"СТРУГАЦКИЕ, Аркадий Натанович (р. 28.VIII.1925, Батуми) и Борис Натанович (р. 15.IV.1933, Ленинград) - рус. сов. писатели. Братья." - так начинается статья в седьмом томе Краткой литературной энциклопедии , вышедшем в 1972 году. В статье есть фотография, сделанная, по-видимому, лет па пять раньше: братья стоят у дощатого книжного стеллажа в ленинградской квартире Бориса Натановича. Молодые, очень серьезные, но с едва уловимым выражением - веселья? иронии?
Старшего к тому времени жизнь уже покрутила. Была работа - с шестнадцати лет, учеба в артиллерийском училище и Военном институте иностранных языков (японский и английский языки, специальность - переводчик- референт). Была армейская служба на Дальнем Востоке - дивизионный переводчик, преподаватель в военной школе.
Демобилизовался в 1955 году, поселился в Москве, работал редактором, начал пробовать силы в литературе.
Жизнь младшего сложилась много проще: школа - Ленинградский университет - в двадцать два года, то есть все в том же 1955, стал звездным астрономом и попал на работу в знаменитую Пулковскую обсерваторию, что под Ленинградом.
Чуть позже Аркадий и Борис начали писать вместе, и в январе 1958 года была опубликована их первая повесть - "Извне".
Аркадий Натанович не увидел первого тома первого собрания сочинений братьев Стругацких. Он умер 12 октября 1991 года.
Содержание:
Игра по собственным правилам 1
Извне - повесть в трех рассказах 4
Путь - на Амальтею - повесть 16
Стажеры - повесть 31
Рассказы 74
Публикации 91
Примечания 92
Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
Собрание сочинений
ТОМ 1
Игра по собственным правилам
Писатели и издатели
Я глубоко убежден, что о жизни писателя ничего сообщать не нужно: вся необходимая информация содержится в его творчестве. Может быть, читателю следует знать лишь о переломах жизни писателя - тех поворотах, которые отбрасывают тень на все созданные произведения.
В жизни братьев Стругацких таким переломом была война, и особо - гитлеровско-сталинское злодеяние, которое принято называть ленинградской блокадой. Война и блокада - вот что их сформировало. Сейчас в это нелегко поверить, минуло полвека, наша трусливая память отторгла правду, которую и в воображении трудно вынести, и нам кажется, что другие тоже забыли - прошло, загладилось...
Они были мальчишками: Аркадию не хватало двух месяцев до шестнадцатилетия, Борису только исполнилось восемь. Росли спокойно, ровно, в тихой интеллигентной семье: мать - учительница, отец - искусствовед. В воскресный полдень 22 июня жизнь рухнула. Аркадия послали рыть окопы под Ленинградом, и его, вместе с другими старшеклассниками, накрыла волна немецкого наступления. Он ушел - с боем, отстреливаясь... Домой вернулся взрослым человеком.
Потом была блокада. Братья ее вынесли, спаслись, но ужас пережитого был так велик, что они молчали о блокаде, ничего не переносили на бумагу, молчали тридцать лет - до очередного перелома жизни.
Как раз в 1972 году, когда вышел седьмой том энциклопедии, настало очень трудное для них время, и братья писали "Град обреченный", не рассчитывая на публикацию, "в стол", для себя. Там есть полторы страницы о блокаде: "Вот в Ленинграде никакой ряби не было, был холод, жуткий, свирепый, и замерзающие кричали в обледенелых подъездах - все тише и тише, по многу часов..."
Сжатый, тесный, словно не хватает воздуха, рассказ, с постоянным рефреном: "умирал... тоже умирал... тоже умирал..." - повествование идет как бы от лица младшего из братьев. "Я бы там обязательно сошел с ума. Меня спасло то, что я был маленький. Маленькие просто умирали..." И еще он вспоминает: "Вот уже брат с отцом снесли по обледенелой лестнице и сложили в штабель трупов во дворе тело бабушки". Потом умер отец, а мать и дети непонятно как выжили...
Таким вот способом жизнь готовила их к литературной работе. И потом, словно взяв за правило, все время вела братьев по краю - давала выжить, выскочить, но как бы чудом. Не было, конечно же, никаких чудес, было родительское наследство: здоровье, и невероятная работоспособность, и талант.
