С этими словами он повернулся и удалился по коридору.
II
Профессор долго сидел, согнувшись над столом. За последние полчаса он не написал ни слова - где-то у него в затылке, казалось, стучал молоточек; это мягкое, неторопливое и ритмичное постукивание только оттеняло тишину вокруг. Медленно и постепенно профессор погрузился в ожидание, безрассудное и настойчивое ожидание чего-то, что подбиралось все ближе и ближе при каждом стуке молоточка. Он не понимал, что именно приближается, был бессилен остановить это приближение - он только знал, что это нечто близится, и ждал, напрягая слух, прислушиваясь к неизвестности.
Внезапно, где-то в раскинувшемся далеко внизу мире, часы пробили полночь. С последними ударами в коридоре послышались шаги, в дверь постучали и кто-то начал теребить дверную ручку. Профессор встал, дверь распахнулась, в кабинет проследовал коротенький, толстенький джентльмен, примечательный главным образом круглым румяным лицом и ежиком седых волос, и принялся трясти руку профессора, без умолку выпаливая отрывистые быстрые фразы, давно ставшие отличительным признаком Магнуса МакМануса, чьи исследования в Нижнем Египте и на берегах Нила, проведенные в последние десять лет, сделали это имя знаменитым.
- Дорогой Дик, - начал он. - Боже правый, да ты выглядишь совсем больным - ужасно - как обычно, перетрудился, а?
- Магнус! - воскликнул профессор. - Я думал, ты в Египте?
- Точно так - был - вернулся на прошлой неделе с образцом - провел три дня в Нью-Йорке - должен сейчас же возвращаться на Нил - купил вчера билет - отплываем завтра - в полдень. Видишь ли, Дик, - продолжал Магнус, расхаживая по комнате, - получил телеграмму от Тарранта - смотритель на раскопках, помнишь - говорит, наткнулись на монолит - коптские надписи - может оказаться чем-то важным - очень.
- Да, - кивнул профессор.
- Так что зашел к тебе, Дик - попросить, чтобы ты присмотрел за моим образцом - подумал, ты не будешь возражать - пока я не вернусь.
- Да, конечно, - рассеянно сказал профессор.
- Без сомнения, величайшая находка века, - продолжал Магнус, - колоссальное значение - вся египетская история предстает в новом свете - во всем мире, насколько известно, нет другой такой мумии.
- Что? - воскликнул профессор. - Ты сказал "мумия"?
- Разумеется, - кивнул Магнус, - но термин неуместен - больше чем обычная высохшая мумия.
- И ты… ты привез ее сюда, Магнус?
- Конечно - она снаружи, в коридоре.
Профессор отчего-то задрожал и снова почувствовал тошноту.
- Чертовски трудно сюда - неудобна для перевозки, понимаешь, - Магнус, продолжая говорить, повернулся и вышел. В коридоре послышался шум голосов, шарканье подошв, спотыкающиеся и приближающиеся шаги, как будто носильщики волокли тяжелый груз - и над всем этим разносился взволнованный голос Магнуса.
- Поосторожней - не заденьте косяк - ровно, ровно держите, не трясите - здесь прямо - вот так.
Вновь появился Магнус. За ним следовали четыре грузчика, согнувшиеся под тяжестью чего-то среднего между длинным ящиком и гробом. Под руководством Магнуса они опустили этот предмет на пол в свободном углу.
- А теперь, - вскричал Магнус, когда они остались одни, и достал из кармана маленькую отвертку, - я покажу тебе - глазам своим не поверишь - как и я - это просто чудо, Дик - публика будет изумлена - так и будут сидеть, как дураки - с разинутыми ртами.
Один за другим Магнус вывинтил шурупы, державшие крышку. Профессор наблюдал, широко раскрыв глаза, и ждал - молча ждал.
- Этот образчик - откровение в искусстве мумификации, - продолжал Магнус, возясь с последним шурупом. - Никакого высохшего, сморщенного, набитого бальзамичес-ми веществами сгустка человека - кто бы это ни сделал, он был гением - определенно - внутренности не извлечены - черт бы побрал этот шуруп - тело совершенно, как при смерти - клянусь, Дик - не менее шести тысяч лет - вероятно, старше. Говорю тебе - настоящее чудо - а впрочем - суди сам! - и с этими словами Магнус отложил отвертку, поднял тяжелую крышку и отступил в сторону.
