- Я должен заявить многоуважаемому суду, что мой пациент находится в невменяемом состоянии, - сказал он. - Это глубоко и тяжело больной человек, с подорванной непомерным трудом психикой. Он может не выдержать процесса.
Антон Варфоломеевич воспрянул духом, слова целителя пролились на него божественным нектаром.
- А чэго ж он, эсли балной такой, - снова вскочил с кресла гость с Востока, топорща при этом усы и округляя свои масленистые глазки, - чего ж он сэбя в жэртву науке отказался принэсти? Эсли он балной, значит, он обрэчен все равно! А он отказался!!!
Председатель приказал вывести вон усача, что и было сделано.
- А вы, уважаемый доктор, займите-ка пока место адвоката, вам оно к лицу, - сказал он после того, как масленоглазого выдворили из зала. - Пациент ваш прошел медицинскую экспертизу, поводов для тревоги у нас никаких нет.
Целитель гордо прошествовал к столику справа от судей и сел за него, величаво откинув голову назад.
- Продолжим. - Председатель улыбнулся Антону Варфоломеевичу. - Для нужд лабораторий за последние годы было выписано бытовой радиоаппаратуры, как отечественной, так и зарубежной, на сумму сорок семь тысяч рублей и тридцать пять тысяч в инвалюте всего. Скажите, какое имеет отношение бытовая техника - телевизоры, магнитофоны, видеомагнитофоны и прочая - к тому направлению, которым вы занимались.
- Самое прямое, - ничего не разъясняя, ответил глухим голосом Антон Варфоломеевич.
- Хорошо! Я не специалист, оспаривать не буду. Поставим вопрос так - где эта аппаратура находится сейчас?
Баулин промолчал.
- По нашим сведениям - в вашей квартире и квартирах лиц, обеспечивающих вам свое покровительство, не так ли?
- Так, так! - озлобленно выкрикнул Тудомский.
- Не вас спрашивают, - голос ниоткуда дрожал.
- Да чего уж - вам виднее. - Антон Варфоломеевич решил, что отпирательство бесполезно.
- С этим решили, хорошо. - Лицо председателя стало еще румяней. - Я думаю, мы больше не будем останавливаться на таких мелочах, как эта пресловутая аппаратура, спортивное снаряжение, книги, стройматериалы и тому подобное, а? - (Все согласно молчали.) - Ведь если мы начнем говорить об этом так же подробно, то просидим тут до второго пришествия. - Он похлопал по папке и продолжил: - Здесь все записано. Так вот, вместе с уже названным ущербом, в сумме то есть, все это составляет в переводе, конечно, на наши деньги - семьсот девяносто тысяч триста один рубль и те же шестьдесят семь копеек.
Зал дружно ахнул.
- Но пройдем теперь к опросу свидетелей. - Председательствующий умерил пыл публики. - Впустите первого.
Вошел почему-то Иван Иваныч со сложенными за спиной руками и в сопровождении двух молодцов в штатском. Антон Варфоломеевич злорадно усмехнулся, потер ладоши, взгляд его приобрел хищное выражение.
- Фу-у! - воскликнул председатель. - С этим делом мы уже покончили, ну сколько можно!
- Наверное, ему есть что сказать, - дал о себе знать голос ниоткуда.
- Тогда пусть скажет, - смирился председатель. Иван Иваныч прошел вперед, упал перед судом на колени и, глядя на судей, но не глядя на Антона Варфоломеевича, затряс в его сторону скрюченным пальцем.
- Это все он, - на верхней ноте завел Иван Иваныч, - аферист и подлец, это он опутал меня своей липкой паутиной!
- Ну-ну, не скромничайте, пожалуйста, - улыбнулся ему председатель, - и в выражениях, я вас очень прошу, помягче немного.
- Слушаюсь, - покорно проговорил Иван Иваныч. - Тут все дело в том, что гражданин Баулин прямого выхода на промышленность почти не имел, это может подтвердить каждый. Вот он и нашел лазейку в нашем министерстве.
- Лазейка - это вы? - ласково спросил прокурор.
Иван Иваныч глухо зарыдал.
