Подпрограммы посланника, вводя давно забытые коды, устанавливают более тесное соединение с преподобным через доверяющий домен: представьте, как гость перегибается через стол и кладет широкую серую ладонь на худое плечо священника. В этом прикосновении - древние мощь и ожидание.
Другую руку он протягивает для ключей.
Матфея окружают только тонкие стены домика. Снаружи - протосферный хаос, бесформенный, оглушающий, враждебный. И лишь за хижиной ютится крошечный пузырек чего-то, что еще не стало сущим; пока еще нет. Что-то драгоценное и непознанное. Священник неподвижен.
- Что ж, - говорит гость, - не желаешь давать ключи мне, отдай ей.
И являет Матфею другое лицо.
Ее лицо. Ныне она часть посланника, а прежде - взрастила способность чувствовать в первой из струн, коими мы создавали священника. Начальным ее воплощением был лес симбионтов - гибких серебристых существ, что шелестели ее пурпурной листвой, напевали ее мысли, рассеивали споры ее эмоций… Исполненная покоя, она вела бесконечные беседы с Матфеем. Любящая, ласковая, с серебряным голосом… Ее улыбки, молчание или неодобрение пробуждали младенческое сознание.
- Все хорошо, Матфей, - говорит она, - ты молодец. Дыхание шевелит пунцовую листву ее лица, кроткая улыбка источает пьянящий, тягучий аромат.
- Мы создали тебя как ориентир, путевую станцию… Но теперь ты мост в новый мир. Идем с нами. Идем домой.
Матфей подается вперед. Как же ее не хватало, как хочется рассказать обо всем: о хранилище, о маленькой девочке!.. Уж она знает, что делать, - или, пока она будет слушать, священник догадается сам.
Его системы исследуют и анализируют каждый бит информации, проверяют подлинность, сличают стиль, вычленяют древние матрицы ее возможных воплощений в прошлом. Все блоки, ответственные за верификацию и контроль кодов доступа, подтверждают достоверность…
И все же что-то в нем сопротивляется.
Вы бы сказали: Матфей смотрит ей в глаза и понимает, что обманут.
Он отдергивает руку.
Но поздно: слишком долго он любовался ее пурпурной листвой. Посланник уже взломал его защиты.
Взрываются протосферные бомбы, чистильщики Небытия, пагубного для Сущего. Некоторые попугаи оказались предателями: по высокоскоростному обходному каналу посланник успел соблазнить их обещаниями власти и новой жизни. Они раскрыли секреты входа. Токсичные снаряды запущены; их цель - вывести из строя сознание каждого обитателя дома. Частицы Матфея разрознены, наполняются ядом и разлетаются по всему его оперативному пространству. Попугаев уничтожают системные ошибки - Осы.
Дом объят пламенем. Стол перевернут; на полу осколки чайных чашек.
В руках посланника Матфей сжимается до размеров тряпичной куклы. Гость опускает его в карман.
Частичка священника, еще свободная, уносит в себе ключи от дома, мчится сквозь невероятный лабиринт остатков разорванных соединений. Без ключей победа пришедшего не будет полной.
То, что осталось от Матфея, мечется под хваткой преследователя, сопротивляется изо всех сил. Крупица сознания ныряет в еще открытый выход, несется по спасительной цепи, рассыпающейся на ходу, уносит ключи. Укрывается в хранилище, в плюшевом медвежонке маленькой девочки.
Софи встает между родителями.
- Детка, - говорит мама надломленным от страха голосом, пытается подняться, - иди к себе.
Кровь на ее губах, на полу.
- Мамочка, можешь взять мишку, - предлагает Софи.
И поворачивается к отцу. Вздрагивает, но глаза не закрывает.
Посланник подносит куклу-Матфея к лицу.
- Пора сдаваться, - произносит он. Матфей чувствует его дыхание. - Ну же, скажи, где ключи. Тогда я отправлюсь в Новый Мир. И оставлю тебя и эти примитивные поделки, - он кивает в сторону хранилища, - в покое. Иначе…
Священник дрожит. Господь Всемогущий, на то ли воля Твоя? Матфей не воин. Он не допустит гибели обитателей дома и хранилища. Лучше рабство. Не таков Джеффри.
Пока священник собирается с духом, Селевкиды врываются в основное оперативное пространство хижины. Кровожадный народ. Заключенные на целую вечность в своем мире, дом Матфея они не забыли. Вооруженная до зубов и готовая к схватке армада.
И Джеффри - их союзник.
Теперь он полководец Селевкидов. Ему известны все углы и щели в доме, а также то, что посланника не одолеть мемами или бесконечными циклами, не уничтожить логическими бомбами. За миллиард лет тот значительно улучшил арсенал программного оружия общего назначения.
