Не знаю, почему мы отправились именно в Норт-Альтамонт. Когда речь заходит о Норт-Альтамонте, тетя Мэнди всегда говорит, что надо "посетить" Линкольн-стрит. Как будто Линкольн-стрит в Норт-Альтамонте - это одно из таких мест, которые все знают и стремятся "посетить", как, например, во Флориде все "посещают" "Уолт Дисней уорлд", а в Нью-Йорке - бродвейское шоу. Все же нельзя не признать, что Линкольн-стрит - довольно милая улица спокойного тихого городка в Новой Англии. Она очень крутая, ее мостовая выложена кирпичом, а машинам по ней запрещено ездить, хотя прямо посередине люди водят лошадей, так что порой можно наткнуться на сухие зеленоватые лошадиные лепешки. Ну, там очень живописно.
Мы заходим в несколько магазинчиков, полутемных и пахнущих пачулями. В одном из них продают толстые свитеры из шерсти лам, выращенных в Вермонте, и негромко играет музыка - в ней смешаны звуки флейты, клавесина и птичий свист. В другой лавке нам предлагают работы местных ремесленников - глянцевых керамических коров, что прыгают через луну, тряся розовым выменем. Здесь из стереосистемы льются пронзительно-плавные психоделические мелодии в манере "Грэтфул Дэд".
Десять магазинов спустя мне становится скучно. Всю неделю я плохо спал - кошмары плюс колотье и так далее, и поэтому хождение утомило меня. Настроение не улучшается, когда мы заходим в очередную лавку - антикварную, расположившуюся в бывшем каретном сарае. Здесь не играет ни "нью-эйдж", ни музыка хиппи, зато слышатся куда более жуткие звуки - репортаж с воскресной игры. В магазине нет даже стереосистемы, только маленький радиоприемник на прилавке. Владелец магазина, пожилой мужчина в комбинезоне, слушает репортаж, засунув в рот большой палец. В его глазах застыла отчаянная безнадежность.
Я хожу вокруг прилавка, чтобы понять, как идут дела и чем так потрясен владелец. Наши принимают. Отбивать выходит Хэп Диел - и мгновенно пропускает пару страйков.
- Нынче Хэп Диел играет просто убийственно, - говорит комментатор. - За последние восемь дней он набрал невообразимые сто шестьдесят, и тут нельзя не задаться вопросом: почему же Эрни упорно, раз за разом ставит его на игру, хотя его буквально размазывают по пластине? Партридж выходит на позицию, подает и вот… о, Хэп Диел замахивается на плохой мяч, очень плохой мяч, мяч пролетает в миле от его головы… ого, погодите-ка - кажется, он упал, судя по всему, он получил травму…
Тетя Мэнди говорит, что мы прогуляемся до парка Уилхаус и устроим пикник. Я привык к городским паркам с их широкими газонами и асфальтированными дорожками, где разъезжают на роликах девчонки. А парк Уилхаус густо зарос высокими мощными елями и потому кажется мне мрачным. Дорожки здесь не для роллеров - они засыпаны гравием Игровой площадки нет. Теннисных кортов нет. Нет даже бейсбольного поля! Только таинственный полумрак, пропитанный запахом хвои (широкие ветви рождественских деревьев не пропускают солнечный свет), да изредка прошумит между веток ветер.
- Вон там отличное местечко для пикника, - говорит тетя. - Мы только перейдет этот симпатичный мостик.
Мы выходим на лужайку, но даже здесь как-то сумрачно. Кривая тропка выводит нас к крытому мосту на высоте не больше ярда над широкой медленной рекой. На другом берегу растянулся травянистый пологий склон, кое-где стоят скамейки.
С первого взгляда я проникаюсь недоверием к этому крытому мосту. В середине он явно провис. Давным-давно мост был красным, как пожарная машина, но годы и дожди смыли почти всю краску, и никто не потрудился подновить ее. Обнажившаяся древесина выглядела рассохшейся, гнилой и в высшей степени ненадежной. Внутри туннеля скопились пакеты с мусором, многие свертки разорвались и мусор вывалился наружу. Я на секунду останавливаюсь в нерешительности, и тетя Мэнди ныряет в туннель первой. Без особого энтузиазма я топаю за ней. Когда я вхожу на мост, Мэнди уже на том берегу.