Чем кончилась история с Иван Иванычем, Баулин так и не узнал, потому что его начало страшно тошнить и охранникам пришлось вывести подсудимого из зала суда.
Антона Варфоломеевича рвало в туалете в течение получаса. Ему казалось, что он умирает. Но все обошлось, и когда его вели назад в зал, Баулин увидел конвоируемого двумя автоматчиками Иван Иваныча. На том была полосатая каторжная роба, на руках и ногах его гремели в такт шагам кандалы.
А в зал из самого вестибюля тянулась до председательского стола длиннющая очередь. Во многих стоящих Антон Варфоломеевич узнавал толкачей-производственников. А когда он снова занял свое место, то услышал, как каждый из них, по мере прохождения освидетельствования, сознавался в том, когда и какие именно подарки он привозил подсудимому ныне Баулину, а тогда всесильному научному авторитету, чтобы получить в министерстве и НИИ нужное ему научно-техническое заключение. Длилось это невероятно долго.
Перед глазами Антона Варфоломеевича мелькали лица, фигуры, все мельтешило, кружилось, взбалмошный усач, высовываясь из-за дверей, орал что-то о непонятной жертве, так и не принесенной Баулиным науке, его выталкивали, но он протискивался вновь и вновь. Сверкающие мечи за спиной склонялись все ниже и ниже над головой Антона Варфоломеевича. Сидящий в президиуме Нестеренко сокрушенно покачивал головой и с искренним изумлением смотрел на Баулина. Петр Петрович грозил со своего места подсудимому пальцем, пучил глаза… а в конце концов взобрался с ногами на стол и, размахнувшись во все плечо, запустил в Антона Варфоломеевича каким-то бумажным комочком. Впрочем, до адресата тот не долетел, его перехватил на лету прокурор и, продемонстрировав всему залу с обеих сторон развернутую бумажку от мороженого, провозгласил звучно:
- Прошу подшить в дело!
Через минуту раскрасневшийся, запаренный пожарник приволок на скамью к Баулину и самого Петра Петровича, хотя тот вовсю упирался и требовал немедленно создать комиссию по расследованию жалоб и доносов, поступавших от подсудимого на протяжении последних четырех лет. Пожарник, похоже, был глухой. Да и что возьмешь с исполнителя? Голос же сверху изрек:
- Без бюрократической возни, как договаривались!
Овации в зале стали перерастать в подобие вулканического грохота. Публика неистовствовала!
А Антон Варфоломеевич вертел перед носом Петра Петровича кукишем и хихикал с каким-то мелким, не вяжущимся с его колоритной фигурой ехидством.
На скамье прибывало. В теплую компанию уже влились: экстрасенс, Сашка-предатель, все члены научно-технического совета во главе с особо научным завхозом института, старичок ректор, целая орава доставал-снабженцев, которых Антон Варфоломеевич совсем не узнавал… Скамья разрасталась будто на дрожжах, она уже занимала большую часть зала. И стражники в чалмах и с мечами в руках множились, множились - как зеркальные отражения.
Одним из последних притащили масленоглазого усача, который, дико тараща глаза, визжал словно резаный и клялся всем святым для него, что если подсудимого Баулина немедленно же, на его глазах, не принесут в жертву кому-то, то он вырвет меч у стражника, всех в этом зале перерубит в лапшу, а потом сделает себе харакири и собственной кишкой удавит Антона Варфоломеевича!
- Хрен с тобой! - орал Баулин, совершенно ополоумев. На, режь, гад! Ну чего ты?!
При каждом вскрикивании он ударял кулаком сверху вниз по голове остриженного и жалкого Тудомского. И даже не замечал этого, до тех пор пока профессор не свалился под ноги сидящим.
Усача связали. В рот вбили кляп. Но он его тут же проглотил и заверещал пуще прежнего:
- Всэх порэжу!
- И-э-эх! - глумился над ним Баулин. - А еще величество! Самого тебя - в жертву!
- В лапшу! В капусту!!
Следующий кляп оказался надежнее, масленоглазый замолк.
Народу в зале оставалось все меньше. На скамье же все прибывало. Но тем громче рукоплескали оставшиеся. Они сначала встали на ноги, потом взобрались на сиденья кресел и, стоя на них, бурно выражали свой восторг и всеобщее одобрение. Лишь с самого края в президиуме сидел неприметный и какой-то лишний здесь окопник и молча сворачивал самокрутку, хмыкая и качая головой.
