В тот вечер ко мне с бутылкой вина заглянул молодой иранский администратор, с которым я недавно подружился. Я чувствовал себя немного одиноко и был рад с ним поболтать. Даже тема раскопок перестала вызывать у меня отвращение, и я с удовольствием рассказал ему о "тайной стороне" нашей работы. Покидая меня, он заметил ящики и спросил, не связаны ли они с раскопками. Я рассказал ему о самоубийстве Вейсмана и признался, что одна лишь мысль заняться этими посылками вызывает у меня скуку, близкую к физической боли. В своей бодрой и добросердечной манере он предложил вернуться завтра и открыть их для меня, и, если все бумаги окажутся рутинными тестами, он пришлёт своего секретаря упаковать их и отправить прямо в Северо-Западный Университет. Я знал, что он предложил свою помощь в качестве ответной любезности за мою откровенность, и сердечно её принял.
Следующим утром, как раз когда я закончил принимать ванну, он уже завершил просмотр бумаг. Пять посылок из шести содержали исследовательские работы, шестая же, сказал он, по-видимому включала заметки более "философского характера", и он думает, что я мог бы взглянуть на этот материал. С этим мы расстались, и вскоре пришел его секретарь, чтобы избавить меня от огромной кучи больших жёлтых листов посередине моей гостиной.
Оставшиеся заметки - отпечатанные и скреплённые металлическими кольцами - были в аккуратных синих папках, на каждой из которых стояла пометка от руки "Исторические размышления". Все они были запечатаны цветной липкой лентой, и я решил - правильно, как выяснилось позже - что они не открывались с самой смерти Карела. Я так никогда и не выяснил, что заставило Баумгарта отослать их в "Стандард Моторс энд Энжиниринг", и могу только предположить, что он отложил их для меня, но каким-то образом всё-таки упаковал с остальным материалом, связанным с промышленными исследованиями.
Папки не были пронумерованы. Я вскрыл первую и быстро обнаружил, что эти "исторические размышления" относились только к двум последним столетиям - к периоду, к которому я никогда не испытывал особого интереса. Я хотел было и их не просматривая отослать в Северо-Западный Университет, но совесть снова взяла надо мной верх. Я отправился спать, захватив с собой штук с пять этих папок.
На это раз я совершенно случайно начал с правильного места. Первое предложение открытой папки гласило: "За последние несколько месяцев я пришёл к убеждению, что человечество поражено чем-то вроде рака разума".
Весьма примечательная фраза. Я подумал: "Ах, какое замечательное начало для книги сочинений Карела... Рак разума, ещё одно название невроза или анхедонии - полного равнодушия к радостям жизни, - духовной болезни двадцатого века..." Я совершенно не воспринял это буквально и продолжал читать дальше: странная проблема возрастающего числа самоубийств... Широкое распространение детоубийств в современных семьях... Постоянная опасность ядерной войны, рост наркомании. Все это казалось вполне знакомым. Я зевнул и перевернул страницу.
Несколькими минутами позже я читал более внимательно. Не потому, что прочитанное поразило меня своей вескостью, но потому, что у меня внезапно появилось подозрение, что Карел действительно сошёл с ума. В молодости я читал книги Чарльза Форта о гигантах, эльфах и затонувших континентах, но у Форта его удивительная смесь здравого смысла и абсурда просто создавала атмосферу юмористического преувеличения. Идеи Карела Вейсмана звучали так же безумно, как и Форта, но они явно выдвигались с полнейшей серьёзностью. Похоже, он либо пополнял ряды знаменитых эксцентричных учёных, либо был совершенным безумцем. В свете его самоубийства я склонялся к последнему.
Я продолжал читать с какой-то нездоровой увлечённостью. После первых нескольких страниц Карел прекратил упоминать "рак разума" и занялся исследованием культурной истории двух последних веков, тщательно всё аргументируя и выражаясь при этом блестящим языком. Всё это воскрешало воспоминания о наших долгих беседах в Упсале. В полдень я всё ещё читал, а к часу дня уже знал, что ознакомился с тем, что заставит меня запомнить этот день на всю оставшуюся жизнь. Безумные или нет, но доводы Карела были ужасающе убедительными. Я хотел бы поверить, что всё это было лишь бредом сумасшедшего, но по мере дальнейшего чтения уверенности в этом у меня оставалось всё меньше. То, о чём он писал, было столь тревожным, что я нарушил свою многолетнюю привычку и выпил бутылку шампанского в обеденное время. Что до еды, то смог съесть лишь бутерброд с индейкой, да и то без особого аппетита. Несмотря на выпитое шампанское, я почувствовал себя ещё более трезвым и подавленным. К началу вечера я постиг потрясающую и кошмарную картину - мне казалось, что мой мозг вот-вот взорвётся. Если Карел Вейсман не был безумцем, человеческая раса столкнулась с величайшей опасностью за всю свою историю.
Вряд ли можно точно объяснить, как Карел Вейсман пришёл к своей "философии истории". Это был результат работы всей его жизни. Но я могу, по меньшей мере, обрисовать те выводы, к которым он пришёл в своих "Исторических размышлениях".
