Новрузов (твердо, уверенно, спокойно). Я настаиваю на том, что я Артамоицев Мефодий Георгиевич.
Тюрин. Отлично. Пересядьте сюда, чтобы вас лучше видели. (Поднимает телефонную трубку.) Пригласите. (В комнату входит женщина. По тому, как она выглядит, не скажешь, что ей за 50. Искусно покрашенные волосы, едва заметно наведенные стрелки в уголках глаз, не яркий, со вкусом сшитый летний костюм, подчеркивающий ее некогда безукоризненную фигуру, - все это говорило о том, что женщина весьма тщательно следит за собой и своих прежних позиций сдавать не намерена. Держится уверенно, не без оттенка надменности.
Новрузов (поднимаясь с места). Ба! Никак сестра.
Тюрин. (кричит). Сесть на место.
Лиснянская. Кто это?
Тюрин. Не узнаете?
(Лиснянская качает головой.)
Новрузов. Да это - я, Женька. Посмотри внимательно. Лиснянская (ошеломленно). Какой Женька?
Тюрин. Вы не узнаете в нем своего двоюродного брата, Артамонцева Мефодия Георгиевича?
Лиснянская. Что вы? Совсем непохож. Это какой-то кавказец.
Тюрин (женщине). Спасибо. (Допрашиваемому.) Гражданин Новрузов, кто, по-вашему, эта гражданка?
Новрузов. Лиснянская Ольга Львовна. 1954 года рождения. Дочь Льва Мефодиевича Артамонцева. Племянница Ларисы Михайловны Артамонцевой. Моя двоюродная сестра…
Кривцов. Почему вы назвались Женькой?
Новрузов. Спросите у нее.
Лиснянская (потерянно). Тетя Лариса, мама Мефодия, и вообще все мы, домашние, называли его, то есть Мефодпя Георгиевича, Женей. Тетя Лариса хотела девочку и дала слово, если она родится, назвать ее Евгенией… А дядя Гоша сказал, если родится мальчик, он его назовет Мефодием и не позволит записать Евгением. Родился мальчик. Тетя Лариса называла Мефодия Женечкой. Глядя на нее, и мы тоже.
Кривцов (разочарованно). Вот как… (В сторону Лиснянской.) И все-таки сидящий перед вами гражданин знаком вам?
Лиснянская. Нет. Я его вижу впервые.
Кривцов. Откуда же ему известна такая семейная подробность?
Лиснянская (пожимает плечами) Понятия не имею Мой брат погиб в Индии. 12 дней назад мы отметили 25-ю годовщину его смерти. Женина могила в Щербинке. Положили его рядом с тетей Ларисой… (Вдруг резко и не без гнева) Мне неприятно с посторонними людьми говорить о дорогом мне человеке… Что касается этого смуглого гражданина, я не имела чести знать его… До свидания (поворачивается и идет к двери).
Новрузов (вскакивает с места). Долька!
Лиснянская (останавливается как вкопанная. Потом медленно поворачивается). Боже! Это же пытка! Так называл меня только Женечка… (К Новрузову.) Вы его знали? Вы, вероятно, дружили с ним?.. Сколько вам лет?
Тюрин. Новрузову 33 года.
Лиснянская (в сторону Новрузова). Вы не могли его знать. Когда его не стало, вам было всего 9 лет.
Новрузов. Доленька, разве ты не знала, чем я занимался?
Лиснянская (холодно). Я знала, чем занимался Женя… Мефодий Георгиевич. А вот чем вы, простите, мне даже не интересно.
Новрузов. Доля, ты сказала: "Мы отметили 25-ю годовщину". Кто мы?
Лиснянская. Я и мои дети.
Новрузов. А-а! Значит, они появились после меня. Значит Саша к тому времени уже защитился и снял табу на бездетность?
Лиснянская (автоматически). Снял.
Нозрузов. Как дядя Лева? Жив еще?