Антону Варфоломеевичу было не до того. Он внезапно смолк, позеленел и плюхнулся задом на скамью. Из дальней двери прямо на него шел человек недюжинного сложения в красно-багровом балахоне и черных в гармошку сжатых сапогах. В руках у него был мясницкий топор.
- Да-да, - глубокомысленно, покрывая шум в зале, произнес голос ниоткуда. - Так, наверное, будет лучше.
"Это кому же лучше?" - подумал Антон Варфоломеевич, сползая еще ниже.
А палач приближался.
Рукоплескания начали потихоньку смолкать, пока совсем не заглохли. Сидящие на скамье, как по сговору, стали отодвигаться от Баулина все дальше и дальше, пока он не остался совсем один перед приближающейся красной фигурой.
В тишине раздался крик окопника:
- Ты чего это, паря? Ты что - мясником будешь?! Не шали! Обещались придушить, чтоб по-человечески, по-христиански!
Окопник поперхнулся дымом из самокрутки и зашелся в кашле.
Палачу оставалось пройти метра два-три, он уже начал приподнимать топор. Антон Варфоломеевич уныло, сидя на полу у скамьи, прощался с жизнью.
- Непорядок! - выкрикнул румяный человек из президиума.
Баулин совершенно отчетливо увидал, как сузились зрачки в прорезях балахона. Топор медленно опустился.
- Не по протоколу!
- Да слышали, чего орешь зря! - глухо донеслось из-под балахона.
Человек в красном, с сопением и натугой, перелез через перила, подхватил одной рукой Антона Варфоломеевича за шкирку и посадил на скамью. Сел рядом. И прошептал доверительно, почти дружески:
- Что ж мы, без понимания, что ли? Обожде-ем!
Зал вновь взорвался аплодисментами.
- Суд удаляется на совещание! - заявил румянолицый и вышел в гордом одиночестве из зала.
Наступило некоторое замешательство. Никто не знал, что делать. У всех входов-выходов стояли охранники в чалмах и отгоняли желающих выйти своими острыми мечами.
Палач пыхтел, сопел, переминался и тяжко, с присвистом, вздыхал. Чувствовалось, что ему нелегко сидеть без дела.
"Это все сон, это все сон, это все сон…" - как магическое заклинание твердил про себя Антон Варфоломеевич. Он даже расхрабрился до полной отчаянности и… плюнул в сидящего поодаль Петра Петровича. Тот утерся, не стал затевать скандала. "Точно, сон! - упрочился в своих мыслях Антон Варфоломеевич. - Да разве наяву такое возможно? Ни-ког-да!" Но тут же почувствовал внезапную боль в затылке и чуть не свалился - это палач дал ему основательную затрещину.
- Нехорошо, - присовокупил он словами, - некрасиво и некультурно! В цивилизованных странах так себя не ведут!
- Я больше не буду! - истово поклялся Антон Варфоломеевич. Человека в красном он зауважал с первых же минут.
Сверху донесся сип, и голос ниоткуда объявил:
- А теперь… все танцуют!
На помост выскочили из-за дверей какие-то патлатые, расхлюстанные парни с гитарами, барабанами, саксофонами… Целая команда близнецов-пожарников выкатила груды аппаратуры. И в уши ударил сатанинский, оглушительный хэви-металл. В зале стало темно, одновременно задергались, замелькали яркие молнииогоньки, вспышки. Все пришло в движение.
Палач ногой вышиб перила, ухватил Антон Варфоломеевича за бока и завертел-закружил в бешеной, абсолютно не подходящей под сумасшедше-неистовый рок пляске.
