Но были здесь и другие тени - сгустки тьмы, которые превращали это место из просто угрюмого в мрачное и даже зловещее. Буш придерживался на этот счет общепринятой точки зрения. Похоже, будущие поколения Странников тоже облюбовали - или еще облюбуют? - эту долину. Может, здесь когда-нибудь возникнет первый юрский поселок. Это уже очевидно: туманные очертания будущих зданий и людей проступали там и здесь, и чем в более отдаленном времени они пребывали, тем призрачнее и прозрачнее казались.
Буш, оказывается, приткнулся прямо у стены одного из таких таинственных зданий. Строение, видимо, принадлежало очень далекому будущему: пейзаж виднелся сквозь него, как сквозь дымчатые стекла очков.
"Однако они в своем будущем разрешили чуть ли не все проблемы, над которыми мы сейчас ломаем головы", - подивился Буш про себя.
Переправили же они сюда каким-то образом такие тяжелые материалы, как бетон и камень, и даже электричество здесь провели. Словом, пришельцы из будущего жили тут на манер далекого (даже для них) прошлого. Отсюда напрашивался вывод: Буш и его современники тоже жили здесь на манер далекого (но уже для себя) прошлого - в палатках, по-дикарски.
Из будущего здания выходили и в него входили какие-то люди. Их силуэты были так расплывчаты, что оставалось неясным, кто из них мужчина, кто - женщина. Снова, как когда-то, ему показалось, что их глаза светятся - чуть ярче, чем полагалось бы. Они видели его не яснее, чем он видел их; но все же чувствуешь себя слегка неуютно, сознавая, что за тобой подглядывают.
Буш оглядел окрестности, отмечая про себя количество теней грядущего. Две прозрачные фигуры прошли прямо сквозь него, поглощенные беседой, - но, конечно, до Буша не долетело ни звука. Леди-Тень появилась тут уже давно; он так привык к ней, что даже не сразу обратил на нее внимание. Интересно, что она думает об Энн? Тень тенью, но какие-то мысли и чувства у нее должны быть (ибо сомнительно, чтобы в будущем человек лишился этой привилегии).
Все пространство, похоже, постепенно заполняется чувствами. И опять Бушу припомнился Моне, его водяные лилии: они могли заполнить весь пруд так, что не оставалось и окошечка воды, но в то же время никто никогда не видел (и вряд ли увидит), чтобы они выползали на берег или обвивали склонившиеся над водою деревья.
Затем ему припомнилось, что Борроу в юности тоже был художником. С ним всегда можно отвести душу, хотя характер у него и тяжеловат… Впрочем, кто бы говорил, старина!
Буш наконец поднялся и направился к жилищу старого друга. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что дела у Борроу, видать, пошли в гору. К двум уже знакомым палаткам добавилась третья: в одной размещался собственно магазинчик, в другой был бар, в третьей - кафе. Надо всеми тремя высился транспарант с надписью: "Амниотическое Яйцо".
Вокруг теснились здания невиданного архитектурного стиля, на некоторых из них можно было разобрать такую же вывеску… И все тени были различной степени ясности - согласно их отдаленности во времени. Это были настолько явные признаки будущего процветания, что Борроу ни на мгновение не поколебался в выборе места для своего "дела", как он его называл.
- Амниотическую яичницу и жареный картофель, - провозгласил Буш, вваливаясь в кафе.
Вер стояла за прилавком. В ее пышной шевелюре с их последней встречи явно прибавилось седины; ей было уже около пятидесяти. Но ее улыбка осталась той же, и походка, и жесты. Пожимая ей руку, он почувствовал, что рука эта стала… ну, как будто стеклянной, что ли. Похоже, они с Роджером так и застряли в том году, в котором он их тогда оставил. Значит, не седина посеребрила ее волосы; и лицо ее слегка посерело, на нем залегли тени. Даже голос ее доносился глуховато сквозь тонкий временной барьер. "Значит, и предлагаемые кушанья будут такими же водянистыми", - тоскливо подумал Буш.