В туннеле я снова останавливаюсь. Тошнотворно пахнет чем-то сладким: это запах гниения и плесени. Узкий проход петляет между завалами мусора. Вонь и сумрак, как в сточной трубе, обескураживают меня, но тетя Мэнди уже далеко, я не вижу ее, и мне страшно оставаться одному. Я тороплюсь за ней.
Но, пройдя всего несколько ярдов, я делаю глубокий вдох и… не могу двинуться дальше - меня останавливает запах. Я учуял в воздухе запах грызунов - жаркий перхотный крысиный дух с примесью аммиака, гнусная вонь летучих мышей. Этот запах я раньше ветречал на чердаках и в подвалах. В моем воображении мгновенно возникает потолок, сплошь покрытый летучими мышами. Я воображаю, как запрокидываю голову и вижу колонию летучих мышей: их тысячи и тысячи, они копошатся сплошным меховым ковром, составленным из множества коричневых тел с тонкими крыльями. Я воображаю, что слышу их слабое попискивание, так похожее на едва различимый писк плохо работающих кондиционеров и звук перемотки видеокассеты. Я воображаю летучих мышей, но никакая сила не заставит меня взглянуть наверх. Если я увижу хоть одну летучую мышь, меня в тот же миг убьет страх. Одеревеневший от ужаса, я делаю несколько шажков и наступаю на кусок газеты. Бумага шуршит так неприятно, что я отпрыгиваю назад. У меня чуть сердце не выскочило из груди от этого звука
И тут я снова на что-то наступаю - на что-то круглое, возможно, бревно. Оно поворачивается у меня под ногой. Я чуть не падаю, размахиваю руками, чтобы удержать равновесие, и каким-то образом мне удается устоять на ногах. Я наклоняюсь посмотреть, на что я наступил.
Это вовсе не бревно, а человеческая нога. В куче прелых листьев лежит мужчина. У него на голове грязная бейсбольная кепка с символикой нашей команды, когда-то темно-синяя, а теперь побелевшая по краю от застарелых пятен пота. Одет он в джинсы и клетчатую рубашку. В его бороде застряли листья. Я смотрю на него, парализованный приступом паники: я только что наступил на него, а он не проснулся.
Я смотрю на его лицо и, как рисуют в комиксах, дрожу от ужаса. Мои глаза улавливают какое-то движение. Это муха ползет по его верхней губе. Тело мухи поблескивает, словно капля расплавленного металла. Муха подползает к углу рта, на миг останавливается и залезает внутрь. А человек все равно не просыпается.
Я визжу - именно визжу, по-другому не скажешь. Я разворачиваюсь, бегу прочь с моста и на берегу продолжаю визжать до хрипа, призывая тетю Мэнди.
- Тетя Мэнди, вернись! Вернись сейчас же!
Она возникает в дальнем от меня конце туннеля.
- Что ты орешь как резаный?
- Тетя Мэнди, иди сюда, иди сюда, пожалуйста!
Я всасываю в рот слюни. Я только что осознал, что мой подбородок весь мокрый.
Она начинает переходить мост, идет ко мне, опустив голову, будто борется со встречным ветром.
- Прекрати орать немедленно. Прекрати! Чего ты орешь?
Я показываю:
- Из-за него!
Она останавливается и смотрит на неподвижное тело бедняги, присыпанное мусором и старой листвой. Она долго смотрит на него, а потом говорит:
- А, из-за него. Понятно. Что ж, с ним все будет в порядке, Гомер. Пусть он разбирается со своими делами, а мы займемся своими. Пошли!
- Нет, тетя Мэнди, давай уйдем отсюда! Пожалуйста, иди ко мне, пожалуйста!
- Я не намерена выслушивать эту ерунду более ни секунды. Быстро переходи мост.
- Нет! - ору я. - Нет, я не пойду!
