так чинно, благородно, инсульт, пижама вельветовая, бритва заграничная, внук, корабль… Тихий океан, штурман. Неплохо бы, конечно, попросить майора направить его для опроса этого штурмана.
"Товарищ майор, - сказать, - мне тут по поводу пропавшего из Дома ветеранов командировочку выписать надо".
"На сколько?" - не поднимая головы, спросит майор.
"Дней на десять".
"Чего так долго, ты в своем уме? Куда это?" "Да на Тихий океан".
Да, вот тебе и мушкенум. Черт-те что за чепуха в голову лезет, уснешь здесь, пожалуй, в библиотеке.
Должно быть, устал старший лейтенант, совсем сбился с ног от постоянной спешки, и вправду задремал ненароком, потому что вдруг увидел перед собой молодого человека в халате и понял, что это врач.
- Здравствуйте, - сказал он и вовремя спохватился, что чуть было не сказал "Юрочка", - Юрий Анатольевич?
- Да, Юрий Анатольевич Моисеев.
- Кравченко Виктор Иванович. Прислали меня помочь…
- Я понимаю.
- Я уже немножко в курсе дела. Вам, строго говоря, угрозыск и не нужен.
- В каком смысле?
- У вас свой сыщик есть, художник Ефим Львович.
- А… - улыбнулся врач. - Это верно. Вездесущ и всезнающ. И добрейшая при этом душа.
- Приятный человек. Он какой художник?
- Театральный. Знаете, декорации, костюмы…
Старший лейтенант вдруг сообразил, что не был в театре, наверное, год, а может, и два. Когда ехал после демобилизации поступать в Московскую школу милиции, голова кружилась от счастья: столица, Третьяковка, Большой, Художественный, Театр на Таганке… Да вот как-то замотался с пропавшими без вести, хорошо еще, если выкроишь время подремать перед телевизором. Плохо это, неправильно. Система нужна. Майор Шкляр им все время твердит: в милиции, как в футболе, порядок бьет класс. Мол, если ты и не такого высокого класса сыщик, но порядок знаешь и блюдешь, всегда своего добьешься.
- Вы ведь лечите пропавшего… Харина?
- Да.
- Скажите, Юрий Анатольевич, действительно ли у него замечалось сильное улучшение? Я так понял со слов Ефим Львовича…
- Улучшение - не то слово. Владимир Григорьевич Харин - очень больной человек. Пять лет назад он перенес обширный инфаркт задней стенки… впрочем, это уже детали. Полгода назад - инсульт. Опять же, не входя в детали, скажу, что левая рука и левая нога очень ослабли в результате инсульта, стойкая гипертония, ишемическая болезнь - словом, целый букет, неприятный букет, поверьте, особенно в таком возрасте…
- Ему семьдесят восемь лет?
- Да, совершенно верно. Нельзя сказать, чтобы он совсем не оправился после инсульта, но все шло так медленно… И вдруг в один прекрасный день я застаю его другим человеком. Встал без палочки, даже приседание сделал, представляете? Давление, как у космонавта. Глазам и ушам своим не доверял… Хоть начинай верить после этого в чудеса. Нам, медикам, полагается быть скептиками, во всяких там целителей, знахарей и хилеров мы не верим. А тут хоть осеняй себя крестным знамением.
- Это… когда это случилось?
- Да совсем недавно.
- Такая быстрая поправка… она…
- Я был поражен, повторяю, глазам своим не верил.
- И как вы это объясняете? То есть я хочу сказать…
- В том-то и дело, что никак не могу объяснить. Накануне еле ползал, а назавтра принимает гостей и после этого…
- Да нет, никакой тут связи, конечно, быть не может. Просто так уж совпало…
- А вы этих гостей не видели?
- Нет.
- А у него часто бывали посетители?
- Да нет, насколько я знаю, ни родных у него, ни близких, один внук…
- Как вы считаете, Юрий Анатольевич, если бы вдруг Харин решил уйти, уехать куда-то, он мог бы сделать это? Я имею в виду его физическое состояние.