Но, как бы там ни было, они приветствовали друг друга тепло и сердечно.
- Держу пари, ты и знать не знаешь, что такое Амниотическое Яйцо, - заметила Вер.
Родители окрестили ее Вербеной, но она всегда предпочитала сокращенное имя.
- В любом случае, для тебя оно - немалая прибыль.
- Вот гляжу на тебя, и мне сразу припоминается чье-то утверждение, что гармония души и тела - непременное условие жизни. А ты своим видом как раз заявляешь обратное. С телом твоим, вижу, все в порядке. А с душой - беда?
- Это точно. Как обычно, ты же помнишь.
Буш когда-то хорошо знавал эту женщину - еще в ту пору, когда они с Роджером были честолюбивыми художниками-конкурентами. Тогда еще не было Странствий, как и многого другого. Где на ленте времени затерялась эта точка? Наверное, сто тридцать миллионов лет назад - или вперед, трудно сказать. Прошлое теперь мешалось с будущим, они непостижимым образом перетекли друг в друга.
- …Как твой Роджер?
- Да так - живет себе, поживает. В общем, неплохо. Наверное, скоро появится. А ты? Как твои новые композиции?
- Понимаешь… У меня сейчас вроде бы как застой. Я… нет, черт возьми, не застой, - я просто совершенно пропал.
Он сказал ей почти что правду; она была единственной женщиной, которая спрашивала о его работе с искренним и живым интересом.
- Чувство потерянности иногда необходимо. Ты что же, совсем не работаешь?
- Да как сказать… Намалевал пару картинок, просто чтобы убить время. Наши мудрые психологи, помнится, дали научное определение такому роду занятий - конструирование времени. Теперь говорят, что человек более всего озабочен конструированием времени. Дескать, даже войны не помогают ему отвлечься от забот.
- Так значит, Столетняя война чуть не разрешила эту проблему?
- Ага, значит. А еще значит, что музыка, искусство, литература - составные той же самой категории. Лир, Страсти по Матфею, Герника - все это способ убить время, а убийство - всегда преступление.
Оба обменялись улыбками и понимающими взглядами. А потом вошел Борроу. Нет, пока еще не вошел, а остановился в дверном проеме. Как и его супруга, за последние годы он слегка раздобрел, но одевался до сих пор с иголочки, щегольски. Борроу пошел к старому приятелю и радостно пожал ему руку.
- Ну как ты, Эдди, старина? Миллион лет не виделись. Рекорд в Приближении по-прежнему остается за тобой?
- Похоже на то. А как у тебя дела?
- Какой год из тех, где ты был, находился к нам ближе всего?
- Какой бы там ни был, людей там я видел. - Буш недоумевал, зачем другу понадобился ответ на такой вопрос.
- Здорово. А все-таки, какой?
- Думаю, бронзовый век.
Борроу от души хлопнул его по плечу.
- Молодчина! Заходил тут к нам на днях один тип, так он все заливал, что, мол, побывал в каменном веке. Может, и не совсем врал; но рекорд в любом случае твой.
- Да, говорят, надо вконец доканать свою личность, чтобы забраться так далеко, как я!
Их взгляды встретились, и Борроу первым отвел глаза. Возможно, он вспомнил: Буш не выносил вылазок в свою душу. А последний тотчас пожалел о своей вспышке, постарался взять себя в руки и продолжить беседу.
- Рад снова видеть тебя и Вер… Погоди-ка, Роджер, ты что - опять взялся за старое?! - Он вдруг заметил пластины, прислоненные к стенке, и вытащил одну на свет.
Всего пластин оказалось девять. Буш оглядывал их одну за другой, и изумление его все росло.
- Боюсь, я снова вторгся на твою территорию, Эдди.
Да, Борроу опять вернулся к творчеству. Но увиденные им композиции не были группажами в его, Буша, понимании. Это был откат к Габо и Певзнеру, только с использованием новых материалов; причем эффект оказался совершенно неожиданным.
