"…я оставался в покое, а быстро растущий в диаметре солнечный диск летел мне навстречу. <…> Навстречу нам приближался с страшною быстротою бледный серп какой-то, ранее не замеченной мною сферы, имевшей вид месяца на рассвете. Судя по слабому свету и по тому как быстро он увеличивался в размере, можно уж было понять, что это планета… Скоро она заняла полнеба и заслонила от нас свое солнце; потом заслонила все; но наступившая на ней ночь не позволяла мне разглядеть ничего на ее поверхности. Мы были уж в сфере ее притяжения и, судя по всему, очень близко, когда я вдруг услыхал: "Держись!.." Толчок, и мы опустились во что-то мягкое, наполнявшее воздух кругом незнакомым, но упоительным ароматом".
Николай Ахшарумов
Ванзамия
I
Назад тому несколько лет, в начал августа, я гостил у приятеля моего, военного землемера Б**, в ту пору работавшего на Пулковской обсерватории. Это был один из милейших людей и большой хлебосол, но человек по горло занятый своим делом и не имевший досуга, который он мог бы со мной разделить. В течение первого дня, однако, он показал мне все сколько-нибудь замечательное в этом святилище недоступной профанам науки и с большим терпением объяснял мне множество сложных, в последнее время высокоусовершенствованных приспособлений. Но это видимо было с его стороны не больше как вежливое внимание к гостю; ибо он мог понять, что самая ценная часть его объяснения потрачена даром вследствие почти полного моего незнакомства с практикою астрономических наблюдений и бесчисленными ее затруднениями. К утешению моего приятеля, некоторые из виденных мною предметов и помещений все-таки интересовали, или, вернее сказать, забавляли меня своею необычайностью. Так, например, я помню и до сих пор стеклянный купол одной из башен, диаметром сажени в три, который весь, с защищенными им инструментами и площадкой обсерватории, вращался очень легко, по воле занятого в нем наблюдателя. Помню часы, занимающие своим механизмом около четырех кубических саженей и помещенные, во избежание колебаний температуры, в глубоком подземном склепе, - часы с электрическим проводом в Петербург, регулирующим там выстрел полуденной пушки. Помню оптический инструмент такого размера, что в нем, по нужде, уместился бы рельсовый путь… И помню еще, как курьез, просторный стол, покрытый ватным, стеганым одеялом, под которым явственно слышно было, немало интриговавшее меня стрекотанье, словно там квартировал целый полк сверчков. Когда мой приятель снял одеяло, я увидал под ним штук 50 хронометров, большая часть которых шла в ногу, как рота пехотных солдат на плацу.
Но в результате трехчасового осмотра и объяснения, я остался все-таки недоволен, ибо приятель мой, по какому-то странному, как казалось мне, опущению, не дал себе труда показать мне самое для меня интересное, - а я молчал из вежливости, воображая, что он бережет это самое интересное, как эффект, для конца; и только когда осмотр был уже явно кончен, я не без некоторого укора решился его спросить:
- А звезды-то, Александр Иваныч?
- Звезды? - отвечал он, с оскорбительным равнодушием. - Да разве они у нас тут спрятаны? Звезды вы можете видеть из окон вашей квартиры.
- Но в ваши сильные телескопы?..
- Вы не увидите ничего любопытного. Свет, без сомнения, концентрирован и звезды, которых вы простыми глазами совсем не увидите, или едва разглядите, видны в них явственно; но ни в какой телескоп, ни у одной звезды даже первой величины, вы не увидите диска, т. е. определенного светового кружка с каким-нибудь измеримым диаметром. А увидите те же, неуловимо малые точки… Простыми глазами смотря, пожалуй даже эффектнее.
- Вот те и на!.. А я думал…
Б** засмеялся:
- Что вы увидите морду Сириуса?..
- Морду - не морду; а все же хоть что-нибудь.
- Да я же вас уверяю, что положительно ничего. Пучок лучей исходящих из центра, - и только.
- Ну, а планеты с их спутниками и кольцами, - и Луна наконец, - Луна?
- С Луною вы опоздали, так как теперь новолуние; а из планет, то немногое, что помимо научных целей имеет какой-нибудь интерес, теперь недоступно для наблюдения. Низко над горизонтом и пасмурно, т. е. нет нужной прозрачности в воздухе. Для этого надо сюда приехать в марте, или в ноябре. А впрочем, когда я занят, вы можете быть при мне и смотреть сколько угодно в свободные инструменты. Сами удостоверитесь.