Лиснянская (глаза увлажнены. Подбородок подрагивает. С трудом сдерживая рыдания). Он парализован. Лежит без движений. Уже восемь лет.
Новрузов. Поцелуй его и детишек. Скажи за Женьку… за Мефодия.
Лиснянская (не выдержав, кричит). Пусть он замолчит… Замолчите! Никакой вы не Артамонцев. Вы - прохвост!.. (Выбегает из комнаты.)
Тюрин (после продолжительного молчания, присутствующим). Вопросы есть?.. Нет… Пойдем дальше. (Поднимает телефонную трубку.) Пригласите остальных (с раздражением). Да, всех.
(В кабинет входит черный, как смоль, невысокий, широкий в плечах, подстриженный под "бокс" мужчина. Голова набычена, как у идущего напролом человека. Сжатые скулы и тяжелый взгляд из-под нависших бровей говорят о крутом нраве и властном характере этого человека. Уцепившись за его рукав и постреливая по сторонам глазенками, полными любопытства и робости, идет мальчик. За ними, прижимая к себе пятилетнюю девочку, семенит молодая женщина. Глаза черные, грустные. В них стоят слезы, страх, ожидание. Вошедшие здороваются. Мальчик вдруг срывается с места и с криком: "Папа!" бежит к Новрузову. Девочка отрывает головку от материнского плеча и, протянув ручонки в его сторону, тоже зовет: "Папа! Папа!" Женщина ставит девочку на пол и они вместе подбегают к Новрузову. Новрузов бледен. Он в панике. Готов чуть ли не бежать. Мальчик обнял его ногу. Девочка вскарабкалась на колени).
Тюрин (через переводчика обращается к мужчине с властной внешностью, продолжавшему стоять у двери, спокойно наблюдая за происходящим). Этот человек вам известен? Мужчина. Да. Это мой младший брат. Фуад.
Тюрин (через переводчика). А кто эти женщина и дети?
Мужчина. Разве трудно догадаться?.. (Внимательно смотрит на брата, закрывшего лицо руками. Затем переводчику.) Что с ним?.. Обычно, когда я вхожу - он встает. У нас так принято - уважение к старшему… Что с ним?
Тюрин (через переводчика). Мы здесь для того и собрались, чтобы выяснить.
Мужчина. Да что тут выяснять, уважаемый? (К Новрузову тоном, не терпящим возражений.) Вставай, Фуад! Пошли домой! (Девочка, обняв отца за шею, гладит его по волосам. Мальчик старается заглянуть ему в лицо, что-то спрашивает. Женщина плачет и, судя по всему, ласково и нежно не то уговаривает, не то успокаивает мужа.)
Тюрин (переводчику). О чем они?
Переводчик (показывая на старшего брата задержанного). Он велит ему встать и идти с ним домой… Мальчик спрашивает: "Папа, ты плачешь? Тебя здесь били?" Женщина благодарит Аллаха, что ее любимый Фуад жив-здоров, говорит, что от переживаний чуть не сошла с ума. Жалуется, что детишки по ночам спят беспокойно. Во сне зовут его…
Тюрин (голосом полным презрения и укоризны). Ты слышишь, Новрузов?
(Новрузовотрывает ладони от лица. Оно искажено гримасой боли и гнева.)
Новрузов. Капитан, я тебе этого не прощу! Что ты делаешь?! (Берет на руки девочку и протягивает ее к ластящейся к нему ся женщине. Тихонько отстранив ее, кидается на следователя. На помощь капитану бросаются Кривцов и вбежавшая охрана.)
Новрузов (отчаянно сопротивляясь). Уведите меня или уберите их! Изверги! Я их не знаю! Не знаю!.. Тебе не жалко детей, капитан?
Тюрин. А тебе?
Новрузов Но я их никого не знаю. Понимаешь?! Впервые вижу! (Его держат припертым к стенке. Девочка, заходясь от плача, бьет кулачком охранника, загородившего дорогу к отцу. Мальчик, встав лицом к нападающим, пинает их. Брат Новрузова удерживает женщину, пытающуюся подбежать к детям и мужу. Что-то резкое сказав ей, он подходит к детям сам и отводит их в сторону, а затем что-то уверенно говорит брату.)