Все девять работ были вариациями на одну тему, воплощенными в стекле и пластмассе с вращающимися металлическими вставками на электромагнитах. Все это располагалось таким образом, что создавалась иллюзия больших расстояний - все менялось в зависимости от того, откуда смотреть. Буш тут же понял, что имел в виду художник: то были напластования времени, залегающие причудливыми изгибами вокруг "Амниотического Яйца". Редкое единство видения и материала, которое и создает настоящие шедевры.
Однако восхищение Буша быстро сменилось жгучей завистью…
- Очень неплохо, - бросил он тоном дилетанта-обывателя.
- А я-то надеялся, что ты меня поймешь. - Борроу, вздохнув, взглянул на него пристально и устало.
- …Хм… Если честно, я пришел сюда за одной девушкой, и еще - чтобы промочить горло.
- Ну, второе у нас всегда найдется; а девушку иди и поищи в баре.
Борроу двинулся вперед, Буш молча потащился следом. Он был слишком зол, и ему было не до разговоров. Работы-пластинки оказались такими яркими, и свежими, и неповторимыми… От этой мысли у Буша зачесалось между лопатками - такое всегда случалось с ним при виде чужого гениального шедевра, который мог бы быть - и должен бы быть - произведением его собственных рук. И теперь у него вызвал черную зависть - кто бы только сумел вообразить? - Борроу, забросивший творчество много лет назад и превратившийся в обычного бакалейщика, Борроу с этими своими мещанскими воротничками! Но именно старый Борроу уловил некое загадочное послание свыше и воплотил его в материале… Да еще как воплотил!
А хуже всего, Борроу прекрасно сознавал, какую потрясающую вещь он сделал. "Так вот почему он подлизывался ко мне, поминая мои рекорды", - наконец осенило Буша. В искусстве ты, мол, просто пустое место, но не расстраивайся, приятель - зато в Приближении ты рекордсмен, и тебя пока еще никто не переплюнул! Итак, Борроу предвидел, что Буш сразу по достоинству оценит его работы, и в душе жалел его, потому что его другу больше не потянуть создать вещи подобного уровня.
Магазинчик и без того явно процветал, а теперь здесь еще обнаружились такие сюрпризы! Недурное изобретение художника-бакалейщика: материализуешь вдохновение в гамбургеры и газированную воду и забот себе не знаешь!
Буш и так и сяк ругал себя за подобные мысли, но мыслям на это было начхать: они продолжали катиться своим чередом. Те пластины… Габо… Певзнер… У работ Борроу, конечно, есть предшественники, но сами они совершенно оригинальны. И если это не новый художественный язык, то мост от старого к новому. Мост, который должен был построить он, Буш! Ну так что ж! Он найдет другой. Но старина Борроу… ведь он-то однажды осмелился зубоскалить над шедеврами самого Тёрнера!
- Двойной виски, - отрывисто заказал Буш.
Он так и не смог выдавить "спасибо", когда Борроу пристроился рядом, поставив на стол два стакана.
- Так, значит, ты с девушкой? Какая она из себя - небось, блондинка?
- А черт ее разберет. Грязная, как трубочист. Подобрал ее в девоне. Толку от нее никакого - я бы и рад теперь освободиться от лишней обузы.
Но Буш явно говорил не то, что думал; а думал он по-прежнему о композициях Борроу. Ему очень хотелось снова взглянуть на них, но попросить об этом было немыслимо.
Борроу немного помолчал, как бы прикидывая, верить или нет брюзжанию друга. Затем сказал:
- Ты все еще горбатишься на старого ворчуна Уинлока?
- Да. А что?
- А то, что был тут вчера один малый - по имени Стейн, кажется. Он раньше тоже там работал.
- Впервые слышу.
"Тот крашеный Стейн и Институт? Чушь собачья".
- Тебе, наверное, негде заночевать? Оставайся, мы тебя где-нибудь пристроим.
- У меня есть палатка. К тому же я, может, не останусь тут на ночь.
- Но, конечно, поужинаешь с нами?
- Нет, не могу. - Теперь ему с трудом удавалось держать себя в руках. - Объясни-ка мне лучше, что за чертова штуковина это ваше Амниотическое Яйцо? Некое новое блюдо?