Почему я начал эти заметки с выхода энциклопедии: в 1972 году уже могло бы выйти собрание произведений Стругацких, уже восемнадцать крупных вещей были написаны, да еще переводы, сценарии... Уже была громкая слава, книги пошли по всему миру. Только-только вышла статья канадского литературоведа Дарко Сувина, где он назвал Стругацких "несомненными первопроходцами в советской научной фантастике". Но тут-то их и "закрыли" - было такое выражение. Разумеется, не в одночасье закрыли, им лет семь-восемь дали порезвиться, а потом начали крутить рукоять пресса, выжимая из редакционных планов лучшие вещи Стругацких. В конце шестидесятых попали под запрет "Улитка на склоне" и "Гадкие лебеди", примерно в 1971 - полный "стоп", замок щелкнул. Кто-то дал команду: Стругацких не печатать! И тогда случилось чудо: не все взяли под козырек. Два журнала - "Аврора" в Ленинграде и "Знание - сила" в Москве - как-то пробились, что-то кому-то доказали и продолжали Стругацких публиковать. Честь и хвала редакторам, они серьезно рисковали, но задумаемся: почему они пошли на риск? Обаяние таланта? Разумеется. Для любимых писателей можно совершить многое... Но не только. Именно в начале семидесятых годов популярность Стругацких достигла высшей точки. Нет, не так: высшего уровня, на котором и держится до сих пор. Начали создаваться клубы любителей Стругацких, вовсю заработал самиздат - книги ксерокопировались, перепечатывались на пишущих машинках и принтерах компьютеров, переписывались от руки - да-да, переписывались, я сам такие книги видел... Читатели требовали Стругацких, и имя этим читателям было легион: школьники, студенты, инженерная и научная молодежь и вообще научные работники, притом не гуманитарии, которых власть от веку презирала, а люди для власти важные, изобретавшие ядерное оружие и вычислявшие траектории ракет и спутников. И зона молчания не замкнулась вокруг писателей - с огромной неохотой, с оттяжками и оговорками, люди из начальственных кабинетов пропускали их вещи в печать.
Это было трудное десятилетие: книги не выходят, а жить на что-то нужно. Аркадий Натанович взялся за переводы, Борис Натанович подрабатывал в Пулкове. И, конечно, они продолжали писать.
Очень трудно рассказывать о Стругацких: слишком сложное они явление в нашей культуре. Не выходит связного рассказа. Вот, например, часто спрашивают, как они пишут вдвоем. Бытует даже легенда, что братья съезжаются на полупути между Москвой и Ленинградом, на станции Бологое. На деле же у них отработана довольно жесткая технология, которая почти никогда не нарушается. Сначала вещь задумывается - в самом общем виде, - и начинается процесс созревания, который может длиться годы. Разумеется, братья думают врозь, каждый у себя дома. В некий момент они съезжаются и делают полный конспект будущего произведения: общая идея, сюжет, персонажи, разбивка на главы, иногда даже ключевые фразы. Работают, где удобней: то в первопрестольной, то в Питере, то в писательских домах творчества. Затем, как правило, разъезжаются и шлифуют конспект поодиночке. На следующем этапе уже отписываются - это журналистский термин. Пишут на машинке, под копирку. Один из братьев печатает, второй диктует - попеременно. Пишут практически начисто и очень быстро, по многу часов. Когда они работали в каком-нибудь из домов творчества, коллеги-писатели подкрадывались к их двери и удивленно крутили головами: машинка тарахтит с утра до ночи безостановочно, как пулемет. Отписавшись, забирают каждый по экземпляру и потом правят дома. Обычно правка минимальна, но все равно приходится опять съезжаться, чтобы ее согласовать.
Они невероятно скромные люди. Умение свое писать начисто и по многу страниц в день категорически отказываются признавать даром Божьим и объясняют хорошей ремесленной выучкой.
...Миновали черные для Стругацких семидесятые годы, и невидимая колючая проволока, которой их окружили, начала рваться - открылись двери редакций, а в 1984 году писатели удостоились первой книги-сборника в издательстве "Советский писатель", по категории "Избранное". Это надо объяснить. В казарменной системе советского литературного мира была (надеюсь, ее уже нет) твердая табель о рангах и привилегиях. Выход "Избранного" в "Советском писателе" - знак признания, вроде медали, - и гонорар полагается повышенный, и вообще... Погоны старшего офицера. Помню смешанное чувство радости и горечи, с которым я взял в руки этот томик. Радость была от того, что в сборник вошел - практически без купюр! - феноменальный "Пикник на обочине", написанный еще в 1971 году.
Потом я уже понял, что этот сборник - он называется "За миллиард лет до конца света" - был знаком и приближающейся оттепели; резкий спад в период стагнации; постепенная реабилитация в преддверии перестройки и мгновенный взлет в ее разгаре. В 1989 году общий тираж книг Стругацких, кажется, перевалил за миллион экземпляров.
