Народу в рипарте было полным-полно - как всегда по праздникам. Образцов одежды тоже было сколько угодно. Мы медленно шли по залам, задирая головы к витринам.
- Снова входят в моду широкие пояса, - глубокомысленно сказал Леон. - Возьми вот этот костюм, синий с белым, как раз то, что надо.
Я согласился и набрал код. Пусть будет синий с белым. Я заказал и плащ в тон костюму. Когда заказ приплыл по линии доставки, я пошёл в кабину переодеваться. Перед тем как сунуть старый костюм в утилизатор, я обшарил карманы - не осталось ли чего. Рука наткнулась на горсть сосновых иголок. Выбросить? Ладно, возьму их с собой. Иголки отправились в карман нового костюма. Ну, так…
- Постой! - Леон схватил меня за руку. - А значок космонавта? Зачем же его в утилизатор?
И то верно. Я отвинтил значок со старой куртки и протянул его Леону:
- Возьми. На память.
- А как же ты? - удивился Леон. - Что это значит?
- Мне он не особенно нужен, вот и всё.
Тут загудел мой видеофон. Вечно он не вовремя! Я, как был - в трусах и майке, - схватил видео, нажал кнопку ответа. Увидел немигающие глаза кошачьего цвета, ехидный рот…
- А, это ты, Всеволод. Привет.
- Привет, старший. Ты, наверно, ожидал вызова от кого-то другого?
- Ничего я не ожидал. Что у тебя нового? Получил от начальства взбучку?
- Получил.
- И правильно. В космофлоте нельзя своевольничать.
- Бен-бо! - сказал Всеволод. - Я тебя вчера вызывал, у нас тут такие споры идут… Хотел сказать тебе, старший, что мы не согласны с решением Совета. Почти половина нашей группы.
- Почти половина - это уже хорошо.
- Я приготовил целую речь, но вижу, ты не расположен… В общем, мы на твоей стороне.
- Спасибо, Всеволод. Передай привет своим ребятам. Распределение уже состоялось?
- Нет. Ожидаем.
- Просись вторым пилотом на венерианскую линию, - сказал я.
- Почему на венерианскую? Я бы предпочёл Юпитер…
- Ну, как хочешь. Просто советую. Счастливо тебе.
Переодевшись, я заказал ещё два костюма, и рубашки в придачу, и ботинки. Леон только глазами хлопал, глядя на меня.
- Куда ты столько набираешь, Улисс?
- Да вот, решил приодеться. Как думаешь, не взять ли и этот, зелёный?
Я написал на бланках заказа свой гостиничный адрес и сунул их в щель приёмного автомата. Потом, лавируя в густой толпе, я потащил Леона в книжный отдел. Там он был немедленно атакован юными любительницами изящной словесности, ему пришлось направо и налево надписывать свой последний сборник стихов "Левиафан". Тем временем я набрал гору книг, главным образом новинок на интерлинге, в том числе толстый трактат Селестена "Эволюция человека - куда она направлена?". Любопытства ради полистал альманах "Новое в этнолингвистике", раза два или три в нём мелькнуло имя Андры Холидэй - в связи с той африканской экспедицией. Некий учёный муж называл высказывания Андры об этимологии каких-то пигмейских речевых оборотов наивными. Попался бы он мне, этот гуманитарий! Ну-ка, как его фамилия? Я удивился: статья была подписана Эугеньюшем - тем самым, надеждой этнолингвистики.
Ладно, не моё это дело.
Я положил "Лингвистику" обратно на полку и пошёл выручать Леона.
В музыкальном отделе мне пришлось обратиться к консультанту - полной пожилой женщине с жёлтыми полосами и доброжелательным лицом. К сожалению, запись песни "И снова гудят корабли у причала" ещё не поступила. Не желаю ли я послушать записи новейшей музыки? Я пожелал, но что-то новейшая музыка мне не понравилась: тягучая, как мармеладная резинка. Что-нибудь другое, пожалуйста.
Леон поглядывал на часы.
- Ты торопишься? - спросил я.
- Нет, но… если ты решил обойти все отделы…
- Больше никуда не пойду. - Я повернулся к консультанту:
- "Хорал" Древесникова? Да, мы послушаем.
