Он направился в шкафчику, придвинутому к камину, покопался в нем, бормоча и пожимая плечами, и наконец обрадованно воскликнул - "эврика!": в руке у него оказались два яйца и ломоть хлеба. Он разделил все найденное поровну и отдал половину мальчику. Тот проглотил яйцо с такой жадностью, что хозяин не успел поднести своего к губам и застыл с раскрытым ртом.
- Однако!! - проговорил он и с вожделением перевел взгляд на свою порцию: секунда колебания и он переломил яйцо и протянул большую часть его маленькому гостю. - Я, знаешь, что-то совсем сыт: я великолепно пообедал вчера у одних знакомых!.. Слышишь, какой обед в животе бурчит?.. - и он, опасаясь своей щедрости, поспешно запихал в рот остатки еды.
- Так ты совсем не можешь ничего говорить?.. - невнятно начал опять художник с набитым ртом; диковинно закрученные усы его шевелились как у таракана. В глазах мальчика мелькнула лукавинка. Он протянул ручонку к художнику и прикоснулся к усу его.
- Гам!! - совсем по-собачьи рявкнул хозяин.
Мальчик в испуге откинулся назад, но увидал козу, сделанную из пальцев художником и шествовавшую через стол бодаться, и засмеялся; смех его напомнил писк стрижа.
- Занятный ты малый!.. - проронил художник. - Однако, черт возьми, камин гаснет и становится холоднее. Надобно в лес за дровами съездить… у меня есть неподалеку собственная роща, да снег глубок!..
Он поднялся и вышел в соседнюю комнату; через минуту он вернулся, таща пару тяжелых стульев. Расшибить их об пол было делом двух взмахов и куски дерева отправились в камин. Мальчик усердно помогал собирать щепки и кидал их туда же. Огонь быстро охватил сухое дерево и комната сразу наполнилась теплом.
- Вот теперь, если бы у нас было доброе пиво и хозяйка, мы бы до утра пробеседовали бы с тобой по душам!.. Впрочем, ты немой, но это ничего не значит: мне нужны слушатели, а в болтунах я не нуждаюсь! Ложись спать, дружок, на мою кровать; хоть ты и легок, но нас двоих она все же не выдержит! Я привык начинать ночь на постели, а просыпаться на полу: это разнообразит жизнь! А я посижу у огня и расскажу тебе, отчего я сегодня выпил лишнее!
Он уложил мальчика на постель, прикрыл его одеялом, а сам передвинулся к камину и вытянул длинные ноги на другой стул. Мальчик, не моргая, глядел на него; откуда-то из угла появился пушистый черный кот, вспрыгнул на кровать и, мурлыкнув, стал ласково тереться мордочкой о щеку немого.
- Ты еще не знаешь, малыш, что значит влюбиться!.. - начал художник. - Это значит сделаться бараном, ослом, идиотом с пшенной кашей вместо мозгов! Вот и я попал в это благородное состояние! Что поделаешь: все мы ругаем женский пол, а чуть появится хорошенькое личико - и капут: вози на нас хоть воду!
И все бы ничего: и Лотхен меня любит до того, что видеть не может и я у ее ног, но я беден, как крыша на цапле… я хотел сказать - как цапля на крыше!.. Когда я расстроен, я всегда выражаюсь наоборот! А она единственная дочка богача-растгера Эйзенберга, важного, как бочка, и умного, как два свиных окорока. И он вчера заявил мне, что пока я не принесу ему тысячу талеров и не привяжу свой язык покороче, он запрещает мне даже упоминать о Лотхен!.. Кажется, талеры принести ему все же будет мне несколько легче!..
Легкий храп со стороны кровати заставил его оглянуться: мальчик сладко спал, подложив под смуглую мордашку ручонку. Художник безмолвно посидел несколько минут, затем такое состояние показалось ему нестерпимым; он встал, снял с деревянного гвоздя лютню, накинул плащ и на носках выбрался на улицу. Серо-синее небо усеивали яркие звезды; окна всех домов были освещены, искрился и хрустел под ногами снег.
Только что художник запер дверь - что-то мягкое и теплое уцепилось за его палец; он остановился и увидал обращенную к нему довольную рожицу мальчика.
- Ты как проскочил?! - возопил художник. - Ведь ты же спал, шельмец!
Отзыва, конечно, не было; не выпуская художника, мальчик потащил его за собой и остановился у каменной лесенки, уводившей в обширный погребок, полный посетителей; из распахнутой двери вырывался говор и шум, запахи стряпни; над входом висела вывеска с изображением белого оленя.