Я разворачиваюсь и бегу, меня захлестывает паника, меня мутит от страха, мутит от запаха помойки, от летучих мышей, от мертвеца и от ужасного хруста старой газеты, от крысиной вони, от того, что Хэп Диел замахнулся на очевидный промах, и наша команда сливает этот сезон, как слила прошлогодний; я бегу, заливаясь слезами и размазывая по лицу слюни, и как бы часто я ни всхлипывал, в моих легких воздуха не прибавляется.
- Прекрати! - вопит мне в ухо тетя Мэнди. Она догнала меня и бросает на землю сумку с едой, чтобы освободить руки. - Хватит! Господи, да заткнись же!
Она хватает меня за пояс. Я вырываюсь и кричу. Я не хочу, чтобы меня поднимали, не хочу, чтобы меня трогали. Локтем я попадаю ей прямо в глаз, раздается звонкий костяной стук. Она вскрикивает, и мы оба валимся на землю - я внизу, она сверху. Ее подбородок вонзается мне в макушку. От боли я визжу пуще прежнего. Ее челюсти лязгнули, сомкнувшись, и она стонет, ослабив хватку. Я вскакиваю на четвереньки, я почти выбрался из-под нее, однако она цепляется обеими руками за резинку моих шортов.
- Проклятье! Прекрати это!
Мое лицо пылает адским жаром.
- Нет! Я не пойду туда, я не пойду туда, отпусти меня!
Я снова бросаюсь вперед, отрываюсь от земли, как раннер, уходящий от блока, - и вот я уже я на свободе, изо всех сил мчусь по тропе, а позади раздаются ее вопли.
- Гомер! - надрывается она. - Гомер, немедленно вернись, кому говорят!
Я почти добежал до Линкольн-стрит, когда почувствовал между ног холодок. Я смотрю вниз и понимаю, как мне удалось вырваться. Она держала меня за шорты, а я вылез из них - из шортов и всего остального. Я смотрю на свое мужское снаряжение, наблюдаю за тем, как оно - розовое, гладкое, маленькое - бьется на бегу то об одно бедро, то о другое. Вид собственной наготы вызывает у меня неожиданный восторг.
Она снова настигает меня почти у самой нашей машины, оставленной на Линкольн-стрит. На глазах у всей улицы она хватает меня за волосы, мы падаем и продолжаем бороться.
- Да садись же ты в машину, дерьмо слабоумное! - кричит она. - Сумасшедший придурок!
- Жирная шлюха! - ору я. - Буржуйская паразитка!
Ну, не совсем так. Но что-то в этом духе.
Точно не знаю, но мне кажется, что происшествие в парке Уилхаус стало последней каплей. Через две недели, когда у команды выходной, мы всей семьей едем в Вермонт, чтобы по настоянию мамы посетить интернат с громким названием "академия Байдена". Мне она говорит, что там обычная начальная школа, но я видел их брошюру, где полно этих зашифрованных слов - "особые потребности", "социальная адаптация", так что я знаю, какую школу мы едем смотреть.
На ступенях главного здания интерната нас встречает молодой человек в поношенной голубой рубашке, джинсах и туристских ботинках. Он представляется как Арчер Грейс. Он из приемной комиссии. Он покажет нам школу. Академия Байдена расположена в Белых горах. Ветер, свистящий в соснах, приносит с гор холодок, и, хотя на дворе еще август, в воздухе витает бодрящая прохлада первенства страны. Мистер Грейс ведет нас по кампусу. Мы разглядываем немногочисленные кирпичные строения, увитые ярко-зеленым плющом. Мы заглядываем в пустые классы. Мы входим в аудиторию, обитую панелями темного дерева. На окнах аудитории - тяжелые алые шторы, у одной стены стоит мраморный молочно-белый бюст Бенджамина Франклина, у другой - бюст Мартина Лютера Кинга из черного камня вроде оникса. Бен хмурится через комнату на пастора, а тот как будто только что проснулся и слегка припух со сна.