Профессор глубоко вдохнул и судорожно вцепился пальцами в подлокотники кресла, глядя на то, что лежало, точнее, стояло за передней стеклянной стенкой гроба.
Он увидел удлиненное лицо, обрамленное черными волосами, налитое, не высохшее, но отвратительного пепельно-серого цвета, большой и тонкий орлиный нос с изящным и гордым изгибом ноздрей, а под ним рот с синеватыми полными губами, чьи жестокие очертания чуть искажала призрачная издевательская улыбка, таившая в себе безымянный ужас.
- Когда-то была хороша собой, - заметил Магнус. - Да, весьма - правильные черты и все такое - чисто египетский тип, однако…
- Это. это лицо дьявола, - запинаясь, пробормотал профессор. - Хотел бы я знать, что скрывается за этими веками. так и кажется, что они вот-вот поднимутся, и тогда… Твоя мумия ужасна, Магнус, ужасна.
Магнус рассмеялся.
- Так и думал, что она тебя поразит - повергнет всех ученых в ступор - без сомнения. Это украшение из драгоценных камней на шее, - с довольным видом продолжал он, - неограненные изумруды - восходит к пятой династии - но вон тот скарабей на груди еще старше - золотая оторочка одежды ставит меня в тупик - прямо не знаю - а кольцо на большом пальце - по форме - вылитая пятнадцатая династия. В целом - загадка. Еще одна странность - рот и ноздри были залеплены - каким-то цементом - чертовски сложно было - удалять.
- Согласно надписи на саркофаге, - не умолкал Магнус, - это "Ахасуэра, принцесса Дома Ра в царствие Рамана Кау Ра" - вероятно, еще один титул Сети Второго. Я также нашел папирус - очень важный - и три таблички, успел только бегло просмотреть - как я понял, Ахасуэра пользовалась зловещей славой - сочетание Семирамиды, Клеопатры и Мессалины - эдакое тройственное совершенство. Одним из ее любовников был некий Птомес - верховный жрец храма Осириса - о нем сказано - "весьма умудренный в искусствах и таинствах Исиды и верховных богов". Когда открыл саркофаг - заметил странный беспорядок, спутанные покровы - словно она двигалась - к тому же погребальная маска упала с лица - показалось любопытным - крайне. Осмотрев эту маску - обнаружил надпись на лбу - долго не мог расшифровать - вдруг меня осенило - когда засыпал - нескладной стихотворной строфой - переводится приблизительно так:
Дыхание мое хранит Исиды твердь,
Кто ни пробудит, встретит лишь смерть.
- Также довольно любопытно, а? Силы небесные! Да что это с тобой? - Магнус осекся, так как только сейчас впервые обернулся и посмотрел на своего друга.
- Ничего, - все так же запинаясь, ответил профессор. - Ничего страшного… только закрой это… закрой, ради Бога.
- Конечно - безусловно, - сказал Магнус, озабоченно глядя на него. - Вот уж не думал, что ты такой впечатлительный - нервы пошаливают - тебе нужно заняться своим здоровьем, Дик - и прекрати хлестать этот проклятый черный кофе.
Когда последний шуруп был завинчен, профессор диковато рассмеялся.
- Восемнадцать шурупов длиной в два с половиной дюйма, не так ли, Магнус?
- Да, - ответил Магнус, и на его лицо снова набежало озабоченное выражение.
- Очень хорошо, - радостно воскликнул профессор с тем же странным смешком.
Магнус натянуто улыбнулся.
- Послушай-ка, Дик, - начал он, - звучит чуть ли не так, будто ты думаешь…
- Эти глаза, - прервал его профессор, - преследуют меня, эти глаза хотят застать врасплох, исподтишка следят и наблюдают.
- Тьфу! Какая чепуха, Дик, - несколько поспешно воскликнул Магнус. - Это только игры твоего воображения - и ничего более. Тебе необходимо отдохнуть от работы, не то у тебя скоро начнутся галлюцинации.