- В каком-то смысле, наверное, да.
Борроу принялся объяснять, что Амниотическое Яйцо - чуть ли не величайшее новшество мезозойской эры, которое привело к господству на Земле больших рептилий, господству, продлившемуся сотни миллионов лет.
Амнион - это оболочка в яйце рептилии, которая позволяла зародышу пройти стадию головастика внутри яйца и тем самым выйти на свет Божий уже почти сформировавшимся существом. Такое приспособление давало рептилиям возможность откладывать яйца прямо на землю и постепенно заполонить все окрестные континенты. Но амфибиям - прародителям рептилий - повезло гораздо меньше: их яйца были мягкими и студенистыми, и их детеныши могли вылупляться и развиваться только в жидкой среде. Отчасти поэтому амфибии и оказались так привязаны к водоемам.
Как рептилии порвали извечную связь амфибий с водой, так и человечество разорвало когда-то подобную связь первобытных людей со Вселенной. И, наверное, поэтому человечество простояло на месте Бог знает как долго.
- Твое "Амниотическое Яйцо" сослужит тебе такую же службу.
- Да какая муха тебя сегодня укусила, Эдди, старина? Может, тебе пора вернуться в "настоящее"?
Буш залпом осушил бокал, резко встал и заставил себя посмотреть другу в глаза.
- Наверное, я и в самом деле вернусь, Роджер… Я забыл сказать: мне очень понравились твои работы.
Вылетая из бара, он заметил на полотняной стене еще одну пластину-композицию.
Колесики и винтики в его мозгу бешено крутились.
"Тебе полагалось бы радоваться, что кто-то сделал такое. И вдвойне радоваться, что этот гений - твой друг. Но все же… мои мучения, терзания, поиски… Может, он тоже старался и мучился, или делает и сейчас - кто знает? Нет, все-таки ничего он такого не создал… А это? …Дешевка, приманка для туристов… Я - идиот, ничтожество без силы воли. И мои приступы самобичевания - только прикрытие, маскировка. А что под слоем защитного грима? Множество похожих же слоев: если сдирать их один за другим, как листья с кочана капусты, то эти пласты всегда противоположно заряжены - самолюбование и самобичевание; и так далее, пока не обнажится гнилая сердцевина… Господи, я так устал от самого себя! Укажи мне выход, дай мне выйти на волю!"
Только теперь, казалось, у него раскрылись глаза, и в своем прозрении он увидел, как же растранжирил и опустошил самого себя. Еще пять лет назад он занимался настоящим делом. А теперь стал Странником Впустую, и уже не мог без Странствий, как наркоман не может без привычной травки.
Впереди появились мужчина и девушка, идущие в том же направлении, что и он. Их силуэты были так резко отчетливы, что было ясно: они прибыли из того же года, что и сам Буш. При виде девушки внутри у Буша что-то всколыхнулось, и теперь его, как назойливый комар, преследовало желание увидеть ее лицо.
В нем опять проснулся азарт игрока, как почти всегда было в подобных случаях. Но теперь у него нет повода подойти - раньше-то он прибегал к предлогу поисков натурщицы. У него имелся свой стандарт женской красоты, и искра мгновенно гасла, если найденная "модель" чем-то его не удовлетворяла. Где-то по задворкам мозга пронеслась мысль, что Энн была вполне, и даже очень…
Буш теперь следовал за парой, заходя то справа, то слева в надежде разглядеть профиль девушки. Кругом теснились палатки, вокруг них слонялись лохматые и неприкаянные Странники-одиночки, отчаянно соображавшие, что же им теперь делать в этом прошлом.
Буш завернул за палатку вместе с преследуемой парой - и увидел, что девушка стоит уже одна. Она обернулась… И его сердце упало. Ну и рожа!
И вдруг Буш почуял неладное. Он резко развернулся, но из палатки уже вылетел спутник девушки с занесенным над головой ломом.
Мгновение непостижимым образом растянулось почти в бесконечность.