Все словно с ума посходили. Прыгали, скакали и вращались как волчки: Петр Петрович с прокурором, мерзавец Сашка сам с собой, снабженцы, их жены и любовницы, отделенные до того барьером, институтские машинистки и курьерши, начальники и подчиненные, подсудимые и свободные. Весь зал ходуном ходил. Отплясывал гопака Иван Иваныч в полосатой робе, и тяжелые гремящие кандалы ему не мешали. Притопывали вокруг него два охранника. Будто в истерическом припадке, дергался в ритмах рока остриженный профессор Тудомский - глаза его были закрыты, а рот раззявлен. Бессчетные замы и помы, сцепившись руками в хоровод, кружились как заведенные, живым колесом все на одно лицо. Изгибался в восточных пируэтах гибкий и верткий экстрасенс. Даже связанный усач прыгал на одной ноге, пучил масленые глаза и тряс головой. Но от кляпа его так и не освободили. Короче, весь зал - невзирая на звания и степени, должности и чины, возраст и здоровье - предавался какому-то разнузданному, разухабистому веселью.
Антон Варфоломеевич, совершенно обалдевший от всего, крутился, увлекаемый вопящим палачом, и думал, что хорошо все то, что хорошо кончается, - а разве это единение зала в танцевальных ритмах, в сумбурном и нелепом всеобщем согласии не добрый знак?! Добрый, еще какой добрый! И наплевать - сон это или явь! Какая разница! Главное, топор-то остался там, у скамьи. А значит, есть еще минуты, может, и часы! Голова у него кружилась, сердце то билось в ребра бельчонком, то обмирало и пропадало совсем. От прилива чувств и пользуясь полумраком, теснотой, он даже исхитрился дать хорошего пинка под зад Тудомскому. Но тот, видно, ничего уже не чувствовал - сознание его витало в иных сферах. Палач не заметил "нецивилизованного" поступка подопечного, увлечен был. Он даже оторвался на время и пошел было вприсядку. Но заметив, что Антон Варфоломеевич пытается улизнуть, вновь вцепился в него.
- И-ех! Жги, Семеновна! - завопил Петр Петрович, вскидывая вверх руку с платком. - Один раз живем!
Будто поддаваясь его призыву, музыканты ускорили ритм, принялись терзать свои инструменты еще пуще. Вселенская кутерьма была, невиданная и неслыханная! И если случались до того на свете шабаши, так по сравнению с этим зваться им отныне скромными посиделками. Стены ходуном ходили, полы трещали, люстры качались, как при двенадцатибалльном шторме. Веселился люд честной!
А голос румянолицего все ж таки перекрыл все громы и звоны, визги и крики, скрипы и хрипения:
- Встать! Суд идет!
И только прозвучало последнее слово и перекатилось по залу гулкое эхо, как стало светло и пусто - никого в огромном и засыпанном всяческим мусором помещении не осталось. Никого, кроме Антона Варфоломеевича, палача в красном балахоне и румянолицего.
Антон Варфоломеевич растерянно озирался по сторонам, и чудилось ему, что он проснулся наконец, - так все было реально и буднично. Он даже провел рукой по своей голове и убедился, что она вовсе не острижена, что пышная и упругая шевелюра на месте. Все было обыденно. За исключением палача и румянолицего.
А палач тем временем сходил к тому месту, где находилась разбитая в щепы скамья, подобрал свой топор и возвращался назад. Это и отрезвило Антона Варфоломеевича. Он пристально вгляделся и среди обломков стульев и кресел, среди куч спутанного серпантина и прочей мишуры разглядел самую натуральную плаху. Она колода колодой стояла в трех метрах от него.
- Давай, милай! - подтолкнул его палач. - Пора!
От растерянности и думая, что лучше быть послушным, Антон Варфоломеевич опустился, где стоял, прополз на коленях отделявшее его от плахи расстояние и покорно положил на нее голову. За спиной он расслышал всхлипывания растроганного палача. Обернулся. Тот, сжав под мышкой топор и стащив с головы капюшон, размазывал огромной ручищей слезы по лицу. И лицо это показалось Антону Варфоломеевичу невероятно знакомым, он даже испугался. Отвлек его румянолицый.
- Оглашаю приговор! - произнес он торжественно.
И в эту минуту зал снова наполнился, загудел, задрожал в ожидании. Антон Варфоломеевич краем глаза видел, что он на возвышении со своей плахой и палачом, а вокруг все - как и было с самого начала: ряды кресел, люди, лица, лица… И гомон, и настороженная тишина.
Румянолицый влез на трибуну с ногами и парил теперь надо всеми.