- Садись и слушай, - сказал профессор и зачитал отрывок из лежавшей на столе рукописи:
"Таинственная сила, которую некоторые именуют душой, при условии должного развития способна на некото-торое время отринуть телесность и воспарить в бесконечные пространства, нестись на крыльях ветра, гулять по дну морей и рек и даже вселяться в тела давно умерших людей, если те еще не разложились".
- Кхм! - произнес Магнус и заложил ногу на ногу. - Ну и что?
- "Если те еще не разложились", - повторил профессор и, внезапно подняв руку, указал на гроб в углу. - Это не смерть.
Магнус вскочил на ноги.
- Друг мой, ты умом тронулся! - вскричал он. - Что же это, по-твоему?
- Временное прекращение жизнедеятельности! - заявил профессор.
Повисло долгое молчание. Оба впились друг в друга взглядами; лицо Магнуса чуть побледнело, пальцы профессора нервно барабанили по подлокотникам кресла. Вдруг Магнус рассмеялся, хотя и немного натужно.
- Вздор! - воскликнул он. - Что за глупости ты говоришь, Дик? Прописываю тебе добрый стаканчик бренди и постельный режим.
С непринужденностью старого друга, хорошо знакомого с профессорским кабинетом, он подошел к угловому шкафчику, достал оттуда графин и стаканы и плеснул в каждый солидную порцию бренди.
- Вижу, ты со мной не согласен, Магнус?
- Согласен? Ни в коем случае, - сказал Магнус и одним глотком опорожнил стакан. - Это все нервы - чертовы нервы.
Профессор покачал головой.
- Есть многое в природе, друг Горацио…
- Знаю, знаю - сам часто проклинал Шекспира за эти строки.
- Но ты сам, Магнус, несколько лет назад написал статью о гипнотическом трансе у древних египтян.
- Это уж слишком, Дик, - запротестовал Магнус, - рассуждай здраво, ради всего святого! Какой транс может продолжаться шесть или семь тысяч лет? Совершенно нелепая мысль! Давай-ка, ложись спать, как разумный человек - кстати, где Джон?
- Я отпустил его до утра.
- Какого черта? - воскликнул Магнус и с беспокойством оглядел кабинет. - Ладно - побуду за него - помогу тебе лечь и все такое.
- Благодарю, Магнус, но все бесполезно, - ответил профессор, покачивая головой. - Я не смогу заснуть, пока не допишу последнюю главу. Много времени это не отнимет.
- Господи, час ночи! - воскликнул Магнус, поглядев на часы. - Должен спешить, Дик - гостиница - завтра в море - ты знаешь.
Профессор вздрогнул и поднялся с кресла.
- Будь здоров, Магнус, - сказал он, пожимая другу руку. - Надеюсь, твой монолит окажется ценной находкой. До свидания!
- Спасибо, старина, - сказал Магнус, в свою очередь пожимая руку профессора. - И учти, больше никакой черной отравы!
Он направился к двери, кивнул на прощание и был таков.
Профессор с полминуты сидел, нахмурив брови, затем поспешно вскочил, подбежал к двери, открыл ее и выглянул в тускло освещенный коридор.
- Магнус, - хриплым шепотом позвал он. - Магнус!
- Ну? - донесся ответ.
- Значит, ты не думаешь, что Это откроет глаза?
- Господи Боже - да нет же!
- Хорошо, - сказал профессор и закрыл дверь.
III
- Жаль, - проговорил себе под нос профессор и взялся за перо, - жаль, что я отпустил сегодня Джона. Этой ночью я ощущаю странное одиночество, а Джон всегда такой приземленный, такой рассудительный.
С этими словами он вновь склонился над рукописью. Его мысли необычайно прояснились, все силы ума напряглись до предела, его охватило чувство восторга. Смутные идеи стали ясными и прозрачными, запутанные мысли обрели стройность, слова, выходившие из-под пера, дышали утонченностью и красноречием.