- Для твоих лет познания у тебя обширные! - заметил художник. - В "Белом олене" кормят хорошо и можно с толком провести время: заморское купечество любит коротать тут время за игрой в кости и в чет и нечет! Сыграть нам с тобой, конечно, не придется, но за песню нас угостят сытным ужином и хотя бы цельной бочкой пива!
Мальчик протянул ему что-то крепко зажатое в кулачке.
- Талер?! - гаркнул на всю улицу изумленный художник. - Ты владелец такой суммы? Спрячь его хорошенько, дружок! - Он хотел возвратить монету, но мальчик заложил руки за спину и отрицательно потряс головой.
- Чудеса!!.. - талеры стали расти на улицах как грибы!! - пробормотал художник. - Ну хорошо, я беру его у тебя на хранение и потому угощу тебя лукулловым пиром; сегодня обойдемся без песен!
Вместе с семенившим рядом с ним мальчиком, художник спустился в погребок и морозный воздух и тени ночи сразу сменились теплом и светом; пылал очаг, на стенах горели сальные свечи.
Художник выбрал местечко, откуда было видно все происходившее в погребке, заказал, чтобы "не мазаться с пустяками", целого поросенка, гуся и пива и в расплату кинул кокетливой служанке на поднос талер. Она принесла сдачу и наевшийся до одышки художник небрежно сунул деньги в карман.
- А знаешь, я, кажется, сыт? - произнес ублаготворенный художник. Он икнул и отодвинул от себя оловянное блюдо с оставшимися костями. - Теперь попробуем с тобой счастья на игорном турнире, но сначала подсчитаем наше вооружение!
Он запустил руку к себе в карман и вытащил пригоршню мелочи; среди нее белел новенький бременский талер.
Художник вытаращил глаза, поднес его к самому носу, попробовал зубом - монета была настоящая.
- Неразменный талер!! - сразу охрипнув, сказал он. - Пойдем, испытаем его еще раз!
Оба встали и начали пробираться среди столов и бочек в дальний угол, где шла крупная игра.
Художник бросил свой талер на середину стола и выиграл: поставил два, потом четыре, потом восемь - ставки все удваивались и счастье неизменно было на стороне художника. Скоро перед ним вырос на столе целый холм из серебра и золота: расстроенные, бледные и побагровевшие игроки спустили все, что имели и понемногу стали бросать игру.
- Баста!.. - закричал, наконец, художник и с помощью мальчика принялся набивать свои и его карманы деньгами. Дома он разделил пополам всю добычу, но мальчик отодвинул свою долю обратно и не взял даже чудесного талера.
Ночью художник бредил игрой в кости и до того вошел в азарт, что свалился со стула на пол, что не помешало ему проспать до утра как на перине.
На другой день уже весь город толковал о громадном выигрыше художника Антониуса и нечего распространяться о том, с каким почетом были приняты он и его безотлучный маленький спутник, принесшие не тысячу талеров, а целых две. Немой переходил с рук на руки от художника к Лотхен и их родственникам; все наперерыв ласкали его, всякому хотелось подержать такого счастливчика: счастье ведь заразительно! Пир шел горой с музыкой и танцами и много десятков лет спустя Рига помнила торжественное обручение у растгера Эйзенберга.
Наступил третий день Рождества; радовавшийся всему малыш вдруг притих, сделался грустным и что ни придумывали жених и невеста, чтобы развеселить своего друга - все оказывалось тщетным. А время неуклонно передвигало узорные стрелки часов и незаметно наступила ночь, прозрачная и тихая; потоки горожан, гулявших в ожидании торжественной поздней мессы, заполнили улицы; наконец, загудели колокола города, призывая к богослужению.
- А где же наш немой?.. - вдруг спохватилась Лотхен, шедшая под руку со своим усатым женихом; оба всполошились и стали оглядываться, но мальчика видно не было; он отыскался у наружной боковой стены собора: будто тень, он стоял, плотно прильнув к ней, и напряженно слушал громы органа, сменявшиеся нежными голосами певцов.
Заметив своих друзей, мальчик бросился им навстречу и сталь ластиться то к одному, то к другому.
- Что с тобой, крошка? - заботливо спросила Лотхен, - отчего ты весь дрожишь?