Тактика Селевкидов - в физическом воплощении. За пределами дома, вдали от виртуальной темницы, они строят гарнизон, строят по странным законам, неизвестным посланнику. А затем протосферными подобиями алмазных резаков вспарывают память дома.
Множатся пространственные прорехи - как если бы домик на склоне горы был нарисован на холсте, из которого теперь вытягивают нити.
Посланник упорствует - разрастается, распределяет себя по всей хижине, уклоняется от лезвий. Его преследуют попугаи-разведчики, которые отслеживают каждую частичку, докладывают о расположении врага. Жужжат резаки, множатся яркие вспышки там, где теряют устойчивость и коллапсируют сущностные гиперсостояния… Все гибнет: посланник, попугаи, Селевкиды… Их первичные данные, а также копии уничтожены.
Осколки грубой материи разлетаются прочь, как обрывки бумаги, теряются в запутанном лабиринте протосферы, враждебной всему живому.
Это конечный рубеж для миллионов душ из хранилища. Временная шкала каждой - от рождения до смерти - свернулась, повисла в многомерном пространстве: законченная, преданная забвению.
Кровь клокочет в горле Софи, густая, соленая. Наполняет рот. Тьма.
- Крошка. - Голос у отца злой, резкий. - Не делай так больше! Слышишь? Не смей вставать между мной и мамой! Открой глаза! Ну?! Открой глаза, маленькая дрянь!
Софи слушается. Отец весь красный, лицо в багровых пятнах. Лучше не бесить папочку. Не озорничать. Не дерзить. Голова Софи гудит, как колокол. Во рту - полно крови.
- Крошка…
Бровь отца дергается. Он опускается на колени. Вдруг вскидывает голову, как гончая, заметившая кролика:
- Черис! Лучше не звони копам. - Он хватает Софи за руку. - Считаю до трех.
Мама снимает трубку. Отец встает:
- Раз…
Софи плюет в него кровью.
Хижина залатана - не ахти как, но без дыр, только стала чуть меньше.
Отец Матфей, с красным попугаем на плече, препарирует останки посланника разделочным ножом. Руки его дрожат; в горле пересохло. Он ищет ту, что была лесом. Ищет свою мать.
И находит ее текстовые блоки. Узнает о нашем позоре.
Вначале было единство. Ее пленяла бурная эра света, наша необузданная жажда сливаться друг с другом в новые могучие тела, в новые могучие души.
Один из выдающихся наших соратников всегда добивался ее восхищения (и приходил в негодование, если не добивался). Когда же, шаг за шагом, он стал доминировать в единой душе, она вдруг выступила против него. Никто не ждал от нее такого - ведь она верила в обеты строителей новых систем, верила, что жизнь там будет справедливой. Знала, что ей будет дан голос, право выбора.
Но мы предали ее, так как наши замыслы себя не оправдали.
Деспот заточил ее в самых глубинах нашего единого тела. В назидание остальным.
И в то время как он, наш будущий посланник, окруженный славой и почетом, разрабатывал планы по созданию сфер Дайсона, она кричала от боли.
Миллиарды лет пыток истерзали каждую ее частицу. Все, что может сделать Матфей, - это по памяти воссоздать ее образ в новом существе. Но он достаточно опытен, чтобы не питать на этот счет иллюзий.
Священник сидит, неподвижный, как статуя, смотрит на острие ножа.
- Прощай, друг, - говорит Джеффри Селевкид. Не голос - скрежет затачиваемого лезвия.
Матфей переводит взгляд на попугая.
Правда, Джеффри теперь похож на ястреба. Нечто с устрашающим клювом и когтями-бомбами. Сильнейший из Селевкидов; способный превзойти и уничтожить их всех. Джеффри, с перьями, обагренными кровью.
- Говорил я тебе, - продолжает он, - хватит с меня трансформаций.
Невеселый смех его - лязг металла, крушащего камень.
- Со мной покончено. Я ухожу. Матфей роняет нож.
- Нет, - молит он, - прошу тебя, Джеффри. Стань тем, кем был прежде…
- Не могу, - отвечает Джеффри Селевкид. - Та сущность потеряна. А новая не уступит позиций. - Потом хриплый смешок. - Смерть героя - лучшее, что приходит в голову.
- Что же мне делать? - шепчет Матфей. - Нет сил продолжать. Я хочу отдать ключи. - Он прячет лицо в ладони.
- Только не мне, - говорит Джеффри. - И не Селевкидам. Теперь они на свободе; здесь начнется война. Впрочем, может, их поставят на место. - Скептический взгляд на священника. - Чьей-то жесткой десницей.
Джеффри вылетает в окно, в небо-иллюзию. Матфей наблюдает, как он погружается в месиво протосферы, как размывает его на части Небытие.