Но внезапно, по непонятной причине, в середине фразы его охватило желание оглянуться и посмотреть на то, что стояло в углу. Усилием воли профессор подавил это желание и вновь зацарапал пером; но он сознавал, что стремление это разрастается в нем и рано или поздно подчинит его себе. Он не ожидал увидеть ничего нового - это было бы абсурдно. Профессор стал вспоминать, сколько шурупов удерживают деревянную крышку над Существом, чьи губы глумятся над Богом и людьми сквозь века, чьи глаза… ах, глаза… Профессор внезапно обернулся, вытянул руку с зажатым в ней пером и начал вполголоса пересчитывать блестящие головки шурупов.
- Один, два, три, четыре, пять, шесть - шесть с каждой стороны и по три сверху и снизу - всего восемнадцать. Восемнадцать стальных шурупов толщиной в четверть дюйма и длиной в два с половиной дюйма, надежные, прочные шурупы, но ведь восемнадцать, в конце-то концов - не так уж и много… почему Магнус не ввинтил побольше шурупов, было бы куда надеж.
Профессор овладел собой и вернулся к работе; но тщетно пытался он писать - желание взглянуть терзало его, становясь с каждой минутой все сильнее, а за этим желанием скрывался страх, страх перед тем, что таится за спиной.
- Ах да, за спиной - зачем я позволил поставить Это в угол за креслом?
Он встал и попытался передвинуть письменный стол. Стол был тяжел и не поддавался его усилиям; но само напряжение мускулов, хотя и напрасное, немного успокоило его. Профессор решительно склонился над рукописью, вознамерившись единым махом завершить свою великую книгу, но его мысли блуждали где-то далеко, перо чертило на бумаге бессмысленные завитки и обрывки слов, и наконец профессор отбросил его и закрыл лицо руками.
Закрыл… Закрыты ли по-прежнему глаза там, в темноте, под крышкой с восемнадцатью шурупами, или же.? Профессор задрожал. О, если бы знать наверняка, если бы он только мог удостовериться - если бы Джон был здесь - Джон всегда такой рассудительный - он сидел бы в кабинете и наблюдал за Существом - да, глупо было отпускать Джона. Профессор вздохнул, открыл глаза - и замер, глядя на лежащий перед ним лист бумаги - глядя на две неровные строчки, написанные незнакомым почерком, кривыми заглавными буквами:
Дыхание мое хранит Исиды твердь,
Кто ни пробудит, встретит лишь смерть.
Внезапный, пронзительный и визгливый смех заставил профессора вздрогнуть. "Неужели этот смех сорвался с моих уст?" - спросил он себя, зная ответ. Каждый нерв в его теле отзывался болью - он надеялся, молился, чтобы что-нибудь нарушило тяжкую тишину - скрип половицы под ногой - возглас - крик - что угодно, но только не этот ужасный смех; он ждал, и смех прозвучал снова, громче, безумней. Он чувствовал, как смех дрожит у него во рту, перекатывается в горле, сотрясает его в своей хватке; и затем смех прекратился так же внезапно, как и начался, и профессор пришел в себя, глядя на клочки бумаги под ногами. Он протянул дрожащую руку к стойке для трубок и, взяв уже набитую, раскурил ее. Табак успокоил его; он глубоко втянул дым, посмотрел на сизые завивающиеся спирали над головой, на легкие дымные облака, собравшиеся в комнате - и заметил, что дым медленно перемещается в одном направлении, складываясь в движущуюся завесу, а за этой завесой ползают, извиваясь, призрачные создания.
Профессор нетвердо поднялся на ноги.
- Магнус был прав, - пробормотал он, - я болен, я должен попытаться заснуть - должен - должен.
Но пока он раздумывал, опираясь дрожащими руками о край стола, слепой страх, безрассудная жуть, с которой он боролся всю ночь, налетела на него неодолимой волной; он задохнулся, сотрясаясь от ужаса с головы до ног и не сводя взгляда с громадного светлого ящика и блестящих головок шурупов, глядевших на него, как маленькие внимательные глазки. Что-то сверкнуло на полу рядом с ящиком, и профессор бессознательно поднял отвертку. Он лихорадочно работал; оставался самый упорный шуруп, и профессор, вытирая с лица пот, к своему удивлению понял, что напевает песенку, услышанную много лет назад в мюзик-холле, в студенческие дни; затем он затаил дыхание, и последний шуруп поддался.