Самая замечательная способность человечества, говорит Вейсман, это его способность к самообновлению, или, по-другому, к творению. Простейший пример - восстановление сил человека, когда он спит. Уставший человек практически находится во власти смерти и безумия, и одна из самых выдающихся теорий Вейсмана - это отождествление безумия со сном. Человек здравствует, если полностью пробуждён. По мере же того, как он устаёт, он теряет способность одолевать сновидения и иллюзии, и, несомненно, его жизнь становится более хаотичной.
Далее Вейсман доказывает, что эта способность к творению, или к самообновлению, совершенно очевидна в европейце начиная с Ренессанса и до восемнадцатого века. В этот период человеческая история полна жестокостей и ужасов, но, тем не менее, человек легко способен отбросить всё это - словно ребёнок, выспавшись, избавляется от усталости. Эпоха королевы Елизаветы обычно называется золотой эрой из-за присущей ей созидательности, но любой, изучавший её внимательно, ужасался царившей в ней бессердечностью и жестокостью. Люди подвергаются пыткам и сжигаются заживо, евреям отрезают уши, дети забиваются до смерти или умирают в отвратительных трущобах. И всё же оптимизм и способность к самообновлению человека столь велики, что этот хаос лишь стимулирует его новые произведения. Великие эпохи сменяют одна другую: эпоха Леонардо, эпоха Рабле, эпоха Чосера, Шекспира, Ньютона, Джонсона, Моцарта... Нет ничего более очевидного, что человек того времени был богом, способным преодолеть любые препятствия.
Но затем, к концу восемнадцатого столетия, с человечеством происходит странная перемена. Невероятной, бьющей ключом творческой энергии Моцарта противостоит кошмарная жестокость де Сада. И мы внезапно оказываемся в веке тьмы, где гении больше не творят подобно богам - вместо этого они бьются, словно находясь в объятьях невидимого спрута. Начинается современная история - век самоубийств, крушений и неврозов.
Но почему всё это случилось так внезапно? Промышленная революция? Но ведь она не произошла вдруг и к тому же не затронула большую часть Европы, которая в основном так и осталась землёй лесов и крестьянских хозяйств. Как, спрашивал Вейсман, можем мы объяснить эту огромную разницу между гениями восемнадцатого и девятнадцатого веков, кроме как не предположением, что около 1800 года с человечеством произошла некая, до сих пор не различённая, катастрофическая перемена? Как промышленная революция может объяснить такое разительное отличие Моцарта от Бетховена - в то время как второй лишь на четырнадцать лет моложе первого? Почему мы входим в столетие, в котором половина гениев совершают самоубийства или умирают от туберкулёза? Шпенглер говорит, что цивилизации стареют, как растения, но здесь получается внезапный скачок от юности к старости. На человечество опускается непомерный пессимизм, и он отражается в живописи, музыке, литературе. Сказать, что человек неожиданно вырос - значит сказать слишком мало. Но что ещё гораздо важнее - это что он, кажется, потерял свою способность к самовосстановлению. Можем ли мы представить хоть одного великого человека восемнадцатого века, совершившего самоубийство? И это при том, что его жизнь была не легче жизни гения девятнадцатого столетия. Новый человек потерял веру в жизнь, он потерял веру в знание. Современный человек соглашается с Фаустом: когда всё сказано и сделано, мы всё равно ничего нового не узнаём.
Далее Карел Вейсман был психологом, а не историком - всё-таки сфера, где он зарабатывал на жизнь, была промышленная психология. В своих "Исторических размышлениях" он пишет:
"В 1990 году я начал работать в области промышленной психологии в качестве ассистента профессора Эмиса в "Трансволд Косметикс" и сразу же столкнулся с загадочной и пугающей ситуацией. Я знал, конечно же, что "промышленный невроз" стал серьёзной проблемой - такой значительной, что были даже организованы специальные промышленные суды для рассмотрения дел преступников, занимавшихся порчей оборудования и убивших или ранивших своих коллег. Но подлинный объём проблемы был известен лишь немногим. Уровень убийств на крупных заводах и подобных предприятиях возрос вдвое по сравнению с остальным населением. Например, на одной табачной фабрике в Америке в течение года были убиты восемь мастеров участков и два высокопоставленных администратора, и в семи из этих случаев убийца сразу же после преступления совершал самоубийство.
Исландская промышленная фирма "Пластикс Корпорейшн" как-то проводила эксперимент по организации завода "на открытом воздухе". Он занимал большую площадь, несколько гектаров, и вместо стен использовались энергетические поля, так что рабочие не испытывали никакого стеснения. Поначалу результаты были очень обнадёживающими, но за два года уровень промышленной преступности и неврозов на заводе снова вырос до среднего национального уровня.
Эти цифры никогда не попадали в национальную прессу, ибо психологи полагали - не без оснований, - что их публикация лишь ухудшит положение вещей. Они также считали, что самое лучшее будет рассматривать каждый случай как обособленную вспышку.