- Мне кажется или здесь действительно душно? - спрашивает мой отец. - Кислорода маловато.
- Перед началом осеннего семестра все помещения тщательно проветриваются, - отвечает мистер Грейс. - Сейчас в академии почти никого нет, только несколько ребят с летней программы.
Мы друг за другом выходим на улицу и попадаем в рощу огромных деревьев с гладкими серыми стволами. В одном конце рощи виднеется раковина амфитеатра и ряды сидений. Там проводятся выпускные церемонии и изредка - школьные концерты и спектакли.
- Чем это пахнет? - спрашивает папа. - Никто не чувствует? Здесь как-то странно пахнет.
Интересно, что и мама, и мистер Грейс притворяются, будто не слышат его. У мамы множество вопросов к мистеру Грейсу относительно школьных спектаклей. Словно отца рядом нет.
- Что это за прекрасные деревья? - спрашивает мать, когда мы покидаем рощу.
- Это гинкго, - отвечает мистер Грейс. - А вы знаете, что в мире больше не осталось растений, подобных гинкго? Это единственный вид доисторических деревьев, доживший до наших дней. Остальные давно исчезли с лица земли.
Отец останавливается у одного из стволов. Он царапает ногтем кору. Потом нюхает палец и кривится.
- Так вот чем здесь воняет, - говорит он. - Вымирание - не всегда плохо, знаете ли.
Мы смотрим на бассейн. Мистер Грейс говорит о физиотерапии. Он показывает нам беговую дорожку. Он рассказывает об олимпиаде для особых детей. Он показывает бейсбольное поле.
- Значит, у вас есть команда, - замечает отец. - И вы проводите соревнования. Так?
- Да. У нас есть команда, иногда проводятся игры. Но наши занятия - это больше, чем просто игра, - говорит мистер Грейс. - В Байдене мы ставим перед детьми задачу: постоянно учиться, в каждый момент жизни. Даже когда они играют. Поле - тоже класс. На поле дети могут развить крайне важные навыки: например, улаживать конфликты, строить отношения с другими членами социума, снимать напряжение посредством физической активности. Тут весьма уместно вспомнить одну известную фразу: победа - не главное, главное - участие. Не важно, выиграл ты или проиграл; важно, что ты вынес из этой игры и чему научился, важен твой эмоциональный рост.
Мистер Грейс поворачивается и направляется в обратный путь.
- Ничего не понял. Что он хотел сказать? - недоумевает отец. - Мы словно говорим на разных языках.
Моя мама тоже идет вслед за мистером Грейсом.
- Я не понял, - повторяет папа. - Кажется, он пытался втолковать мне, что они играют в жалкое подобие настоящей игры, без страйк-аутов.
В конце нашей экскурсии мистер Грейс приводит нас в библиотеку, и там мы встречаем одного ученика из летней программы. Мы входим в большую круглую комнату, вдоль стен которой стоят книжные полки розового дерева. Где-то постукивает компьютерная клавиатура. На полу лежит мальчик примерно моего возраста. За правую руку его держит женщина в клетчатом платье. Наверное, она хочет поднять мальчика на ноги, но у нее получается только возить его по кругу.
- Джереми! - говорит она. - Если ты не встанешь, мы не пойдем играть на компьютере. Ты слышишь меня?
Джереми не отвечает, и она продолжает таскать его круг за кругом. В какой-то момент я встречаюсь с мальчиком глазами. Он провел по мне пустым взглядом. У него тоже течь - весь подбородок в слюнях.
- Хочу-у-у, - тянет он высоким идиотским голосом. - Хочу-у-у.
- В библиотеке совсем недавно установили четыре новых компьютера, - сообщает мистер Грейс. - Предусмотрен даже выход в Интернет.
- Ах, какой мрамор, - говорит мама.
Отец кладет руку мне на плечо и тихонько сжимает пальцы.