Но вне узкого издательского мирка, за пределами важных кабинетов, в которых решались судьбы советских писателей, произведения Стругацких жили собственной жизнью. Здесь спадов не было. Читатели с упрямством продолжали поклоняться своим любимцам, заграничные издатели с удовольствием печатали их книги. Стругацкие были признаны "самым известным тандемом мировой фантастики" - на нынешний день больше трехсот изданий за рубежом. Вот цифры: в США вышли 18 произведений в 29 изданиях; ФРГ - тоже 18 произведений, 32 издания. Рекорд установила Чехо-Словакия: соответственно 23 и 35.
Настало время и у нас собрать воедино все произведения - то, что до сих пор читатель мог соединить на своих полках, лишь затратив массу времени и усилий. Мы гордимся своим участием в издании этого первого советского собрания братьев Стругацких.
Писатели и книги
Писатели Стругацкие начинали, как почти все дебютанты, - с повторения уже пройденного литературой. Сейчас трудно в это поверить, но их первая повесть "Страна багровых туч" была вещью заурядной, на тему тоже более чем заурядную в научной фантастике: путешествие на Венеру. Рецензент "Юности" со вкусом прошелся по этой книге - и за дело. Однако же - я помню свое первое впечатление - в "Стране..." было нечто свежее, как запах молодой хвои; она решительно отличалась от ужасающе скучной фантастики пятидесятых годов. А затем удивленные наблюдатели - таких было порядочно, фантастика входила в моду - увидели, как молодые писатели стали с бешеной энергией выдираться из пеленок. За три года опубликовали пять - пять! - повестей, как бы торопясь миновать тренировочный плац космической НФ. Их темп поражал воображение. Они искали свой голос и свою тему и в этих поисках успели детально разработать целый мир - земной и космический, населить его людьми, поначалу несколько схематичными, но оживающими буквально с каждой страницей. Стругацкие пытались преодолеть каноны технической фантастики, не выходя за пределы этих же канонов, - писатели-братья фонтанировали: рождались фантастические изобретения, придумывались звездолеты и породы скота, системы подвоза продуктов и школьного образования и Бог знает что еще. А может быть, они ничего не преодолевали, прекрасная ведь игра - создание собственного мира! Позже стало понятно, что эта игра-работа не пропала втуне: Стругацкие действительно создали свою державу, фантастический вариант фолкнеровского округа Йокнапатофы - суперсюжет, охвативший тринадцать романов и повестей.
С такой же поразительной быстротой они нарабатывали свое мастерство прозаиков. Их третья по счету повесть, "Путь на Амальтею", написана уже свободным, летящим пером; знатоки помнят и цитируют ее до сих пор. В ней чувствуется "коготь льва" - обаяние таланта, нечто, едва поддающееся объяснению. Слово Стругацких звенит, словно вдоль строк протянута тончайшая нить радости.
В том же начальном, разгонном периоде их работы произошел первый поворот: персонажи Стругацких перестали штурмовать иные планеты и вздымать целину XXII века; они взглянули назад: из нашего будущего в наше прошлое. Появилась повесть "Попытка к бегству", написанная как бы не совсем уверенно: писатели еще изобретают глайдеры, скорчеры, квазиживые механизмы; весь реквизит взят из бравурного, полуденного Будущего. Повесть поначалу развивается как юмористическая - даже с оттенком клоунады: "Закрой-ка люк! Сквозняк!" - это в момент старта космического корабля, события, которому надлежит быть серьезным и торжественным... Но на другом конце космического прыжка - резко, безжалостно - кровь, погибель, хруст костей. Страшное, черное средневековье.
"Дверь с визгливым скрипом открылась ему навстречу, и из нее выпал совершенно голый, длинный, как палка, человек. Он повалился на обледенелый сугроб и мертво стукнулся о стену хижины". Вот так - потешный люк звездолета и дверь туда, где погибают лютой смертью...
Позволю себе литературоведческий комментарий. Дверь, люк, порог - вообще перелом пространства, вход куда-то - в литературе имеют особый смысл. Наш великий литературовед М. М. Бахтин ввел в научный оборот понятие хронотопа - единого времени-места действия. Он писал, что у Достоевского в хронотопе порога "совершаются события кризисов... прозрений, решений, определяющих всю жизнь человека". То, что молодые писатели, и слыхом не слыхавшие о безвестном тогда Бахтине, открыли для себя этот прием - факт, воистину поразительный. Открыли - не было это случайностью, ибо через год после "Попытки..." Стругацкие закончили роман "Трудно быть богом", композиционно построенный на символах порога, дверей, за которыми - события, ломающие всю жизнь человека. Во вступлении к роману фигурирует дорожный знак, запрещающий проезд дальше; в финале - запретная дверь; если ее миновать, герой перестанет быть человеком - превратится в убийцу.