У-у, какое вступление! Это подойдёт. Что ещё? Тетра-симфония "Жизнь человека" - пойдёт! Можно и баллады Милтоуна: как-никак он был пилотом, прежде чем нашёл себя в музыке. Композиторов прошлого века? Кто там? Скрябин, Равель, Прокофьев, Хиндемит - отлично, возьму всех. А это что за кристалл - "Песни великой революции"? Можно послушать?
Я вздрогнул, когда мужественный баритон запел по-русски - сдержанно и как-то очень доверительно: "Мы ехали шагом, мы мчались в боях…" Я увидел: скачут по степи всадники в краснозвёздных шлемах, пригибаясь к конским шеям, руки с саблями вытянуты вперёд…
Да, не зря я заглянул сюда. Одна "Гренада" чего стоит! Куча кристаллозаписей громоздилась на столе, я заполнил бланк заказа и попросил все это доставить в гостиницу.
Консультант сказала с максимально доброжелательной улыбкой:
- Ведь ты Улисс Дружинин, я не ошиблась? Вчерашнее твоё выступление на Совете мне очень не понравилось. Оно может оказать вредное влияние на молодёжь.
- Это ещё почему? - вмешался Леон.
- Я много лет работала с детьми и знаю. Дети очень впечатлительны. Подумай сам, что будет, если после таких необдуманных выступлений у подростков начнётся космическая лихорадка? Разве ты забыл, как они восприимчивы?
Леон готов был вспылить, я поспешил увести его прочь.
- Классная дама из гимназических романов! - ворчал он, пробираясь вслед за мной к выходу из рипарта. - Попадись к такой в руки - закормит до удушья сладкими пряниками… Ах, деточки, не ходите в космос…
- Брось, Леон. Классная дама, может, по-своему права. Мы помчались, а надо ехать шагом.
- Вот как! И это говоришь ты, Улисс Дружинин?
Я промолчал. Мы вышли на улицу, в людской водоворот. Принято считать, что век урбанизации кончился, да и статистика показывает, что население старых городов значительно уменьшилось, люди предпочитают селиться "на природе", - а вот же как запружён город, какие толпы на площадях…
- Да, перенаселённость - вещь нешуточная, - сказал Леон. Должно быть, вид праздничных толп вызвал у него те же ассоциации. - В твоей речи, Улисс, мне больше всего понравились два слова: "преодолеть инерцию". В том-то и штука! Домоседы всегда составляли большую часть человечества. Оно привычнее - накатанная колея жизни. И спокойнее. Что говорить - план расселения во времени грандиозен. Но я не уверен, что, когда настанет время практического осуществления, не появятся влиятельные классные дамы обоего пола. Они начнут вопить: "Одумайтесь! Куда вы хотите ввергнуть бедное человечество! Ах-ах! Вы хотите, чтобы люди повернули вспять, чтобы они дрались с хищными ящерами в чёрных болотах мезозоя? Фи!.."
Шедшая навстречу пожилая чета испуганно отпрянула в сторону.
- Что за манера - кричать на улице, - донеслось до нас по-русски.
- Слышишь? - усмехнулся я.
- Именно кричать надо! - Леон все же понизил голос. - Надо расшатывать инерцию. Нельзя откладывать на дальние времена выход в Большой космос, если есть возможность сделать это сегодня. Улисс, мы не одиноки, ты знаешь сам. Будем драться за разведывательный полет.
- Решение Совета может отменить только сам Совет.
- Так заставим его отменить! Организуем выступления в печати, опрос общественного мнения…
- Вряд ли поможет опрос. Получится примерно та же картина, что при голосовании в Совете. Даже хуже.
Леон остановился, загородив мне дорогу. Он смотрел на меня беспокойно и удивлённо.
- Не пойму, что с тобой творится, Улисс.
- А что такое?
- Какой-то ты… смирившийся… Зачем ты подарил мне значок? Для чего набрал столько барахла? Что ты задумал, Улисс?
- Если тебе не нравится значок, отдай обратно.
- Мне не нравится твоё настроение.
Он пристально смотрел, и я понял ход его мыслей.