Художник подхватил его на руки и изумился: мальчик казался почти невесомым; круглые глазки его с тоской переходили от лица Лотхен к Антониусу; темные ручки охватили шею художника и немой уткнулся головой в теплую шубу его. Башня над ними кинула в небо первую весть о полуночи. И с первым же ударом ее с мальчика спали одежды и на руках у Антониуса оказалось черное, слегка мохнатое существо с чуть пробивающимися рожками на курчавой головке; оно ловко соскочило на снег и вместе со звоном начало таять и превращаться в туман; с двенадцатым ударом все исчезло и только на крыше собора, несмотря на полное безветрие, закрутился и вскинулся в высь небольшой снежный смерч.
Немой исчез бесследно.
* * *
Расстроенные Антониус и его невеста наутро решили пойти к своему духовнику и открыть ему, что произошло с ними за истекшие три дня.
Древний монах, подпоясанный веревкой и с ермолкой на лысине, внимательно выслушал в сводчатой келье их рассказ.
- Дети мои, вы спрашиваете - не согрешили ли вы, войдя в сношения с духом зла?.. - сказал дряхлый мудрец. - А как вы думаете, есть ли на свете тягчайший преступник, в котором не таилось бы искры добра?
- Нет такого!.. - отозвались оба исповедовавшихся.
- Тогда, значит, почему же не иметься ей и у бывшего ангела? Ведь и он создан рукою Творца. Через вас Господь прикоснулся к посланному вам гостю и это прикосновение осветило блуждавшую в потемках душу его. Вы поступили хорошо. Идите же с миром и помолитесь о бедной душе вашего немого!
* * *
Антониус сделался известным скульптором и дожил с женой до глубокой старости. В память о своем маленьком друге на карнизе и кровлях всех храмов, которые возводились Антониусом, им ставились, среди изображений святых, высеченные из серого камня фигурки чертей, чудовищ и гномов, прислушивающихся к тому, что творится в церквах.
С легкой руки Антониуса такие украшения распространились по всей средневековой Европе и до сих пор на готических соборах и даже внутри их внимательный наблюдатель увидит "нечисть": ей не молились, но в знак надежды на прощение ее допускали к присутствии при молитвах.
А происходило все вышереченное в лето Господне 1333 и акт о сем подписан господином бургомистром, достохвальными растгерами и надежнейшими свидетелями и очевидцами. Amen.
Странное происшествие
Рассказ
Была затихшая, теплая, ноябрьская ночь.
Я и моя попутчица, пожилая дама, запоздали на последний трамвай и возвращались в город по липовой аллее мимо лютеранских кладбищ. Она терялась в бесконечности и в тумане - черная, пустынная, безлистая; кое-где мутно желтели пятна фонарей, слева, совсем рядом, тянулась сквозная деревянная ограда; за ней среди кустов и деревьев белели бесчисленные кресты и памятники.
Мне почудилось, что я в потустороннем мире: за забором светилось множество огоньков, походивших на болотные.
Я остановился и указал на них своей спутнице.
- Это свечи!.. - пояснила она. - У нас, у лютеран, есть обычай зажигать их в вечерь дня поминовения усопших на могилах близких людей.
- Красивый обычай… - сказал я, не отрывая глаз от россыпи огоньков, мерцавших между крестами и деревьями.
- В Риге много любопытного - и старины и преданий!.. - произнесла она немного погодя. - Как все меняется на свете! Семьдесят лет назад здесь, где мы идем сейчас, залегал густой лес; около него ютилось это кладбище - оно и тогда уже на памяти деда было старинным, а дед мой был пастором на окраине Риги. Мирной улицы не имелось и в помине; ее заменяла немощеная дорога, вся в колдобинах; пустыри под городом были изрыты ямами; вместо нынешней Ревельской улицы тянулся глубокий овраг; через него был устроен деревянный мост. Место это считалось небезопасным и даже нечистым; во дни юности деда здесь случилось одно странное происшествие.
Появилась в Риге какая-то загадочная дама, уже не молодых лет. Жила она замкнуто, была очень набожна, посещала все церковные службы. Слухи, между тем, ходили о ней темные: люди всегда ведь любят пошептаться насчет ближнего!
Прошло сколько-то лет, дама тяжело заболела и послала за пастором.
Тот застал ее мечущейся по постели.
- Я великая грешница!.. - заявила она. - Дайте мне умереть спокойно - обещайте, что положите мне под голову в гроб евангелие, а в руки дадите вот этот молитвенник!.. - она протянула ему две книги.