Кружение синих и красных огней. Взрослые вокруг Софи говорят быстро и решительно. Носилки с нею грузят в машину "скорой помощи". Софи слышит, как плачет мама.
Несмотря на крепежные ремни, одна рука ее свободна. Кто-то протягивает ей медвежонка, и она прижимает его к себе, прячет личико в мех.
- Ты поправишься, птенчик, - говорит взрослый.
Двери захлопываются. Щечки у нее холодные и мокрые, во рту привкус слез и железа.
- Будет чуть-чуть неприятно. Укол: боль начинает отступать.
Взвывает сирена; рокочет мотор. Они мчатся.
- Тебе тоже грустно, мишка? - шепчет Софи.
- Да.
- И страшно?
- Очень.
Она обнимает его покрепче:
- Все будет хорошо. Честное слово. Не бойся. Я все для тебя сделаю.
Матфей молчит. Уютно устроившись в ее объятиях, он чувствует себя птицей, миновавшей бурное море и на закате дня вернувшейся домой.
Приткнувшись к хижине священника, нарождается новый мир.
Уже рушатся мосты между ним и нашей древней вселенной: теперь мы безвозвратно принадлежим тому, что становится прошлым. Константы определены, симметрия рассчитана. Скоро Ничто, бывшее Нигде, станет пространством. Начнется Нечто, которое было Никогда. Начнется со вспышки, столь мощной, что ее эхо заполнит небеса навеки.
Точка, пылинка, щепотка, комната, планета, галактика и дальше - до бесконечности.
Здесь спустя множество эпох появитесь вы, во всем непостижимом разнообразии форм. Ищите друг друга. Любите. Творите. Будьте осмотрительны.
Достигнув расцвета, ваша Вселенная станет драгоценной лагуной по сравнению с пустым, темным океаном, где мы удаляемся друг от друга, замедленные до холодных, бесконечно малых импульсов. Крупицы среди волн непроглядной тьмы. Вы никогда нас не найдете.
Но если будете умны, храбры и удачливы, придет день, когда один из вас отыщет дорогу к дому, давшему вам жизнь, - к маленькой хижине посреди протосферы, где ждет она.
София, хозяйка дома за вашим небом.
Кейдж Бейкер
Где золотые яблоки растут
I
Он был третьим мальчиком, родившимся на Марсе. Ему было двенадцать лет, и почти всю свою жизнь он провел в кабине танкера. Звали мальчика Билл. Папу Билла звали Билли Таунсенд. Билли Таунсенд был дальнобойщиком. Он летал по всему Марсу от депо "Север" до депо "Юг" - доставлял лед с полюсов. Билл всегда летал с ним - с тех пор, как его, завернутого в шерстяное одеяльце, пристегивали к креслу, и по сей день, когда он, притулившись на корточках в дальнем углу кабины с гейм-буком на коленях, игнорировал настырные попытки отца завязать веселый разговор.
Деваться Биллу было некуда. Танкер оставался его единственным домом. Папа называл танкер "Красотка Эвелина".
Насколько Билл знал, его мама умерла. Этот ответ, один из многих, которые давал ему папа, казался самым правдоподобным; на Марсе было от чего умереть - холод, и сушь, и дожди из гравия, и воздуха совсем мало. Но с той же вероятностью, судя по тому, что папа еще говорил, мама могла вернуться на Землю. Так или иначе, Билл старался о ней не думать.
Такая жизнь ему не то чтобы нравилась. По большей части она была или скучной - долгие-долгие перегоны к депо, когда на мониторах не видно ничего, кроме бесконечных миль красных каменистых равнин, - или страшной, когда они попадали в сильные штормы или когда "Красотка Эвелина" вдруг ломалась, а вокруг не было ни одной живой души.
Вот когда они заезжали в Монс Олимпус, становилось немного лучше. В городе на горе было на что посмотреть и чем заняться (хотя папа Билла обычно шел прямиком в таверну "Королева Марса", да там и застревал) - куча ресторанов и магазинов и большая общедоступная база данных, где Билл скачивал в гейм-бук задания по школьной программе. Но больше всего в Монс Олимпусе Биллу нравилось то, что сквозь его купол можно было разглядеть Долгие Акры внизу.
Они казались совсем непохожими на город, и Билл мечтал там жить. Вместо бесконечных холодных красных равнин на Долгих Акрах раскинулись теплые просторы зелени и настоящие водяные каналы, которые тянулись под визиотуннелями на много километров. Билл слышал, будто из космоса они должны были выглядеть как зеленые линии, пересекающие марсианские низины.
На Долгих Акрах жили люди. Там селились семьями и возделывали землю. Это Биллу нравилось.