- Зря беспокоишься, - сказал я. - Тебе не придётся гоняться за мной по Европе. Все в порядке, Леон. Не знаешь случайно, что идёт в Интернациональном театре? Целую вечность там не был.
- Почему же не знаю? Идёт "Океанский прибой", инсценировка романа Сорокина.
- Стоящая вещь?
- Неплохая. Улисс, я понимаю, тебе не хочется сейчас говорить… Пожалуй, действительно нужна разрядка… Но потом, когда ты отдохнёшь, придёшь в себя…
- Там видно будет. Извини, что задержал, ты ведь куда-то торопишься.
Леон посмотрел на часы:
- Да, я опаздываю немного. Понимаешь, Нонна просила приехать.
- Привет ей передай. Ну, Леон… - Я стиснул ему руку. - Спасибо тебе.
- За что?
- Вообще… Всего тебе хорошего.
Уходя, я чувствовал, что он смотрит мне вслед. Потом толпа захлестнула нас обоих.
А мне было некуда торопиться. Я шёл не спеша по улицам, по бульварам, утопающим в цветах и пёстром праздничном убранстве.
"И снова гудят корабли у причала…"
Я посмотрел "Океанский прибой" - хорошую драму, чем-то напоминавшую историю сложных отношений Тома и Ронги Холидэй, родителей Андры. Правда, действие тут происходило не на Земле, а под водой - в рудничном посёлке на дне Тихого океана. И ещё я успел посмотреть комедию в Театре миниатюр довольно смешную, но, в общем-то, пустяковую.
Было около полуночи, когда я вернулся в гостиницу. Я заказал по инфору место на завтрашний рейсовый лунник. Попросил прислать одного из гостиничных мажордомов для упаковки вещей.
Мой номер был завален свёртками, пакетами, кипами книг.
Я постоял у открытого окна, глядя на пляску огней в ночном небе. Потом решился наконец: набрал код Андры. Она ответила сразу.
- Не разбудил тебя?
- Нет, что ты, у нас ещё гости. Я рада, что ты вызвал, Улисс…
- Андра, я улетаю. Надолго. Желаю тебе счастья. Прощай.
Утром, перед отлётом, я вызвал Борга, чтобы попрощаться, но его видеофон не ответил на вызов. Я позвонил администратору и узнал, что конструктор Борг улетел вчера около пяти вечера.
- Не говорил он, куда улетает? - спросил я.
- Он заказал место на ближайший рейс к "Элефантине", - ответил администратор.
Вот как, подумал я, значит, передумал Борг. Собирался к своему другу Хансену в Копенгаген, а улетел на "Элефантину". Я представил себе опустевший по случаю праздника звездолёт и Борга - как он медленно идёт один-одинёшенек по коридорам, мысленно прощаясь с кораблём. С прекрасным кораблём, в создание которого он вложил столько труда и таланта.
Так-то вот…
Я прилетел в космопорт за час до отправления лунника.
Непривычно это - войти через пассажирский вход, сдать багаж и, не заходя ни в пост ССМП, ни в диспетчерскую, развалиться в кресле, попивать апельсиновый сок и перелистывать пёструю иллюстрированную пустяковину, которая испокон веков почему-то считается лучшим чтивом для пассажиров. Непривычно - и хорошо…
Не надо бросать пилотский жетон в блестящее горло регистратора, не надо лезть в холодные объятия автоматического диагноста… Когда-то, читал я, инквизиция использовала для пыток жестяную статую человека. Она раскрывалась на две половинки, а внутри вся была утыкана острыми иглами. Еретика вставляли в неё и захлопывали. Примерно такую же штуку создали наши медики, и ни один пилот не пойдёт в рейс, пока не побывает в "железной деве" - тесной кабине, в которой многочисленные датчики вытягивают из тебя информацию о составе крови, её давлении, пульсации, ритме сердца и мозга, о биоэлектрическом индексе и о мышечном потенциале. Я - пассажир. Мне не надо знать ничего. Объявят посадку - моё дело пойти за дежурной, пройти шлюз, затем мне покажут в салоне моё место, и - везите меня!