Я конечно воспользовался предоставленной мне свободой, но после двух-трех вечеров был очень разочарован. "Стоило приезжать за этим!" - думал я про себя; и бросив обсерваторию, шлялся по пулковским высотам, довольствуясь свежим воздухом и красивым местом. За обедом и чаем, однако, и изредка, когда он имел возможность сопровождать меня на моих прогулках, мы с ним беседовали о высших вопросах мироустройства, затронутых мимоходом астрономами; но все попытки мои добиться от Б** какого-нибудь определенного утверждения на их счет, оставались напрасны.
- Да неужели же, - говорил я, по обыкновению, горячась, - вас вовсе не интересуют такие факты как например громадное время, которое тратит свет, чтобы дойти до нас от некоторых из самых далеких звезд? Ведь если верно, что от иных это время считается тысячелетиями, то ведь это в сущности равносильно полному отрицанию времени.
- Каким образом?
- А вот как. Представьте себе например какое-нибудь мировое событие, случившееся у нас на земле две тысячи лет назад, или около; и представьте себе, что там, где-нибудь на окраинах видимого пространства, до которых свет достигает от нас в такой же период времени, смотрят сюда какие-нибудь живые и мыслящие создания с гораздо более могущественным зрительным аппаратом и с соответственно более сильными оптическими орудиями, чем наши; смотрят и видят, конечно не то, что здесь делается теперь, а то что происходило две тысячи лет назад.
- Ну-с, представляю; что ж дальше?
- Но при таких условиях они могут видеть… ну скажем, примерно: Христа распятого на кресте.
- Положим; так что ж?
- Как что! Да разве же это не изумительнее всего, что может нас изумлять? Ведь для них, таким образом, это событие будет событием настоящего времени.
- Да, если они, с их усовершенствованным зрительным аппаратом, такие невежи, что не состоянии рассчитать отдаление и понять, что событие представляющееся им в настоящем, в действительности давно прошло.
- Но если они его видят во всей его полноте, если оно происходит на их глазах, то почему же оно для них, во всех существенных отношениях, не настоящее?.. И разве это не опрокидывает вверх дном все наши понятия о времени, как о непреложном…
- Бросьте вы эту фантасмагорию! - перебил с досадой Б**, - если хотите остаться в границах здравого смысла, и поймите, что астрономии нет никакого дела до этого рода метафизических кувырков на воздухе! Сколько бы раз вы ни перекувырнулись сами вокруг себя, вы все-таки кончите тем, что упадете ногами на землю. Да хорошо еще если ногами, а то, не дай Бог, треснетесь как-нибудь головой!.. Это не астрономия, а шутихи, брошенные наукой, под пьяную руку, в толпу.
- Зачем вы прячетесь за науку? - возразил я запальчиво. - Выйдите, сделайте милость, хоть раз из-за ее ретраншаментов! Я спрашиваю вас наконец не как ученого, а просто как человека с душой… Оставим время; скажите просто и коротко: неужели вам все равно: есть ли где-нибудь, кроме нашей планеты, живые, мыслящие и любящие создания, - или вне этого маленького мирка все пусто?
- Решительно все равно. Я просто считаю вздором эту возню с вопросами, к разрешению которых мы не имеем данных.
- Но мы имеем однако же вероятия.
- Да, пожалуй, только они не приводят все-таки ни к чему. Почем мы знаем в каких условиях там, где-нибудь, неизвестно где, существуют какие-нибудь такие, или совсем не такие, - ну скажем для краткости - люди? Если они и есть, то по всей вероятности они так непохожи на нас, что я не могу составить себе о них никакого понятия.
- Ну вот, я вас и поймал! - воскликнул я торжествуя. - Если вы раз допускаете вероятия, то я вас спрошу: разве правдоподобно, чтобы условия человеческого существования, везде и всегда без изъятия, были вполне несхожи? Насколько мы знаем, напротив, все говорит до сих пор в пользу сходства… Спектральный анализ…
- Оставьте спектральный анализ! - гаркнул он топнув ногой. - Терпеть не могу этих заигрываний с наукой, и прочее.
Споры у нас доходили не раз до того, что мы начинали в вежливой форме ругаться. Но дело кончалось обыкновенно какой-нибудь шуткой, отпущенной Б**, которая заставляла нас покатиться со смеху.
II
В одну из моих уединенных прогулок я был недалеко от здания главной обсерватории, когда внимание мое остановил на себе какой-то рослый и изжелта-смуглый мужчина, лет под сорок, с посохом и с котомкой через плечо. Он был очень скромно одет, но фигура его бросалась в глаза чужеземным костюмом и типом лица. "Где-то я видел такое лицо?" - думал я вглядываясь. Он тоже смотрел на меня по-видимому неравнодушно и, поравнявшись, коснулся рукою своей широкополой шляпы.