Чем больше я занимался этой проблемой, тем больше убеждался, что мы не знаем настоящих причин её возникновения. У моих коллег опускались руки перед этим, как признался мне профессор Эмис в мою первую же рабочую неделю в "Трансволд Косметикс". Он сказал, что достичь корня проблемы крайне сложно, поскольку, по-видимому, их слишком много: бурный рост населения, переполнение городов, чувство собственной незначительности и всё большей изолированности, недостаток приключений в современной жизни, отчуждение от религии и так далее. Он добавил, что не уверен, что в промышленности эта проблема рассматривается правильно: основные затраты идут на психиатров и улучшение условий труда - короче, рабочих заставляют чувствовать себя пациентами. Но, поскольку наши средства к существованию зависят от этой ошибки, едва ли мы осмелимся предложить какие-то изменения.
И вот, в поисках ответов я обратился к истории. Когда же я нашёл их, то по-настоящему задумался о самоубийстве. Ибо, согласно истории, всё это было совершенно неизбежно: цивилизация достигла своего пика, и она была обязана пасть. Но одна вещь всё-таки не была учтена в этом приговоре - способность человека к самовосстановлению. Ведь, не будь её, Моцарт должен был совершить самоубийство, так как его жизнь была столь несчастна. Но он не сделал этого.
Что уничтожило в человеке способность к самовосстановлению?
Я не могу объяснить, как я понял, что этому может быть только одна причина. Это медленно доходило до моего сознания в течение многих лет, и во мне всё более и более росла уверенность, что цифры промышленных преступлений абсолютно не объясняются так называемыми "историческими причинами". Это можно сравнить с тем, как если бы я был главой фирмы и вдруг начал инстинктивно чувствовать, что мой бухгалтер подделывает отчётную документацию, хотя и понятия не имел бы, как он это делает.
И однажды я заподозрил о существовании Вампиров разума. С тех пор буквально всё подтверждало мою догадку.
Впервые это случилось, когда я обдумывал применение мескалина и лизергиновой кислоты для лечения промышленных неврозов. В принципе, действие этих наркотиков не отличается от действия алкоголя или табака: они расслабляют нас. Человек, вынужденный работать слишком много, привыкает постоянно находиться в напряжении и не может избавиться от него простым желанием, а рюмка виски или сигарета воздействуют на его движущие уровни и снимают это напряжение.
Но человек имеет и гораздо более укоренившиеся привычки, нежели перенапряжение - за миллионы лет эволюции он развил все типы привычек для выживания. И если одна из них выходит из-под контроля, то развивается психическое заболевание. Например, у человека есть привычка быть готовым к столкновению с врагами - позволь он ей довлеть над ним, и это превратит его параноика.
Но одна из самых укоренившихся привычек человека - постоянно быть начеку перед внешними опасностями и трудностями, в следствие чего он вынужден отказываться от исследования своего собственного разума - оторвать взгляд от окружающего мира он просто не смеет. По этой же причине человек не замечает красоты, так как предпочитает сосредотачиваться на практических вопросах. И эти привычки въелись столь глубоко, что от них не могут освободить ни алкоголь, ни табак. Но мескалин может, так как он может оказать воздействие на глубинные атавистические уровни человека и снять с него бессознательные напряжения, делающие человека рабом собственной скуки и окружающего мира.
Должен признаться, что поначалу я был склонен винить именно эти атавистические привычки за рост числа самоубийств и промышленных преступлений. Человек должен научиться отдыхать; иначе, переутомившись, он становится опасным. Он должен научиться контактировать со своими глубочайшими уровнями, чтобы возбуждать свое сознание. Поэтому мне и казалось, что наркотики мескалиновой группы разрешат эту проблему.
До сих пор, по вполне понятной причине, эти наркотики не использовались в промышленной психологии: мескалин высвобождает человека до такой степени, что дальнейшая работа с ним становится просто невозможной. Он не хочет делать ничего, кроме созерцания красот мира и тайн своего разума.
Я считал, что доходить до этого совсем необязательно. Небольшое, правильно подобранное количество мескалина может высвободить творческие силы человека без погружения в наркотический ступор. В конце концов, человеческие предки два миллиона лет назад практически не различали цветов, поскольку имели подсознательную привычку игнорировать их. Жизнь была так сложна и опасна, что им было просто не до этого. А современный человек сумел избавиться от цветовой слепоты без всякой потери своей энергии и живости. Все дело заключается в соблюдении равновесия.
Итак, я начал серию экспериментов с наркотиками мескалиновой группы. И первые же мои результаты были столь катастрофичными, что мой контракт с "Трансволд Косметикс" был немедленно расторгнут. В течение нескольких дней покончили с собой пятеро из десяти моих подопытных, двое сошли с ума и были помещены в психиатрическую больницу.
Я был потрясён. Во время учёбы в университете я экспериментировал с мескалином на самом себе, но счёл результаты неинтересными. Развлечение с мескалином очень приятная вещь, но всё зависит от того, насколько вы получаете от этого удовольствие. Я - не очень, так как считаю, что работа гораздо интереснее.