Я сидел в зале ожидания и впервые в жизни читал "Памятку для лиц, впервые вылетающих в межпланетный рейс". Занятно все это было. А вернее, все это помогало мне отвлечься от беспокойных и не очень-то весёлых мыслей.
Но вот прозвучал мотив "внимание", и я, как и прочие пассажиры, повернул голову к информационному экрану. На экране возникла девушка из персонала космопорта, вполне типовая - двухцветные волосы, космофлотская чёрная блузка, улыбка, полная обаяния. Она оглядела зал, остановила взгляд на мне и негромко сказала:
- Улисс Дружинин, тебя срочно вызывают в диспетчерскую.
Кто-нибудь из товарищей пилотов, подумал я. Передать что-нибудь на Луну…
Я пошёл не торопясь, не теряя достоинства, как и полагается пассажиру, которого должны обслуживать по всем правилам.
А спустя десять минут я уже томился в холодном нутре "железной девы"…
Надо же случиться такому: у первого пилота рожает жена. И первый пилот ужасно беспокоится. То есть он, конечно, и виду не показывает и хочет лететь, но провести "железную деву" ему, разумеется, не удалось. Подвёл пилота биоэлектрический индекс, и его безжалостно отстранили от рейса, чем ещё более усугубили его нервное состояние. А второй пилот - желторотый юнец, только что окончивший институт, и… Да что говорить, космофлот есть космофлот, никогда в нём не будет порядка. А я, понятное дело, тут как тут: удивительное у меня свойство влипать в разные истории!..
Ну ладно, может, оно и к лучшему - ещё раз, в последний раз, посидеть в рубке лунника.
И вот я уже сижу за командирским пультом, а второй пилот, с юношеским пушком на щеках и плечами многоборца, сидит в правом кресле и столь же откровенно, сколь и почтительно разглядывает меня - сказок наслушался, видно…
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Икар, - ответил он застенчиво.
- Родительское?
- Собственное, - сказал он и застеснялся ещё больше.
Я хотел съязвить, напомнить, что издавна старые лётчики считали Икара типичным аварийщиком, нарушителем инструкций, но воздержался.
- Икар так Икар, - сказал я. - Давай читать молитву.
Он послушно включил предполётный экран. На нем загорелась надпись: ГОРЮЧЕЕ?
Я посмотрел на указатель горючего и нажал кнопку "ДА".
Надпись сменилась новой: ЭКИПАЖ?
"ДА".
ПАССАЖИРЫ?
"ДА".
СВЯЗЬ?
"ДА".
Скучное это занятие - дублировать автоматику, которая и сама все знает, но ничего не поделаешь - ледяные правила космофлота требуют, чтобы командир лично ответил на все три десятка предполётных вопросов. Наконец мне позволили выйти на связь с дежурным диспетчером. Он прочёл мне условия полёта, которые я знал и без него. Но так было надо. Потом я получил разрешение на связь со стартом. И только после этого я, сняв предохранительный колпачок со стартовой кнопки, собрался включить автомат старта. Правый пилот так смотрел на мой палец, будто из него сейчас вырвется плазменный ураган.
- Икар, - сказал я, - нажми.
Ах, как сверкнули у него глаза!
- Можно? Мне? - переспросил он.
- Не переспрашивай командира, Икар. Не все это любят.
Ах, как старательно нажал он красную стартовую кнопку, сразу пересветившуюся зелёным светом, как благодарно посмотрел на меня!
Потом - такой привычный, такой знакомый рывок, когда кресло мягко утопает в гнезде амортизатора. Потом - педальная подножка вздрогнула, встретила мои ступни и вежливо приподняла их чуть выше, чтобы стабилизировать кровяное давление… Я вступил в свои командирские права - право присутствия при действиях автоматики.
Селеногорск по праздникам будто вымирает. Большинство селенитов улетает на шарик, остаются лишь самые необходимые вахты. Я шёл пустынными селеногорскими коридорами, скользя взглядом по стенам, разрисованным и исписанным здешними остряками.