Пастор обещал и больная вскоре скончалась. Обещание свое он выполнил, затем наступил день похорон. С выносом тела запоздали и, когда катафалк и немногие провожавшие добрались до кладбища - уже смеркалось.
День стоял осенний, чуть моросил дождь; гроб опустили в могилу, засыпали ее песком и ельником, пастор прочел молитву и все стали расходиться.
Пастор задержался разговором в конторе и, когда вышел за ворота, там стояла всего одна бричка - его собственная.
Он уселся в нее и тронулся в обратный путь. Ехать приходилось шагом, делалось все темнее.
И вдруг работник, правивший лошадью, повернулся к седоку.
- Господин пастор?.. - сказал он со страхом. - Люди какие-то на мосту караулят!
Тот подался вбок и увидал, что впереди, действительно, стоят черные фигуры двух человек; своротить в сторону было некуда и пастор велел ехать дальше.
Незнакомцы были в цилиндрах: их, как вам, конечно, хорошо известно, с давних времен носят в Риге только на похоронах да трубочисты.
Смирная лошадь пастора вдруг забеспокоилась, захрапела и ни за что не хотела идти на мост; один из неизвестных, весь бритый, схватил ее за узду; другой, бородатый, подошел к самой бричке и взялся рукой за ободок облучка. Пастор силился припомнить, кто они, но таких лиц среди провожавших покойницу не было.
- Что вам нужно?.. Отпустите лошадь!.. - воскликнул он.
- Нужен нам ты… - произнес бородатый. - Сейчас ты вернешься на кладбище, вынешь из гроба старухи обе книги и привезешь их сюда!
- Зачем?!.. - с ужасом спросил пастор. - Я не могу этого сделать!
- Тогда завтра умрешь!.. Книги или смерть - выбирай любое!.. И помни: ничто не спасет тебя от нас.
Раздумывать долго не приходилось и взволнованный пастор приказал поворачивать лошадь.
- Вы, конечно, представляете себе, с какими чувствами вышел он из своей повозки у ворот кладбища?
Сторож уже спал, в его избушке было темно; будить его пастор не решился - не хотел мешать в такое страшное дело лишнего человека - и велел своему работнику идти за собой. Тот весь трясся, но все-таки последовал за хозяином.
Пастор осторожно потрогал калитку - к удивлению его, она оказалась отпертой. Чуть похрустывая песком, крадучись, подошел он к двери сторожки, взял стоявшие около нее две лопаты и поспешил дальше.
Спотыкаясь о могильные холмы, напарываясь на ветки деревьев, добрались они до чуть желтевшей, как показалось им, свежей насыпи и оба вдруг остановились: перед ними на поверхности земли стоял закрытый гроб старухи.
Кто ее вытащил из ямы, зачем - ответа не было - кругом не имелось ни души живой. Пастор и кучер сняли крышку; перед ними под белой кисеей лежала покойница.
За оградой кладбища в нескольких местах протяжно завыли собаки.
Пастор, дрожа всем телом, сунул руку под голову мертвой и ледяной холод пронизал его; он вытащил евангелие, потом стал доставать молитвенник, но запутался в саване и сдернул и поволок его со старухи.
Она стала подыматься. Вне себя, крепко притиснув к груди книги, он кинулся бежать; за ним пустился работник. Падая и налетая то на гранитные памятники, то на чугунные статуи, они вынеслись за ворота, вскочили в бричку и лошадь, храпя, понесла их во весь опор.
У моста их ожидали те же двое незнакомцев.
Пастор сунул им книги, те вежливо приподняли цилиндры и бричка помчалась дальше.
Дома пастор едва пришел в себя. Весь остаток ночи он не сомкнул глаз и даже не раздевался, а утром поспешил в город, в ратушу, где и сообщил, что приключилось с ним.
Немедленно на кладбище была отправлена комиссия для осмотра могилы, но никакого гроба на поверхности не оказалось - все находилось в полной исправности.
Сторож, когда его спросили - не закапывал ли он вторично могилу, изумился и сказал, что ничего подобного не делал и не видал, но что почему-то кругом кладбища ночью выли необыкновенно многочисленные собаки.
Что это были за люди в цилиндрах, почему им понадобились именно те экземпляры книг, кто вытащил из земли гроб и затем вновь закопал его - так и осталось неузнанным.
Происшествие это вызвало в Риге много толков и ратушный совет постановил занести его в летописи города. Если интересуетесь, то хоть завтра можете прочесть о нем в архиве, в соответственном месте хроники.