- Не нужно ли, господин капитан, чего-нибудь из моего товара? Лорнеты, очки, бинокли, монокли, лупы, подзорные трубы, - заговорил он по-русски, с каким-то совсем незнакомым, странным акцептом.
- Трубы? - переспросил я, несколько удивленный таким предметом бродячей торговли.
- Хорошие, очень хорошие, редкие трубы! Der gnädige Herr spricht Deutsch? - и получив ответ, он бегло заговорил по-немецки, но тоже с каким-то своеобразным произношением.
- Мои инструменты не велики, но вы увидите в них кое-что, чего вы наверное не видали здесь, даже в самые сильные телескопы. Полюбопытствуйте, господин капитан, посмотрите.
- Не надо, - отвечал я, махнув рукой, и прошел.
- Первый раз в жизни видел разносчика с подзорными трубами, - сказал я за завтраком Б**. - Неужели у него покупает их кто-нибудь?
- Нет, - отвечал равнодушно Б**. - Настоящий его товар очки, - понятно дешевые. Покупают в немецких колониях, которых тут, по большой дороге, много. А трубы только для важности. Я их видел. Старая дрянь, которая может быть и годилась еще на что-нибудь в начале прошлого века, а в настоящее время гроша не стоит… Надо, однако сказать, чтоб его турнули отсюда, потому что за этим народом некому тут смотреть. Пожалуй, стянет что-нибудь… У нас тут бывали случаи…
- Вы не глядели, однако, в его инструменты?
Он только пожал плечами.
Дня два после этого, в ясную, звездную ночь, я сидел, погруженный в мысли, на краю довольно крутого спуска, и в голове у меня бродил один из тех интересных вопросов, к которым Б** относился с таким высокомерным пренебрежением. "Как все старо! - думал я, - и как незыблемо, вечно! Один только я, если верить ходячим воззрениям, тут пришелец и гость, - со вчерашнего дня! Но если правда, что я так нов и что меня до моего рождения вовсе не было, то отчего все существо мое так упорно отказывается поверить этому, кажется столь простому, факту? И отчего это начало жизни, если оно действительно было началом, не дало мне ничего такого, что можно бы было назвать сознательно незнакомым? Весь умственный рост мой, все первые впечатления, все развитие - были по-видимому не больше как припоминание. А между тем есть все-таки нечто, что я не в силах припомнить…"
Легкий шорох вывел меня из размышления. Я оглянулся и вдруг заметил, что я не один. В трех шагах от меня, на поваленном пне, сидел разносчик. В потемках нельзя было хорошо разглядеть лица, но, не взирая на то, я сразу его узнал.
- Как это вам удалось подойти так неслышно? - спросил я дивясь.
- Вы были углублены в ваши мысли, Herr Сарitain, - и не заметили, что я давно уже тут.
- Однако ведь вы недаром уселись возле? Чего вам нужно?
- Очень немногого. Давеча, когда я вас встретил, мне показалось, что вы нездешний, и я желал бы прежде всего удостовериться: прав ли я в этой догадке.
Я отвечал утвердительно.
- Естественно, стало быть, предположить, что вас привела сюда любознательность?
- Да, мне хотелось видеть обсерваторию.
- И конечно еще что-нибудь? Я разумею объект той науки, для целей которой она существует.
("Что за черт! - думал я. - Он кажется не мужик?")
- Опять-таки да; но зачем вы все это спрашиваете?
- Так; я уверен, что gnädige Herr остался не удовлетворен тем, что он видел.
- Верно, только вот видите ли, господин, как вас зовут?
- Ширям, - или проще: Ширм.
- Господин Ширм, вы мне не отвечали еще на мой вопрос: чего вам нужно?
- A вот я именно и веду к тому. Мне хочется показать вам то, что для вас существенно интересно, и чего вы не видели здесь, да может быть и нигде не увидите.
- А дальше?
- Дальше, я бы желал убедить вас, господин капитан, что инструменты мои гораздо лучше всех здешних.
Я усмехнулся.
- Почему же вы это думаете? Вы разве глядели в здешние?
- Нет, но глядел в другие, не хуже здешних.
- Но вы не астроном. Что же вас заставляет думать, что вы в состоянии оценить достоинство астрономических и инструментов?
- Долго вам объяснять, а гораздо короче вот инструмент (он вынул из сумки весьма небольшого размера, подержанную зрительную трубу и приладил ее): удостоверьтесь. Ночь, небо ясно и возле нет ни души, никто нам не помешает.
- "Нам", говорите вы?