Буш уставился на нападавшего, а в мозгу пронеслась целая вереница мыслей: "Эх, взглянуть бы на него хоть мельком, интересно все же знать, кто тебя убьет", и еще: "Да я его и впрямь знаю: тот малахольный из компании Лэнни, с крашеными волосами, и зовут его - ах, черт, Роджер ведь только что о нем говорил, как это я не запомнил? Чем все время занята моя голова? Собой, всегда только самим собой, и круто же мне придется… стоп: Стоун? Нет - Стейн! Ну…"
И тут лом наконец опустился, скользнув по лицу и шее и обрушившись на плечо. Буш мешком рухнул навзничь. Падая, он попытался вцепился в ногу Стейна, но сумел схватить только штанину. Стейн пихнул его не глядя, высвободился и бросился наутек, явно даже не вспомнив о своей спутнице.
Ни одна песчинка с юрской равнины не сдвинулась с места…
Двое дюжих парней помогли Бушу подняться. Как сквозь хлопок в ушах он слышал соболезнования и предложения довести пострадавшего до "Яйца". Вот уж чего ему сейчас меньше всего хотелось. С трудом отделавшись от сочувствующих, он потащился прочь от палаток; все внутри него крутилось гигантским взбесившимся смерчом.
Палатки наконец остались позади, но вокруг столпились туманистые строения пришельцев из будущего. Буш проскользнул сквозь них и нырнул в пышную густо-зеленую растительность.
Поблуждав немного и выйдя к свету, он оказался на берегу широкой небыстрой реки - той самой, которую они с Энн не так давно видели со взгорья. Он уселся возле самой воды, обеими руками держась за горящую шею. Мрачный лес среднеюрского периода насупленной бровью нависал над правым берегом, а по левому простирались болота и тростниковые заросли.
Буш тупо уставился на этот пейзаж; потом ему в голову пришло, что окружающий вид почти в точности совпадает с картинкой из учебника естественной истории. Да, той самой, из его школьного детства - как же давно все это было! До Странствий тогда человечество еще не дошло, но уже начиналось всеобщее помешательство на прошлом. Стоп, в каком это было году?.. Наверное, в две тысячи пятьдесят шестом - отец как раз только что открыл собственное врачебное дело. Тогда все сходили с ума по Викторианской эпохе. Ведь именно викторианцы впервые открыли доисторический мир; может, и сам Уинлок в ту пору был подхвачен всеобщей волной.
А на картинке учебника точно так же размещались река, болота, заросли экзотических растений; а еще там фигурировала симпатичная компания рептилий начала эпохи. Слева, помнится, красовался аллозавр, с гримасой гурмана склонившийся над опрокинутым на спину стегозавром. Тут же неподалеку прогуливался комптозавр; его короткие передние лапки были воздеты горе: ни дать ни взять доисторический священник, молящийся за упокой души собрата-стегозавра. Дальше - птеродактили, археоптерикс на ветке - словом, достаточно полный набор…
Каким простым выглядел этот нарисованный мир, как похож и в то же время не похож он был на настоящий! Настоящая юрская долина никогда не была бы так переполнена живностью. К тому же Бушу ни разу не приходилось видеть здесь птеродактиля. Может, они были редки или обитали только в другой части Земли. А может, они - лишь плод ошибки изобретательного палеонтолога девятнадцатого века, который собрал воедино кости разных существ. Занятно было бы, если бы птеродактили оказались попросту измышлением Викторианской эпохи наравне с Питером Пэном, Алисой и графом Дракулой.
Было облачно и душно - и, как на вспомнившейся Бушу картинке, никто из чудовищ не отбрасывал тени. Снова ему припомнился тот разнесчастный день, когда мать сказала, что больше не любит его, и подтвердила слова тем, что заперла его на весь день в саду. Буш хотел бы, чтобы симпатяга бронтозавр внезапно высунул голову из-под медленно струящейся воды: это помогло бы ему развеяться. Но водную гладь никто не тревожил. Потому как Эпоха Рептилий никогда не была так перенаселена, как Эпоха Людей.