…Удлиненное лицо, обрамленное туманом черных волос, миндалевидные сладострастные глаза с тяжелыми веками, орлиный нос, жестокий изгиб ноздрей, чувственный рот с полными губами, застывшими в вечной издевке; он уже видел все это раньше, но теперь, вглядываясь, почувствовал некую неуловимую и ужасную перемену, почти неощутимую и все же завораживающую. Он с усилием отвернулся от мумии, попытался вернуть на место крышку, но не смог; дергаясь, он огляделся, схватил коврик с длинной бахромой и скрыл ужас от взора.
- Магнус был прав, - повторил он, - я должен поспать.
Он добрел до кушетки, лег и спрятал лицо в подушки.
Профессор долго ворочался, но сон все не шел; в ушах снова стучало, но теперь это были гулкие молоты, сотрясавшие мозг. А этот, другой звук, заглушенный ударами молотов - не шаги ли? Он приподнялся, прислушиваясь, и заметил, что бахрома на ковре шевелится. Не веря своим глазам, профессор стал их тереть, но ковер внезапно затрясся, и странное волнообразное движение прошло по нему снизу вверх. Дрожа, профессор вскочил, прокрался к гробу и сорвал ковер. В тот же миг он увидел и осознал ту перемену, что недавно так озадачила его; знания, могущество учености, сила мужества оставили профессора Джарвиса, и он, закрыв лицо руками, принялся раскачиваться и хныкать, как малое дитя, ибо пепельно-серый цвет исчез с мертвого лица и почерневшие губы стали кроваво-красными. Некоторое время профессор продолжал раскачиваться и хныкать, закрываясь руками; затем он вдруг резким, диким, страстным жестом воздел руки над головой.
- Боже мой! - вскричал он. - Я схожу с ума - я теряю рассудок, о, что угодно, только не это - не сумасшедший, нет, не сумасшедший - я не сумасшедший - нет…
Поймав в зеркале свое отражение, он покачал головой и прищелкнул языком.
- Не сумасшедший, о нет, - прошептал он своему отражению, вновь повернулся к гробу и стал ласкать и гладить стекло.
- О, Глаза Смерти, поднимите свои веки, ибо жажду я познать тайну, что сокрыта под ними. Быть может, я и есть жрец Птомес, тот, что наложил на тебя свои чары, и возвратился я к тебе, Любимая, и душа моя взывает к твоей, как некогда в древних Фивах. О, Глаза Смерти, поднимите свои веки, ибо жажду я познать тайну, что сокрыта под ними. Покуда душа твоя спала, моя неисчислимые столетия тосковала и устремлялась к тебе, и ныне истекло время ожидания. О Господи, - прервал он себя, - она не проснется - я не в силах разбудить ее.
Он заломил пальцы. Выражение его лица тотчас изменилось, губы искривились в хитрой усмешке; он осторожно подобрался к висевшему на стене зеркальцу, быстрым движением сорвал его со стены и спрятал в карман; затем он уселся за стол и установил зеркальце перед собой.
- Они не откроются, пока я смотрю и жду, - сказал он, кивая и улыбаясь себе. - Это глаза, что хотят застать врасплох, эти глаза исподтишка следят и наблюдают, и все же я их увижу, да, увижу.
Откуда-то из раскинувшегося внизу мира донесся долгий гудок парохода на реке, и с этим звуком, пусть далеким и еле слышным, разум вступил в свои права.
- Пресвятые небеса! - воскликнул профессор, пытаясь рассмеяться. - Что за глупость, позволить жалким останкам мертвого человека чуть не свести меня с ума от страха, да еще здесь, в Нью-Йорке! Невероятно!
Говоря так, профессор решительно повернулся спиной к мумии, потянулся к графину, налил в стакан бренди и медленно выпил; но все это время его не покидало чувство, что глаза за спиной следят за каждым его движением, и он с трудом запретил себе оборачиваться. Подавив железными тисками воли бунт восставших нервов, он аккуратно разложил бумаги и взял в руку перо.