Кривцов (переводчику). О чем он?
Переводчик. Говорит: я найму хорошего адвоката, самого дорогого адвоката. А сейчас - прости, братишка, ничем не могу помочь.
Кривцов. Новрузов, ты продолжаешь отрицать, что эти дети - твои дети, что эта женщина - твоя жена, что этот порядочный мужик - твой брат?..
Новрузов. Прокурор, я верю, что вы можете в темной комнате найти несуществующего черного кота. (Переводчику.) Не переводи. Пусть они не слышат… Прокурор, они мне никто. Я их первый раз в жизни вижу. Но я не могу им ничего объяснить.
Кривцов. Слушай, заткнись ты со своей байкой.
Новрузов (сокрушенно). Вы мне не верите! А они - подавно…
(Брат Новрузова, повернувшись к Кривцову, задает вопрос).
Переводчик (переводит). Когда успел мой брат научиться так прекрасно говорить по-русски?
Кривцов. Передай: пусть спросит что-нибудь полегче.
(Тот опять что-то произносит по-азербайджански и показывает на голову.)
Переводчик. Он предполагает, что после падения, у него, Фуада, произошло что-то с мозгами.
Кривцов (раздумчиво). Он хорошую мысль подал. {Спохватившись.) Эту фразу не переводи. Скажи, мы поместим его на обследование в лучшую столичную клинику… А пока они могут быть свободны. Передай нашу искреннюю признательность, извинения и привет от нас всей их очень хорошей семье…
Гершфельд медленно отодвигает от себя папку, на титульном листе которой золотом отсвечивало изображение щита и меча.
Попробуй все это опровергнуть. А как подтвердить? Проблема немалая. Диагностировать посттравматическим выпадением памяти?.. Дилетантов провести можно. Да и не только их. Труднее обмануть этим диагнозом самого себя.
Психика. Механизм ее непостижим Коснись его, и он выкинет такой фортель, о каком никто отродясь не слышал. Человек может начисто забыть всю свою предыдущую жизнь, родных и близких. Может не вспомнить родной речи, на которой изъяснялись его пра-прапредки и он сам до 33-х лет. Разумеется, такое возможно. Чаще всего на какой-то период времени. Реже - навсегда. И то, если человек одновременно и оглох, и онемел, и рехнулся. Но такое…
Чтобы, очнувшись, заговорить по-русски, которым до падения в пропасть владел с грехом пополам да вдобавок бойко шпарить на английском и французском?.. Такого еще не бывало. Тут диагноз выпадения памяти исключается. Он сюда не лепится. Тут нечто другое. А что именно - пусть разбирается милиция. В конце концов они заинтересовались этим кавказцем. Да и кавказец ли?.. Он, Гершфельд, доктор психиатрии, сильно сомневается в этом. Его дело - дать квалифицированное резюме, а верить или не верить в россказни доставленного к нему Новрузова-Артамонцева, в компетенцию лечебницы не входит. Она может и должна дать ответ на другие "или-или": "Здоров" - "Болен". Сделать выбор между ними тоже не просто. Совсем не просто.
Запись "Здоров" потребует ответов на десятки "Почему?"… "Болен" - тоже. Ведь не закроешь глаза на ясность мысли обследуемого, его глубокую образованность, безупречный русский и прочее, прочее?
Профессор живо представил себе этого неказистого, смуглого увальня, который уже почти месяц находился под его так называемой опекой. Невыразительные глаза его, глядевшие из-под низкого лба, когда он увлекался разговором, превращались в два раскаленных генератора, источавших мысль, страсть и неукротимую энергию, которые, оказывается, переполняли этого человека.
Внешность кавказца оказалась обманчивой. Камень - серый, да с песней светлой.
