Скуки ради заглядываю в окна. Большей частью они плотно зашторены, и что там за общественно полезная деятельность происходит, остается только гадать. А можно и врубить сначала схемоскан… потом дипскан. Зуб на расстрел, в любой из этих фирм сыщется десяток-другой архивированных схем, принадлежащих нашим бывшим и настоящим клиентам!
Там же, где не таятся, можно разглядеть не так много любопытного. Мигающие дисплеи, неряшливые, плохо выбритые парни либо всклокоченные девицы в потертых брюках с сигаретой в одной руке и кофейной чашкой в другой - это, значит, какой-нибудь мозговой центр. Здесь все чисто - в нашем понимании этого слова! - и если схемоскан что и покажет, так виноваты будут пустяковые грешки невинной юности. Кто не носился по ночным улицам на грохочущих мотоциклах? Кто не вязался к сверстникам с соседних улиц, ненароком заглянувшим на твою суверенную территорию?. Те, кто сумел повзрослеть, нынче не наш контингент. Не знаю почему - смотреть на них, может быть, и не так приятно, а послушать, так и не поймешь ни слова, - но эти хлопцы мне нравятся, и я им даже завидую. Они живут в другом мире, о котором я уже и забывать начал. У них другие заботы. И руки у них, пускай и не бог весть каким мылом помыты, а чистые, не попачканные ни наркотой, ни кровью. А по ночам им не снится всякое дерьмо, в котором я и мне подобные должны копаться за свои небольшие деньги и вовсе бесплатные старомодные убеждения в неотвратимости наказания порока.
Офисы же тех, кто выколачивает из этих парней и девчат ба-альшие деньги, всегда надежно укрыты от постороннего глаза…
Подо мной снова демонстрация. На сей раз хладнодушная, стоячая. Я этих людей вижу каждый день. Они молча, обреченно стоят и ничего, в общем-то, уже и не ждут. Иногда сидят прямо на тротуаре. Иногда медленно, как во сне, перемещаются с места на место, не удаляясь, впрочем, на сколько-нибудь значительное расстояние от высоких ворот из древнего черного чугуна. Их одежды серы и смяты. Лозунги их не меняются месяцами, они выжжены солнцем и вымочены дождем, буквы на них едва различимы. Но я и так знаю, что там написано: "Отпустите нас на волю… вы же обещали!.."
Мигранты, отказники из "отбойной волны". Ни одно государство мира не хочет, чтобы они окончательно распрощались с Гигаполисом и с этой страной. Все эти паршивые оплоты демократии десятилетиями боролись за неотъемлемое право наших граждан ездить куда им заблагорассудится. Победили. И - захлопнули границы. Сволочи, подонки, предатели…
Есть люди, которые не умеют жить здесь, как умею, например, я. Они устали. От бардака в магазинах, бардака на транспорте. От холода зимой и жажды летом. От стрельбы по ночам и стрельбы средь бела дня. От того, что если муж не вернулся с работы до полуночи, то лучше сразу звонить в морг, а дочь рано или поздно, в девяноста случаях из ста, придет из школы изнасилованная. Не у всех такие кулаки, как у меня. Некоторые больше не могут. Пусть они уедут и забудут Гигаполис, как бред, как горячку. Пусть будут там, за кордоном, спокойны и счастливы, если это возможно. Там еще полно земли, вот и дайте им клочок этой земли и шанс построить свой город, не жлобьтесь же!.
Я обнаруживаю, что у меня снова стиснуты зубы, а пальцы, вместо того чтобы чутко лежать на сенсорной панели управления, собраны в кулаки. И так со мной всякий раз, когда я в своем элкаре проплываю над американским консульством. Пусть скажут спасибо, что у меня нет бомбы.
Снова таращусь по сторонам.
Сейчас я поравняюсь со зданием Биржи труда и поднимусь до уровня двадцатого этажа. Там обычно раздраены все окна, схемоскан молчит мертво, и среди небритого, немытого, нечесанного скопища моих дружков-незнакомцев есть одна девочка.