В первое воскресенье сентября мы с папой идем на стадион. Разумеется, мы приходим слишком рано, там еще никого нет, только парочка новичков, явившихся ни свет ни заря, чтобы произвести впечатление на моего отца. Он же садится в кабинку за экраном, откуда видна основная база, беседует с Шонесси из спортивной рубрики местной газеты и одновременно играет со мной в игру. Она называется "Игра секретных предметов". Папа составляет список вещей, которые мне нужно найти, и за каждую вещь начисляется определенное количество очков, а я бегаю по парку и стадиону и ищу эти предметы (рыться в помойке не разрешается, да он и так знает, что я ни за что не стану этого делать): шариковую ручку, четвертак, дамскую перчатку и так далее. Непростая задача, ведь по стадиону и парку уже прошла бригада уборщиков.
Как только я нахожу какой-либо предмет из списка, я бегу к отцу и показываю ему находку - шариковую ручку, палочку черной лакрицы, стальную пуговицу. Я прибегаю в очередной раз и вижу, что Шонесси ушел, а папа сидит один, сплетя руки за головой. На коленях у него открытый пакет фисташек, ноги лежат на спинке сиденья перед ним, и он говорит:
- Не хочешь посидеть немного?
- Смотри, я нашел спичечный коробок. Сорок очков, - говорю я и плюхаюсь на стул рядом с ним.
- Взгляни-ка, - говорит он. - Как тут хорошо, когда никого нет. Когда на стадионе тишина. Знаешь, что мне больше всего нравится? На пустом стадионе?
- И что же тебе нравится больше всего?
- То, что можно спокойно подумать и в то же время поесть орешков, - отвечает он и щелкает фисташку.
На улице прохладно, небо сияет беловатой арктической голубизной. Над внешним полем парит чайка: расправила крылья и словно замерла в воздухе. Новички разминаются и болтают. Один из них смеется - звонким, молодым, здоровым смехом.
- А где тебе лучше думается? - спрашиваю я. - Здесь или дома?
- Здесь лучше, чем дома, - говорит он. - И орехи тоже лучше щелкать здесь, а не дома, потому что дома не станешь бросать скорлупу на пол. - Он бросает скорлупу на пол. - Если не хочешь, чтобы мама устроила тебе хорошую взбучку.
Мы молчим. Ровный прохладный поток воздуха дует с внешнего поля прямо нам в лица. Сегодня хоумранов можно не ждать - только не при таком ветре.
- Ладно, - говорю я и подскакиваю с места. - Вот коробок. Сорок очков. Я побежал, мне немного осталось. Почти все нашел.
- Везет тебе, - говорит он.
- Это хорошая игра, - говорю я. - Знаешь, мы ведь можем в нее и дома играть. Ты скажешь мне, что найти, а я буду искать и приносить тебе. Как мы раньше не догадались? Что ж мы раньше не искали дома секретные предметы?
- Потому что здесь лучше, чем дома, - говорит папа. После этого я убегаю искать то, что еще осталось в списке, - шнурок и брелок для ключей, а отец остается, но тот разговор не забылся, он словно застрял у меня в голове, и я все время о нем вспоминаю; иногда мне кажется, что это один из тех моментов, которые нельзя забывать, - когда ты считаешь, что отец говорит одно, а на самом деле он говорит совсем другое, и в обычных словах спрятано что-то очень и очень важное. Мне нравится так думать. Это хорошее воспоминание - как отец сидит, сцепив руки за головой, а над нами синеет морозное небо. И это хорошее воспоминание - как над внешним полем парила и никуда не двигалась старая чайка, просто висела на месте с распростертыми крыльями, ни на ярд не приближаясь к цели своего полета. Приятно помнить об этом Надо, чтобы у всех были такие воспоминания.
ЧЕРНЫЙ ТЕЛЕФОН
1
Толстый мужчина на противоположной стороне дороги едва удерживал свои покупки. В обеих руках у него были большие бумажные пакеты, и одновременно он пытался всунуть ключ в замок багажника своего микроавтобуса. Финни наблюдал за происходящим, сидя на ступеньках перед хозяйственным магазином Пула с банкой виноградной шипучки в руках. Как только толстяк откроет дверцу багажника, все посыплется на землю. Пакет под левым локтем уже начал выскальзывать.