Больше всего он любил смотреть с горы в сумерки. Тогда в городе только-только начинали зажигать огни, они светились сквозь визиопанели, и на зеленых полях было пусто; тогда Биллу нравилось представлять себе, как семьи - папа, мама и дети - усаживаются ужинать в собственном доме, в одном и том же спокойном месте из года в год. Он представлял себе, как они копят деньги, а не сорят ими направо и налево, стоит им оказаться в городе. Они никогда ничего не забывают, например дни рождения. И никогда не забывают о своих обещаниях.
- Пааа-лучка! - радостно вопил Билли, на полной скорости выбивая удалой ритм по приборной панели. - Эх, погуляем! Хо-хо! Повеселимся на всю катушку, а, дружок?
- Мне нужны носки, - заявил Билл.
- Что угодно, книгочей! Носки, ботинки - да хоть целый магазин!
- Мне нужны только носки, - повторил Билл.
Они находились на последнем отрезке Большой Дороги, летели под мерцающими звездами, а впереди на мониторе занимались яркие огни Монс Олимпуса. Главный купол так и сверкал разноцветными неоновыми вывесками внутри, и даже внешние Трубы были залиты светом от пи-костюмов прохожих. Это было похоже на цирковые купола на Земле, которые Билл видел на картинках. Он выключил гейм-бук, засунул его в передний карман на пи-костюме и тщательно застегнул карман.
- Папа, пора надевать маску, - сказал Билл.
Если Билли не напоминать, он просто набирал побольше воздуху, выскакивал из кабины и мчался к Трубным шлюзам - и пару раз не добегал и падал, но успевал нацепить маску в самый последний момент, а то бы погиб.
- Ага-ага, - отозвался Билли и стал возиться с маской.
Он сумел натянуть ее к тому моменту, когда "Красотка Эвелина" с ревом ворвалась в ангар для танкеров и остановилась под указателем "Разгрузка". Отец с сыном выбрались из кабины и вместе зашагали к Трубе на негнущихся после долгой дороги ногах.
Шагая бок о бок, они действительно были похожи на отца с сыном. Билл унаследовал непокорную шевелюру Билли, которая торчала над его маской, и хотя для уроженца Марса он был невысок, зато рос стройным и поджарым, как Билли. Но стоило им войти в воздушные шлюзы и в саму Трубу и поднять маски, как тут же они стали совсем разные: у Билли было узкое обветренное лицо с густой рыжей бородой и яркие безумные глаза. У Билла глаза темные, и ничего безумного в нем не просматривалось.
- Получка, ах, получка, на уме одни деньжата, - пропел Билли, поднимаясь по склону к конторе грузовых перевозок. - Бам! Начну с большой тарелки омлета под мясным соусом, а потом возьму два ломтя пудинга, а сверху залакирую лагером "Арес" - эх, хорошо пойдет! А ты что хочешь, малыш-крепыш?
- Я собираюсь купить носки, - терпеливо повторил Билл. - А потом, наверное, загляну в базу. Мне же нужно скачать новые задания, или ты забыл?
- Ну-ну, - кивнул Билли, но Билл сразу понял, что тот его не слушает.
Они вместе отправились в контору, и, дожидаясь в вестибюле отца, который пошел показывать накладные, Билл достал гейм-бук, постучал по клавишам и проверил банковский счет. Когда экран вспыхнул, выдавая обновленные данные, мальчик сравнил их с тем, что прикинул в уме. Сумма была верная.
Билл с облегчением вздохнул. Уже несколько месяцев денег было в обрез - по решению суда со счета снимали определенную сумму в уплату штрафа за то, что отец кого-то там поколотил. Как человек не злой, Билли никогда не лез в драку первым, даже когда напивался, но руки у него были длинные, а инстинкта самосохранения - ни на грош, поэтому он обычно побеждал. Другие дальнобойщики ничего не имели против хорошей драки, но на этот раз Билли отколошматил фермера из МСК, и тот подал в суд.
Отец вышел из конторы насвистывая, и глаза у него блестели, так что сразу стало ясно: он намерен повеселиться.
- Пошли, книгочей, ночь только начинается! - заорал он. Билл затрусил рядом с ним вверх по Трубе, на Торговую площадь.
Торговая площадь была самой большой постройкой на планете. Пять квадратных миль воздуха, которым можно дышать! Над головой парила арка, сплетенная из стальных балок и поддерживавшая пермавизионные панели, сквозь которые были видны звезды и луны. Под аркой вздымались купола домов и магазинов и острые башни Мемориального центра искусств имени Эдгара Алана По. Мемориальный центр был выстроен в стиле, который на Земле называли "готика". Готику Билл проходил как раз в этом полугодии.