А зову ее Белоснежкой. А вокруг, стало быть, одни безобразные, но добрые трудяги гномы… Она среди них - как чистый кристаллик. Белые дешевенькие джинсы, белый свитерок с белым же воротничком навыпуск. Платиново-светлые волосы, без особой фантазии подстриженные "скобочкой". Остренькое личико с едва заметным макияжем. В общем, ничего диковинного. Просто она мне нравится.
Я даже пытался дипсканом, что не поощряется, ловить ее голос. Безуспешно. И никак, ну никак не удается подгадать к тому моменту, когда моя Белоснежка покидает Биржу и идет домой. А затем подвалить к ней этаким фертом с небес, предложить почетный караул до дверей квартиры…
Конечно, я могу выяснить про нее все. И как зовут, и где живет. Но боюсь этого. Не хочу вдруг узнать, что она давно и счастливо замужем. За кем-нибудь из гномов… Так что пусть я буду для нее таким же гномом. Только летающим.
Пока, Белоснежка!
Теперь можно и закурить. Вытягиваю из пачки "Бонда" сигарету.
А держу путь на встающие за дождливым маревом башни космической связи. Там конец моего участка патрулирования. Я смогу припарковаться и минут пятнадцать посидеть в маленьком бистро, где подают пиццу с настоящим итальянским сыром… В прошлом году мы, трассеры, отбили это заведеньице у рэкетиров и навечно застолбили его за собой. Может быть, с хозяина и по сию пору кто-то стрижет шерсть, но нам он больше не жаловался.
С характерным перезвоном включается бортовой фонор.
- Авилов, здесь Центр. Как дела?
- Здесь Авилов, происшествий не отмечено.
- Сейчас отметишь. Теракт в "Национале". Захвачены заложники из числа иностранцев. Все гости окружного Департамента в том числе. Поступаешь в распоряжение комиссара "кайманов", кто там у них самый старший. Станешь в оцепление и… в общем, что попросят.
- Понял, выполняю.
Закладываю вираж и стремительно покидаю эшелон патрулирования. Господи, наконец-то настоящее дело!.
И тут до меня доходит, что сейчас в "Национале" террористы держат под дулами своих машин-ганов Ульку Маргерса. А я сейчас буду его вызволять.
Только не пойму никак, злорадствую это я или дрожу за него всеми поджилками, как пять лет назад?.
3. ИВАН ЗОННЕНБРАНД, ПО ПРОЗВИЩУ ЗОМБИ
- Ты обещала мне фонор, - говорю я ворчливо.
- Да, господин, - чирикает Ольга. - Если вы не опасаетесь обнаружить себя. Возможно, ктыри уже ждут по многим из тех номеров, куда вы хотели бы обратиться.
- Откуда ты нахваталась такого опыта?
- Я смотрю детективы по сету…
Забавно, что она действительно права, а я старый осел. Впрочем, вряд ли ктыри придают такое значение моей персоне. Во всяком случае, до тех пор, пока им не удалось расколоть Тунгуса. Да еще, слышал я, есть у них какие-то способы разговорить мертвецов. Вот это было бы весьма неприятно, если бы вдруг в их лапах заговорил мой покойный наниматель.
Тогда и впрямь у каждого фонора из числа тех, что я мог бы потревожить, уже скучает "пастух". А над Гигаполисом кружат элкары со схемосканами, вынюхивающими мою черт знает когда проданную и стократно перепроданную душу…
…Старый осел Зомби лежит там, где ему был дарован перерыв в любовных утехах. То есть на ковре, в непосредственной близости от ложа. В какой-то из моментов Ольга стащила меня на пол вместе с простыней и обработала с головы до ног. Конечно, обычно я предпочитаю женщин в теле и возрасте, обладающих серьезным сексуальным опытом. Но эта нимфетка с торчащими ребрышками и едва заметными грудками со всей убедительностью доказала мне, что кое-что в этой жизни я недооценил… Сейчас она как ни в чем не бывало разгуливает по комнате, натянув черный свитер наподобие ультракороткого платьица, - может быть, такой наряд и скрывает некоторую часть ее наготы, но будоражит ничуть не меньше! - готовит мне выпить, меняет диск в плейере, раскуривает для меня длинную трубку со слабым зарядом скэффла… А я лежу где лежал, ублаженный, размякший и напрочь утративший чувство опасности.