И ведь не то что монографии - нет ни одной опубликованной статьи о поэтике Стругацких!
"Попытка к бегству" и "Трудно быть богом" - вещи во всех смыслах пороговые для Стругацких. Из развлекательно-поучительной фантастики они шагнули в философскую литературу. Родились новые писатели, совершенно самостоятельные и ни на кого не похожие. Период ученичества завершился.
В "Попытке..." они как будто не замахивались на многое. Еще раз сказали о средневековой сути фашизма и предупредили, что темная страсть к насилию живуча, что ее с наскока не преодолеть - должны пройти века и века, прежде чем восторжествуют разум и человечность. Не замахнулись - не намекнули, что сталинизм ничем не лучше гитлеризма и его не одолеешь разом - оттепелью или решением партийного съезда. Не посмели? Думается, просто двигались в своей последовательности, как вело сердце. Фашизм они ненавидели с детства, а сталинизм только учились ненавидеть. Они писали о старой боли, о том, что еще ныло, как старые переломы.
О сталинизме они написали в "Трудно быть богом". Тот же формальный прием, что и в "Попытке к бегству": люди из счастливого коммунистического будущего, делегаты чистой и радостной Земли, оказываются в грязном и кровавом средневековье. Но здесь под личиной средневекового королевства на сцену выведена сталинская империя. Главному пыточных дел мастеру, "министру охраны короны", дано многозначительное имя: Рэба; в оригинале его звали Рэбия, но редакторы попросили сделать намек не столь явным. Более того, Стругацкие устроили свою империю гибридной, сшитой из реалий средневековых и объединенных, сталинско-гитлеровских, реалий нашего времени. Получился немыслимый тройной ход, обнажились кровное родство двух тоталитарных режимов XX века и их чудовищная средневековая сущность.
Однако не только из-за этого роман произвел впечатление взрыва - да и сейчас поражает всех, кто читает его впервые. Это первоклассная приключенческая вещь, написанная сочно, весело, изобретательно. Средневековый антураж, все эти бои на мечах, ботфорты и кружевные манжеты послужили волшебной палочкой, магически действующей на аудиторию и заставляющей безотрывно читать философский роман, многослойный и не слишком-то легкий для восприятия. И вот, дочитав его до конца, мы - первые читатели "Трудно быть богом" - с изумлением, с оторопью даже, кидались звонить друзьям и требовать, чтобы они немедленно, сию секунду тоже начали его читать.
Напомню, это было четверть века назад; книга попала в руки читателей, приученных произносить слово "революция" с благоговейным придыханием. А Стругацкие объявили, что опасно любое вмешательство в исторический процесс, даже бережное и аккуратное - под наркозом. История должна сама прокрутить свои шестерни, в своей беспощадной последовательности. Нельзя лишать народ его истории - писатели сказали это за четверть века до того, как мы спохватились и начали восстанавливать храмы и зазывать домой эмигрантов.
О бегстве интеллигенции от тоталитарного гнета в романе также говорится, и очень много, но это как бы внешность. Стругацкие указывают на суть, на то, как, по их мнению, должно идти нормальное историческое развитие: его движители суть не революционеры, а ученые, поэты, художники, врачи, учителя.
Четверть века спустя Борис Стругацкий скажет в интервью журналу "Огонек": "Мы... защищаем интеллигенцию. Мы объявили ее для себя привилегированным классом, единственным спасителем нации, единственным гарантом будущего..." И добавит: "Идеализировали, конечно..." Но то же было сказано и в "Трудно быть богом": "Без искусств и общей культуры государство теряет способность к самокритике... начинает ежесекундно порождать лицемеров и приспособленцев, развивает в гражданах потребительство и самонадеянность... И как бы ни презирали знания эти серые люди, стоящие у власти, они ничего не могут сделать против исторического прогресса... Презирая и боясь знания, они все-таки неизбежно приходят к поощрению его для того, чтобы удержаться... Тот, кто упрямится, будет сметен более хитрыми соперниками в борьбе за власть..."
Это было написано в 1963 году, когда оттепель явственно сворачивалась, когда Хрущев орал в Манеже на художников и до прихода нового серого властителя, Брежнева, оставались считанные месяцы.
Стругацких нельзя читать в метро - для времяпрепровождения. Их надо перечитывать, и лучше всего не единожды. При первом чтении мы как бы летим на ярком, узорчатом ковре-самолете - острая интрига, бесконечные фантастические выдумки, непременная ирония и самоирония. Мы почти неизбежно пролетаем над глубинным смыслом произведения, с этим ничего не поделаешь - встречались мне опытные читатели и даже редакторы, принимавшие "Трудно быть богом" за новую разновидность триллера, за простенький коктейль из фантастики и мушкетерского романа.