- Оглашаю! - повторил он еще торжественнее.
Палач поплевал на руки, потер их крепко-накрепко и ухватисто взялся за топор. Зал ахнул в каком-то слаженном едином порыве. Многие привстали.
- Прошу внимания! - громко и иным тоном произнес румянолицый. - Перед оглашением, товарищи, прошу поприветствовать маэстро!
Раздался робкий хлопок, другой, третий… И посыпались, посыпались - сначала не слишком уверенные, но затем все более слаженные и мощные. Зал рукоплескал. Палач с достоинством и величавостью раскланивался, прикладывал руку к сердцу. Но топора из другой не выпускал. Наконец все встали и аплодировали уже стоя. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не прозвучал совершенно неожиданно голос ниоткуда:
- Ну хватит уже!
Бурные овации смолкли, публика с шумом и треском уселась.
И тут Антон Варфоломеевич понял кое-что. Он приподнял голову с плахи, прислушался.
- Пора кончать! - прогрохотал как никогда ранее голос ниоткуда.
И Антон Варфоломеевич не ошибся, теперь он знал точно, наверняка - это его собственный голос! Да, голос ниоткуда был его, его голосом - какие сомнения?!
Он вскочил на ноги, метнул настороженный взгляд на человека в красной рубахе. Знакомое лицо? Ха-ха! Это же было его лицо! Как он мог не узнать сразу?! И вообще - это же он сам, один к одному! Не надо даже зеркала!
Вот теперь Антон Варфоломеевич испугался по-настоящему. Это был уже не испуг, а смертный, жуткий ужас. Бросив еще один взгляд на своего двойника в красном балахоне, он взревел носорогом, пнул ногой плаху, отчего та скатилась прямо в зал, на публику, и прыгнул сверху в проход.
В два прыжка он преодолел расстояние до дверей, резким ударом сшиб с ног смуглокожего охранника с изогнутым мечом и всем телом навалился на створки. Двери не выдержали. И вместе с ними, переворачиваясь и теряя ориентацию в пространстве, леденея и одновременно покрываясь потом, Антон Варфоломеевич полетел в черную и молчаливую бездну.
Пробуждение было тяжелым. Минут двадцать Баулин не мог никак сообразить, где он находится. Лежал и смотрел в потолок. Ждал, что будет. Все тело болело, как после сильных побоев или многодневной пьянки. Голова была пуста и тяжела.
Наконец он отбросил край одеяла. Встал, ощущая легкое, но непроходящее головокружение. Он не пошел ни на кухню, ни в ванную, а как был в пижаме, так и уселся за массивный письменный стол, выдвинул боковой ящик и достал лист бумаги.
Перед глазами стояла слабая пелена. И перед тем, как вывести первую строку, Антон Варфоломеевич тщательно проморгался, погрыз кончик дорогой фирменной ручки. Потом начал:. "Директору… научно-исследовательского института… заявление. Прошу освободить меня от занимаемой долж…" Раздался телефонный звонок.
Баулин поднял трубку.
- Антоныч? - Голос зама был свеж и бодр, совсем не напоминал о вчерашней ссоре. - Ты?!
- Да вроде бы я, - промычал Баулин, подумывая, а не повесить ли трубку.
- Чего раскис?! - Зам рассмеялся грубо и громко. - Не отчаивайся, Антоныч! - просипел он сквозь смех. - Все путем! Глядишь, мы с тобой и еще протянем малость!
- Что случилось? - встрепенулся Антон Варфоломеевич, сердце учащенно, в предвестии радостной новости забилось.
- Грустная весть, Антоныч, - вполне серьезно и со скорбью в голосе проговорил зам. - Новый-то наш перенапрягся с непривычки. Ночью его на "скорой" увезли, сердчишко зашалило, может, инфаркт. Такие вот дела, Варфоломеич! Так что - не состоится запланированное мероприятие-то, мне только что звонили, проинформировали. Ты слышишь?!
Баулин онемел, он не мог произнести ни слова, издать ни звука. Это было спасение! С трудом подавив в себе нахлынувшие чувства, он все же сказал спустя минуту:
- Несчастье-то какое.
- Все под богом ходим, - согласился зам.