Кстати, о дамах в теле и возрасте.
- Я придумал, как нужно поступить. Звонить будешь ты. По номеру… - Я диктую номер Филифьон-ки. - Запомнила?
Ольга, застыв на месте, медленно кивает аккуратной головкой.
- Это моя скво, - говорю равнодушно. - Она все сделает как надо. А потом вы снова свяжетесь.
- Но я не хочу давать ей свой номер, - возражает Ольга. - Он чистый и даже незарегистрированный.
- Ты сама перезвонишь ей через какое-то время. И… надеюсь, тебе хватит ума разорвать связь, если там будет кто-то посторонний.
Присев рядом, Ольга подает мне трубку и бокал. Я пью, затягиваюсь сладким дымом, рука моя привольно скользит по теплому девичьему бедру к самым сокровенным тайнам в шелковой шерстке. Голова слегка плывет, и все тревоги улетучиваются прочь. Мне нечего бояться. Я ловок, силен и хитер, как сам дьявол. Я и на этот раз натяну нос всем своим недоброжелателям. Никогда они со мной не совладают. Зомби не тот парень, чтобы…
Ольга осторожно убирает мою руку из-под свитера, бесшумно встает и удаляется в прихожую. Звонить Филифьонке.
Я курю и таращусь в потолок. Словно тупая скотина, которую весь день гоняли по крутым склонам горы, а под вечер привели в стойло и дали вволю пожрать.
Это все недалекий трип от скэффла. Ничего, скоро туман в мозгах рассеется, а с ним - и все заморочки, что я сам себе навыдумывал. И я поднимусь с этого ковра, встречусь с Филифьонкой и навсегда покину Гигаполис.
Возвращается Ольга.
- Я сделала все, как вы велели, господин. Но повторного звонка не будет. Сегодня в шесть ваша скво будет ждать вас в Салоне. Так она сказала: в Салоне.
Черт, не хотелось бы показывать нос на улицу хотя бы ненадолго. Но, с другой стороны, Салон - чрезвычайно надежное место. Он удален от центра, окружен особняками нуворишей, откуда и черпает свою главную клиентуру. И из него есть ходы во все концы света. По преимуществу тайные. Если быть до конца откровенным, Салон создавался нами для прикрытия кое-какого бизнеса… на грани фола. Бизнес закончился, а Салон остался. И это весьма кстати.
- Молодчина. А теперь, - я потягиваюсь, - не хочешь ли показать мне еще какой-нибудь свой трюк?
Ольга коротко усмехается. И начинает танцевать под струящуюся музыку. Так же плавно, тягуче, как и сама мелодия. Умело играя свитером, как тореадор плащом перед носом задремавшего быка.
И бык постепенно пробуждается.
Я отбрасываю простыню и на четвереньках гоняюсь за ней по комнате. Ольга с визгом уворачивается от моих потных лап… Зрелище ни с чем не сравнимое по степени похабства: немолодой уже, голый сатир, гогоча и похотливо взревывая, преследует юную нимфу.
Внезапно визг нимфы становится неподдельно испуганным. Ольга застывает в углу, присев и натянув свитер на колени. С довольным урчанием я хватаю ее за лодыжку.
И вижу, что ее взгляд устремлен куда-то за мою спину.
Я оборачиваюсь.
Волосы на затылке начинают шевелиться.
Он стоит в дверном проеме, засунув руки в карманы изжеванного плаща, глубоко надвинув засаленную шляпу на лицо. Глаза прячутся за темными окулярами. Ноги в облупленных ботинках широко, уверенно расставлены.