- Да, потому что без моего содействия вы не много увидите. Нужна известная подготовка глаза, чтобы пробудить из обычного оцепенения его зрительную способность; но это очень простое, несложное дело, требующее от вас только маленького терпения. Впрочем, если вы опасаетесь…
- Нет; только я должен знать приблизительно, в чем состоит ваше фокусничество. Потому что ведь это фокусничество?
- Gnädiger Herr! Вы меня обижаете.
- Ну да уж там как угодно. Извольте объяснить, что вы желаете со мной делать, или оставьте меня в покое.
- Да ничего же, совсем ничего особенного! - уверял он вкрадчивым голосом. - Просто вы сядете поспокойнее, так чтобы неудобство позы не развлекало внимания и не заставляло вас во время опыта переменять положение; а я буду поддерживать инструмент, чтобы руки ваши не уставали - вот так… (Он обнял меня за плеча и приставил к глазам моим свою зрительную трубу). Направьте сами куда угодно.
Я стал наводить инструмент на одну из звезд в хвосте Большой Медведицы; но прежде чем я успел это сделать, Ширм вмешался.
- Позвольте мне вас поправить, - сказал он с какою-то странной усмешкой. - То, что вы выбрали, хотя и весьма любопытно, но слишком для вас незнакомо и потому не настолько понятно, чтобы представить живой интерес. Смотрите сюда, правее, - еще немного, - еще… вот так. И теперь займитесь спокойно, без мысли о чем-нибудь постороннем, тем что вы видите.
Я последовал его приглашению; но то что я увидал не имело в себе ничего особенного. Эта была простая звезда, на взгляд ничем не отличающаяся от тысячи ей подобных, и так как думать о ней было нечего, то я ничего и не думал.
- Имейте терпение, - продолжал он, - и не волнуйтесь; старайтесь сидеть спокойно, как можно спокойнее.
Прошло минут пять и в продолжение этого времени я действительно ни о чем не думал, не беспокоился, не желал даже ничего, приходя постепенно, как маятник, который перестает качаться, в инертное равновесие. Нечто подобное мы испытываем, когда долго длившаяся и требующая усиленного внимания работа мускулов кончена и все разом, нравственно и физически, в нас отдыхает. Вместе с тем я стал чувствовать какую-то странную связь с предметом моего наблюдения. Звезда как бы вглядывалась в меня, и лучи ее, проникая глубоко внутрь, грели все существо мое. По нервам распространялось что-то ласкающее, словно любящая рука убаюкивала меня на сон грядущий.
- Звезда увеличивается в объеме, не правда ли? - услыхал я на ухо вкрадчивый шепот, и это действительно было так. - Смотрите! Растет, не правда ли? Быстро растет?!. Какое великолепие!
- Да, - отвечал я в экстазе, любуясь очаровательным зрелищем. И в самом деле, я видел уже кое-что, по размеру и силе света похожее на небольшого диаметра солнечный диск. Но видение продолжало расти, и впечатление, производимое им на меня, скоро стало так сильно, что вся реальная обстановка этой минуты была для меня бесследно потеряна.
- Ну, капитан, - сказал Ширм, - теперь держись! Потому что мы едем быстро! У-y! Как быстро!
Едва он выговорил эти слова, как я потерял чувство тяжести, привязывавшее меня к земле: но ничего похожего на стремительное движение не заменило его… Ощущение было напротив совсем такое, как если бы я оставался в покое, а быстро растущий в диаметре солнечный диск летел мне навстречу. Помню минуту, когда его по размеру можно было принять за наше солнце; потом он стал больше и свет его ослепительнее… потом перестал расти и одновременно я заметил, что он как будто бы уклоняется в сторону. Вместо него, навстречу нам приближался с страшною быстротою бледный серп какой-то, ранее не замеченной мною сферы, имевшей вид месяца на рассвете. Судя по слабому свету и по тому как быстро он увеличивался в размере, можно уж было понять, что это планета, и что не солнце ее, а она сама - наша цель. Скоро она заняла полнеба и заслонила от нас свое солнце; потом заслонила все; но наступившая на ней ночь не позволяла мне разглядеть ничего на ее поверхности. Мы были уж в сфере ее притяжения и, судя по всему, очень близко, когда я вдруг услыхал: "Держись!.." Толчок, и мы опустились во что-то мягкое, наполнявшее воздух кругом незнакомым, но упоительным ароматом. То, в чем мы очутились, похоже было на очень густую траву, но такого роста, что она скрыла нас в чаще своих стеблей как в лесу. Едва оправясь от сотрясения, я пытался встать, чтоб взглянуть на растительность нас окружавшую; но в ней было так темно, что глаза мои не могли ничего различить. К тому же ее наркотический запах был так силен, что голова у меня ослабла. Я пошатнулся, упал и, минуту спустя, потерял сознание.