Устрашающее табло "Не входить!" над дверями Узла космической связи не горело. Я постучался - никто не ответил. Неужели и Робин улетел на праздники? Дверь поддалась нажиму, я вошёл в холл. Здесь никого не было, кроме вычислительного автомата, из пасти которого торчал, как язык, кусок бледно-розовой плёнки. Я выдернул плёнку, посмотрел - ряды цифр и знаков. Из-за двери аппаратной донеслись голоса. Я заглянул туда.
Дед сидел спиной ко мне - сухонький, сутулый, в неизменной своей чёрной шапочке; перед ним стоял столик, заваленный таблицами и обрывками плёнки. А вдоль слепых, отдыхающих экранов прохаживался Робин, засунув руки в карманы комбинезона. Для полноты картины не хватало только "среднего звена" великой династии космических связистов. Но я знал, что Анатолий Греков занят сейчас другими делами - в Совете шла серия совещаний, разрабатывалась новая программа…
- Легко твердить "не годится, не годится", - говорил Робин, продолжая мерно вышагивать из угла в угол. - Если бы вы с отцом с самого начала сделали упор на элементарные планетологические вопросы, а не на теорию информации…
Тут он повернулся и увидел меня.
- Какими судьбами? - Робин широко развёл руки и заулыбался, но улыбка не согнала с его лица выражения озабоченности. - Садись, Улисс, сейчас мы…
- Без теории информации, - проскрипел Дед, - без выработки кода вообще не стало бы возможности обмена.
Он тяжело поднялся, кивнул мне. Я протянул ему плёнку: может быть, там значилось нечто важное? Дед посмотрел, бросил плёнку на стол и сказал:
- Все то же. - Волоча ногу, он направился к двери. - Отдохну немного перед обедом, Михаил.
Мы остались вдвоём с Робином.
- Что хорошего, Улисс? Впрочем, знаю, знаю - хорошего ничего нет. Возвращаешься на свой корабль? А у нас тоже сплошные неприятности. Ни черта не можем понять, что стряслось с Сапиеной.
- Молчит? - спросил я.
- Молчит! - Робин постучал костяшками пальцев по главному экрану, будто этот стук мог пробудить от спячки неведомых абонентов на другом конце канала связи. - Запросили рецепт открытого огня - и замолчали. Мы тут ломаем голову, загрузили алгоритмами догадок логические машины. Но все наши гипотезы не стоят… не стоят застёжки на твоём костюме. Кстати, недурной костюмчик. Теперь такая мода пошла?.. Понимаешь, мыслим по-земному! Слишком по-земному. И машины наши антропоидны. Вот в чём беда.
Ты прав, подумал я. Прав как никогда. Мы ещё не готовы для разговора с Большим космосом. Далеко ли мы ушли от неандертальцев, тупо таращивших глаза на звёздное небо, такое непонятно-пугающее? Положим, знаем мы неизмеримо больше, но вот понять… Для того чтобы понять, надо быть там. Надо стать наконец homo universalis.
- Что? - спросил Робин. - Не понял твоего менто.
"Раньше ты понимал меня лучше", - с внезапной горечью подумал я.
- Нет, я не посылал менто. Послушай, а ты уверен, что они просили именно огонь? Может, вы их вовсе не поняли и последний сигнал означал просто "не хотим больше с вами разговаривать"…
Робин отлепился от экрана и присел на край стола, небрежно отодвинув груду бумаг и плёнок. Кажется, он немного успокоился, во всяком случае ответил он примерно так, как бывало прежде, когда мы летали вместе:
- Я всегда говорил, что у тебя светлый ум, Улисс. - И, помолчав, добавил: - Вообще-то замечание резонное. Сколько уже месяцев я выверяю код… Да нет, при всём его несовершенстве сигнал расшифрован правильно. Мы тут с Дедом переворошили всю документацию, весь обмен с самого начала. Не хотел я вытаскивать Деда на Луну, отрывать от мемуаров, но пришлось…
- Значит, нужен огонь, - сказал я. - На Земле давно нe пользуются открытым огнём, но каждому дураку известно, что огонь бывает разным. Не обязательно при соединении вещества с кислородом. Многие металлы горят в хлоре, некоторые окиси - в углекислоте. Если бы знать наверное, какая там атмосфера…
- Вот именно. По нашим скудным сведениям, атмосфера у них нашего типа. Но, конечно, уверенности нет.