В первые секунды я ничего не соображаю от своего страха и Ольгиного верещания. И мне чудится, что это тот же самый тип, от которого я так удачно отмазался в "Инниксе". И которому сейчас место не в этом вертепе, а в морге…
И только спустя вечность понимаю, что это другой. Хотя похожи они, как близнецы.
Он проходит в комнату и неловко, будто ревматик, в три приема опускается в кресло. Тот, первый, тоже двигался как на шарнирах…
Ольга наконец умолкает и лишь трясется, тихонько поскуливая.
- Вы договорились? - спрашивает гость серым, безжизненным голосом.
- М-мы?. С к-кем?.
- К вам приходили вчера. И вы должны были договориться.
- Д-да… приходили… Н-но…
- Условия те же, - говорит он равнодушно.
Я понемногу прихожу в себя. Комната слегка кружится перед глазами, в голове пустота от невыветрившегося скэффла. Но первый страх уже миновал.
Только не выкручивать мозги над загадкой, как же он сюда попал. Об этом можно поразмыслить и на досуге. Если повезет.
А почему, собственно, не повезет? Мне ничего не стоит прямо сейчас, вот здесь, замочить этого клиента. И сменить крышу, скрыться у Филифьонки…
С отвращением понимаю, что это невозможно. Отчего же?. Например, оттого, что я его боюсь.
- Принеси мне тряпки, - приказываю Ольге. - Что я тут отсвечиваю голым задом!
Девчонка отлипает от стенки и, по-прежнему натягивая свитер на свои прелести, бочком пробирается к моей одежде. Сгребает ее в охапку и порскает обратно. Тип даже не косится в ее сторону. Похоже, он не уделяет большого внимания мерам предосторожности. И этим при случае можно воспользоваться. Ежели хватит пороху.
Истинно, только в штанах мужчина чувствует себя уверенно и в безопасности.
- Итак, условия… - бормочу я, морща лоб, как бы вспоминая. - Но ситуация переменилась. Утром я был законопослушный гражданин, чистый перед законом и Богом. Теперь же я - затравленный зверь, которого ищут все, кому нужна мзда за мою голову…
- Никто вас не ищет, - шелестит он. - Даже если вас захотят допросить, достаточно часто повторяйте "нет" и "не знаю", чтобы к вам утратили интерес.
- Конечно, если они не знают, в чем предмет договора!
- Они не знают.
- Вы в этом уверены? - спрашиваю я с надеждой.
- Мне это безразлично. И вам тоже. Считайте, что они не знают, и работайте. Существует лишь договор. Остальное никого не касается.
- Вы не представляете, на что хотите меня толкнуть!
- Мы представляем.
- Если ничего не удастся, нам всем уготован пожизненный курорт!
- Не всем, - склабится он. - Только вам.
Этот подонок говорит теми же словами, что и его предтеча. И рассуждает точно так же наивно. Сейчас скажет, что я зря паникую и у меня все получится.
- Вам удастся сделать это, - говорит он. - Иначе не может быть.
- Господи, но почему я?!
Наступает бесконечная пауза, после которой он отвечает вопросом же:
- А почему не вы?
Тут меня разбирает злость, и я ору во всю глотку:
- Потому что я боюсь! Потому что за мной тащится табун из ктырей! Потому что я хочу жить спокойно, в чистом и светлом месте! А когда я сделаю то, что вы просите, меня будут гнать по миру, как спидюка!.
Он медленно качает головой:
- Не будут. Некому будет вас гнать.
Так же медленно, словно каждое движение причиняет боль, он опускает руку в карман плаща - я напрягаюсь, ожидая чего угодно… даже пули в горло, как тот несчастный трассер, - и достает сложенный вдвое листок плотной бумаги.
- Вы просили план объекта. Вот он.
- Откуда вы…
- Мы согласны также и на сто пятьдесят процентов от исходной суммы.
- Послушайте, - говорю я с отчаянием в голосе. - Я не гожусь для этой работы. Вы можете все сделать без меня. Если у вас повсюду уши и глаза, если вы умеете проходить сквозь запертые двери и читать мысли… Но за убитого вами трассера трясти, как соломенное чучело, станут именно меня! Вам не нужно было убивать его!