Он с первой минуты встречи сумел удивить и расположить к себе профессора. В отличие от других, которых приводили сюда на освидетельствование, кавказец не пыжился и не лез вон из кожи, чтобы во всей полноте продемонстрировать палату ума и знаний. Вел себя естественно. Страха показаться не в своем уме в нем не ощущалось. Взгляд кавказца, переступившего порог кабинета, не мог не натолкнуться на висевший портрет выдающегося ученого-психиатра Вадима Сиднина. Гершфельда поразило то, как он среагировал на этот портрет. Кавказец на какую-то долю секунды замер перед ним, а затем непринужденно, вместо того, что бы направиться к столу, где его ждали профессор и следователь, подошел к портрету. Заинтересованно прочитал оставленную на нем дарственную надпись:
"Этот сноб - не я. Здесь я величественней своих идей. Переплюнь этого сноба, Исаак. Вадим Сиднин".
Гершфельд бережно разглаживает, лежащий перед ним чистый лист бумаги, хотя на нем ни единой морщинки. Сдувает с него несуществующие соринки пыли, опять постукивает ручкой по зубам и в сердцах бьет ладонью по столу. Ничего, ровным счетом ничего не получается. Ни в один десяток известных ему вариантов медицинских заключений этот чертов кавказец не лезет. Не вмещается и все тут. Рука так и чешется написать по-простому, по-человечески: "Не сумасшедший".
Но так нельзя. Не принято. Такое определение почему-то никого не устраивает. Оно, видите ли, не профессиональное. Лучше, когда справочки сдобрены специальными терминами. Такие внушают. Хотя, если разобраться, по своей двусмысленности они нисколько не лучше слова "не похож". Более солидны - это верно. Как и верно то, что они менее всего точны. Толкуй как хочешь. Может быть, поэтому они более всего и устраивают.
Что означает "непохож"?.. Не сумасшедший?.. Ерунда. Это человек, который не оставляет впечатления душевнобольного. А впечатление - не аргумент. Оно из области чувств. И тут без медицинской фразы не обойтись. Чтобы прочесть и сразу представить себе полную, так сказать, объективную картину. И то, что у обследуемого, как говорится, "не все дома". И то, что у него, как отнюдь не говорится, а подразумевается, "дома", оказывается, все. Против истины - ни слова. Все в угоду ей. В конце концов людей без сдвигов нет. В каждом сидит псих. Так что этот "непохожий", тоже не белая ворона. Хотя, положа руку на сердце, на полоумного он совсем не походил.
Речь логичная, образная, правда, немного запинающаяся и чуточку заторможенная. Впрочем, у думающих и осторожных она должна быть такой. В словах и рассуждениях никакой суетливости - не заговаривается. Мысль срабатывает быстро и как у большинства нормальных людей она формируется не совсем гладко. Зато верно… Да, а знания?! Их к природному дару не отнесешь. На данную богом оригинальность мышления не сошлешься.
Кстати, об оригинальности. Она никогда не водилась в компании с "нормой". Всегда бегала в чудачках. Всегда на грани безумства. И он, этот кавказец, скорее всего, из чудаков. Не из тех, над кем глумятся, а из тех, кто вызывает интерес к себе. Таит в себе загадочную силу воздействия на других. Кто-кто, а Гершфельд разбирался в таких субъектах. Ведь много их, и самых разных, проходило через его руки. Не счесть сколько. Но все они быстро надоедали ему. С ними все было ясно. Неизменно тягостно и скучно. А этот привлекал к себе. Как удав.
От других он открещивался, перепоручая своему заму Шалве Гогоберидзе или еще кому-нибудь, а этого вел сам. Ни на минуту не оставлял без внимания. За ним недреманным оком, фиксируя каждый шаг, каждый вздох, вслушивались и следили объективы телекамер, микрофоны магнитофонов, санитарки, медсестры, врачи. Теперь за стеклом Герш-фельдовского шкафа выстроился длинный ряд видео- и магнитофонных кассет, папки с докладными работников. Досье, пополнее милицейского.