- В последние дни - да. Но насколько я знаю, ему и ехать не к кому, да он и чувствовал себя здесь как дома.
- Гм… Скажите, Юрий Анатольевич, по вашему мнению, мог Харин уехать куда-нибудь, ну, допустим, к внуку, никого не предупредив?
- Нет. Он на редкость деликатный человек. Знаете, из таких, что даже умирая, обязательно извинятся за причиняемые хлопоты.
- А… голова у него… Знаете, я в прошлом году разыскивал пожилую женщину, ее муж прибежал к нам, взволнованный, на секундочку, говорит, ее оставил около булочной. А она, оказывается, села в троллейбус, а где живет, не помнит.
- Возрастная дементность.
- Да, да, муж еще какую-то болезнь поминал…
- Болезнь Альцгеймера, наверное.
- Правильно, точно. Представляете, она села на троллейбус у Белорусского вокзала, а нашли мы ее только вечером в Северном порту… Внизу, у причалов. Седенькая такая старушка, спокойная. Мне уж потом муж рассказал, что до пенсии она секретарем парткома какого-то министерства была. Когда я ее вез, спрашиваю:
"А как вы сюда попали?"
А она так спокойно на меня посмотрела, даже как бы укоризненно. И спрашивает:
"А куда я попала?"
- Вот так. Да-а… Значит, у вас никаких идей в отношении Харина Владимира Григорьевича нет?
- Нет. Я уж и так и сяк и эдак прикидывал, примеривал - ни одной ниточки, ни одного хвоста.
- Вы сказали, что у него нет ни родных, ни близких. Почему вы так уверенно говорите?
- Видите ли, может, в больнице, где как бы больничный конвейер, врач не имеет возможности так близко познакомиться с больным. Тем более… привязаться к нему. А здесь… - Юрий Анатольевич пожал плечами. - Здесь как дом. Как семья. И ссоришься, и миришься, и хоронишь…
- Я понимаю, - сказал старший лейтенант. Странный парень, подумал он, но подумал уважительно. Находиться постоянно среди стариков… Нет уж, искать их - это дело другое. - Я понимаю, - еще раз повторил он. - Как вы думаете, стоит мне поговорить с его соседом по палате?
- С Лузгиным? Вряд ли он знает больше, чем я вам рассказал. К тому же как раз он страдает болезнью Альцгеймера. В начальной, к счастью, стадии, но тем не менее иногда у него случаются провалы в памяти.
- Спасибо, доктор. Вы действительно проверяли, ушел ли он в пижаме?
- Да. Вся одежда на месте.
- Гм… Спасибо еще раз.
Доктор вышел, и старший лейтенант подумал, что года два-три назад он уже впадал бы в панику - старичок-колобок выкатился так ловко, что и следов нет. Но по невеликому своему еще опыту он знал, что раньше или позже в гладком с виду клубке обязательно отслаиваются какие-то ниточки. Дергаешь за концы - не то, не то, не то, а потом, глядишь, что-нибудь обязательно и распутывается. Конечно, в детективных фильмах все интереснее бывает, но то ж искусство. В жизни главное - терпение.
Что за чертовщина, откуда берется этот бригадмилец, он же не спал, глаза не закрывал. Ефим Львович подмигнул заговорщицки и сказал:
- Виктор Иваныч, я тут дуэт привел, они за дверью.
- Дуэт? - старший лейтенант посмотрел на художника и наморщил лоб.
- Простите старого дурака, - легко засмеялся Ефим Львович, - привыкаешь и забываешь, что для других это может быть китайской грамотой. Есть у нас две дамы, две Маргариты, Маргарита Давыдовна и Маргарита Степановна, они всегда вместе, играли всю жизнь в одном театре, вот их и прозвали дуэтом.
- А почему…
- Вчера утром, когда я увидел, что приятели внука Владимира Григорича идут к нему, я заметил во дворе дуэт. Причем сидели обе Риты на скамеечке у проходной.