- Он узнал. Он должен был умереть. И потом, что значит - убивать? Чем жизнь отличается от смерти?
Конфуций хренов, нашел время философствовать!
- Вы желаете, чтобы я отвечал? - шепчу я немеющими губами.
Потому что читаю в его голосе приговор. Нет, целую пачку смертных приговоров.
- Это необязательно, - говорит он. - Так вот: есть вещи, которых мы не можем. Зато можете вы. Поэтому мы обратились к вам.
- Я не хочу. Не хочу… Гори они огнем, ваши деньги! Все равно мне их не видать!
- Вы их непременно получите. Мы выполним свою часть договора.
- Почему я должен верить вам?
- Потому что у вас нет выбора.
- Резонно. И все же…
- У вас будет время изучить план. Что же касается предмета, вы найдете его…
- Стойте! - я протестующе выбрасываю ладонь. - И так уже сказано много лишнего. И хотя я не выразил окончательного согласия, не стоит продолжать разговор в присутствии девочки.
- Это безразлично, - пожимает он плечами. - Она узнала.
Я слышу, как у Ольги мелко стучат зубы.
4. СЕРАФИМ ЕРГОЛИН
Индира входит в мою каморку без стука. Крайне бесцеремонная юная особа.
- О! - тем не менее радушно возглашаю я. - Какой гость! Тебе не надоело еще строить из себя Золушку?
Одновременно с этим совершаю массу невидимых постороннему взгляду действий. Например, гашу дисплей не выключая компьютер и щелчком отправляю пачку сигарет под бумаги.
- Надоело, - заявляет она, плюхаясь в кресло и немедля забрасывая ноги на свободный участок стола. - Особенно при хроническом дефиците принцев. И вообще хоть сколько-нибудь благородных мужиков… Серафим, тебе нравится, чем мы занимаемся?
- Это ты вообще или о конкретном деле?
- Даже не знаю. Пусть будет - о конкретном деле.
- Не нравится. Я человек пенсионного возраста. И хотел бы до пенсии дожить. Но если мои подозрения оправданны, никто из нас до нее не доживет.
- Я уже слышала твою отвальную песенку. Давай лучше о подозрениях.
- Пойми, Индюша…
- От индюка слышу, - без заминки отвечает она.
- …В этом городе-стране существуют две сипы: ДЕПО и Пекло. Бремя от времени они подпитывают друг друга кадрами. Возьмем того же Зомби.
- Возьмем меня, - вставляет она.
- Ну, ты переоцениваешь свой вклад в противоправную деятельность Пекла. Кто из нас не шалил в детстве!
- Ты, например.
- Допустим… Я жил в другое время. В другую эпоху. Тогда можно было позволить себе роскошь быть пай-мальчиком. Веришь ли, таких нас было большинство. Умненьких, чистеньких. С большими планами и перспективами. Я прекрасно знал четыре языка: русский, английский, латышский и Паскаль…
- Это еще что за наречие?!
- Был такой язык программирования. Чрезвычайно престижный по прежним меркам.
- А на фига тебе сдался латышский?
- Так ведь я родился в Риге. И жил там до двадцати лет, пока нас не вытеснили националисты. Мой отец работал в тогдашнем комитете безопасности. Когда Латвия объявила суверенитет, он автоматически стал "персона нон грата"…
- Не понимаю. Он что, кого-то убил?
- С какой стати? Просто по роду своей деятельности он имел доступ к ниточкам, что при любом политическом строе тянутся наверх. Мой отец был тихий, неприметный человек. Очень добрый. И очень честный. Но при смене вывесок это значения не имеет.
- Похоже, ты не любишь латышей, - щурится Индира.
- Protams, не люблю. Tas tiesa… С какой стати мне любить тех, кто выселил меня из собственного дома? Никогда не забуду, как они вели себя в августе девяносто первого. Это был последний путч перед развалом империи…