Профессор берет первую попавшуюся ему под руку видеокассету и вставляет в аппарат… На экране - врач и сам Герш-фельд. На заднем плане видна спина удаляющегося Новрузова-Артамонцева… Они с Сильвой стоят на "ринге". Так в диспансере называют огражденную канатами на крыше корпуса площадку. Одна часть "ринга" затенена плотным полотном. Другая его половина, с соломенными креслами-качалками и лежаками, находится на самом солнцепеке и служит солярием… Хачатурян курит.
- Что нового? - кивая в сторону дверного проёма, в котором скрылся кавказец, спрашивает он.
- Странное дело, - сбивая пальчиком с сигареты пепел раздумчиво говорит Сильва. - Обычно турки взывают к Аллаху, а наш - к бесу, по их - к шайтану.
- Он же азербайджанец, - говорит Гершфельд.
- В наших краях их называют турками, - объясняет Сильва Ашотовна. - Но это неважно. Важно другое. Когда я сюда пришла, он сидел в качалке с закрытыми глазами и дважды полушепотом, но внятно произнес: "Леший… Леший… Я жду, Леший…"
Гершфельд молчит. Эта странность кавказца не такая уж для него большая новость. О ней как-то докладывал Гогоберидзе и он слышал сам в записи на магнитной ленте.
- Ну что ж, - говорит он, - разрешаю посоветовать. Хачатурян вскидывает глаза:
- Что посоветовать?
- Что к Богу взывать верней…
Дальше шли кадры из палаты. Одна из многих бесед профессора с пациентом.
Трудно было происходившие между ними разговоры назвать обычными беседами. Они, скорее, походили на дискуссию двух агрессивно настроенных ученых, мнения которых, сшибаясь, искрили как от короткого замыкания.
После каждой встречи с Новрузовым-Артамонцевым Гершфельда не покидало ощущение того, что не он, а тот с ним провел долгую и изнурительную беседу. Кавказец мог незаметно для Гершфельда завладеть нитью разговора и плел ее искусней паука. Так что Гершфельд сам по себе казался беспомощно барахтавшейся мухой, которая по недомыслию запуталась в прочной паутине…
В этих кадрах туго приходилось профессору. Комкая за спиной свой накрахмаленный колпак и апеллируя к теории и давно известным в психиатрии истинам, он, казалось, отбивался, а не наступал. Новрузов же, сидя в постели в белой исподней рубахе с просунутой в штанину пижамных брюк ногой, явно одолевал своего соперника.
С блеском импровизируя, он привлекал в свои союзники аргументы из других областей науки, связанных с изучением тайны самого человека - его происхождения, наследственности, интеллекта и психики. И безупречные доводы профессора трещали по швам. Парировать было нечем. Он злился.
- Слушайте, как вас там, Иван не помнящий родства, вы так все вывернули наизнанку, что не найти лица. Попробуй тут опровергни.
- Это потому, - невозмутимо предположил Новрузов-Артамонцев, - потому, что вы мыслите стереотипами, которые не приемлят лицевой стороны проблемы. Они принимают её за изнанку, так как она никак не согласуется с гармонией той системы, что выстраивалась задолго до вас и которой вы верой и правдой служите. Вы плаваете в водоёме, контуры берегов которого очертила вам ваша система знаний. А водоем-то имеет иные берега…
- Вам они, конечно, открылись, - деревянно засмеялся Гершфельд. - Кстати, - ядовито спросил он, - с чего это вы вздумали назваться Артамонцевым? Эта фамилия никому и ни о чем не говорит. Советую объявить себя Колумбом…
Но сидящего на постели трудно было сбить с толку. Выдержав паузу, он спокойно доканчивал свою мысль.
Тот и другой иногда переходили на крик. Все было бы естественным и понятным, если не знать, что один из них - врач-психиатр, а другой - его пациент.
- Вы идете от болезни к человеку. А я - наоборот. Вы на проблему смотрите узко. А я - широко.
- Это я-то?! - взвивался Гершфельд.