Тревожный взгляд Вианны вернул его к реальности. Он подумал о сказанном ею, взвесил эти слова и признал их справедливость. Верно говорится: изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам! Изумруд и рубин... Любовь объединяла их, время же разъединяло: для каждого оно текло по-разному, хотя отсчитывающие его капли воды в атлийском Храме Мер падали с неизменным постоянством. Что случится через двадцать лет? Сам он, подобно Джиллору, только-только вступит в возраст зрелости, для Вианны же начнется пора увядания...
И было кое-что еще, другая причина, по которой Дженнак не мог отказать в ее просьбе. Чолла, арсоланка... Он рассказал о ней Вианне – правда, как о намерении, которое осуществится лишь в далеком будущем, но его подруга только улыбнулась. Видно, весть эта ее не взволновала, и он с облегчением понял, что для Вианны важна была суть, а не форма. Суть же оставалась прежней: лишь ее руки стелили шелка любви для Дженнака.
Взять ее в Фирату? Почему бы и нет? Разве он не владыка над людьми? И кто, в самом деле, будет стеречь его сон, врачевать полученные в бою раны, кто убережет от предательства? Грхаб? Возможно, возможно... Но Грхаб не умеет шептать нежных слов.
Дженнак перебросил через плечо перевязь с тайонельским клинком, одним из тех, что были взяты в бою с Эйчидом, и надел на голову легкий кожаный шлем. Вианна следила за ним широко раскрытыми глазами, губы ее беззвучно шевелились, будто повторяя: ты возьмешь меня?., ты возьмешь меня с собой?..
– Сегодня я проведу в лагере весь день и вернусь поздно, – сказал Дженнак. – Но я кое-что привезу тебе... маленький подарок, одежду, в которой ты будешь выглядеть не такой соблазнительной. – Не обращая внимания на ее протестующий жест, он закончил: – Тебе придется привыкнуть к ней, милая. Видишь ли, по валам Фираты нельзя разгуливать босиком, без сапог и кожаного доспеха.
* * *
"Этот пестрый керравао стоит заплаченных денег", – подумал Фарасса, разглядывая гордо выступавшую птицу. Крупный самец, жилистый, с изогнутым клювом; его увенчанная пурпурным гребнем голова дотягивалась до плеча рослого мужчины, да и весил он немногим меньше. Иногда керравао останавливался, грозно поводил маленькими сверкающими глазками и начинал швырять когтистыми лапами песок. Перья его были длинными и пушистыми, пышный хвост воинственно поднят кверху. Фарасса с удовольствием оглядел его: сразу видно настоящего бойца!
Он повернулся к двум мужчинам, стоявшим рядом и тоже посматривавшим на пестрого. Один, в кожаном балахоне и сандалиях с толстыми ремнями, защищавшими ноги от клювастых задиристых птиц, был смотрителем дворцового птичника; второй, в таком же одеянии, из-под которого выглядывала серая полотняная ткань туники, осанкой походил на воина. Острый пристальный взгляд и характерная мозоль на правом плече от арбалетного приклада выдавали стрелка, однако последнюю из этих примет заметить под накидкой было нелегко.
Фарасса, ткнув смотрителя в грудь увесистым кулаком, кивнул на пестрого:
– Этот ублюдок обошелся мне в пятьдесят чейни. Выглядит неплохо, но каков на деле, а? Как тебе кажется, Лодда? Найдешь ему подходящую пару?
– А чего искать, милостивый господин? – смотритель почтительно сложил ладони перед грудью. – Выпущу Коричневого... Клянусь мошью Тайонела, Коричневый ему не уступит!
Густые брови Фарассы насмешливо приподнялись.
– Ставишь кувшин вина?
– Слишком много для бедного человека. – Лодда поскреб в затылке и с опаской покосился на главу Очага Барабанщиков. – Тыкву с пивом, если господин не против.
– Не против. – Фарасса сильным толчком направил смотрителя к навесу, под которым виднелись длинные ряды клеток. – Давай, отродье каймана, выпусти своего Коричневого, потешь меня!
Сегодня он находился в отличном расположении духа, причем с самого утра, что являлось редкостью. Но и хорошие новости поступают не каждый день! Еще не прошло и полутора колец времени, как сигнальные барабаны принесли весть с западного рубежа: тасситы острят стрелы и топоры, и собралось их уже словно муравьев на падали. Сколько точно, лазутчик не знал, но вполне достаточно, чтобы сровнять с землей все пограничные крепости. Донесение пришло от одного из лучших и надежнейших шпионов Фарассы, промышлявшего сейчас в степи охотой на диких быков; человек этот, испытанный неоднократно в странах юга и севера, был достоин полного доверия, и то, что на сей раз он использовал секретный код, говорило о многом. Сведения предназначались только для ушей второго сына сагамора! Фарасса так это и расценил. Направив ответ, в котором лазутчику предписывалось сообщать новости каждые три дня, он лично изготовил для Джиллора рукописную копию донесения. Тот, разумеется, слышал грохот барабанов поутру... Что ж, теперь он узнает, что пожирателей грязи всего тысячи три, не больше, – как и было сказано на совете.
Смакуя первую чашу крепкого вина, Фарасса размышлял над тем, что сделает братец, когда на малое его войско навалится целая орда тасситов. Сегодня их как муравьев на падали, но когда Джиллор достигнет Соколиных гор, их может оказаться больше, много больше! Впрочем, даже той шайки пожирателей грязи, что подбиралась сейчас к западным рубежам, хватит, чтобы разделаться за пару дней с Фиратой, с ее гарнизоном, с отрядом, который поведет наследник, и с самим наследником... По крайней мере, думал глава глашатаев, у него есть шанс либо похоронить младшего из сыновей Дираллы, либо ославить его неудачником и трусом; надеяться на большее – значит, искушать Провидца Мейтассу.
Однако, будучи человеком предусмотрительным, он все же назначил встречу Орри Стрелку. Собственно говоря, этот хмурый таркол-кентиога являлся не столько стрелком, сколько отстрельщиком, причем на редкость удачливым; за семь лет тайной службы Фарассе он прикончил девятерых, не вызвав подозрений. Ноги у него были быстрые, глаз – острый, рука – твердая, но легкая; он мог при свете луны всадить из самострела смертоносный шип в серебряный чейни с двухсот шагов – вполне достаточное расстояние, чтобы потом скрыться, растаяв, как тень в ночи. Фарасса весьма дорожил этим умельцем, но, подобно расчетливому купцу, собирался с выгодой обменять меньшее на большее. Но жаль, жаль терять Орри... тем более, что в своем легальном ранге таркола тот был на отличном счету. Похоже, его знал сам Джиллор, иначе как бы Орри удалось попасть в передовой отряд, куда отбирали лучших из лучших?
Не иначе, сам бог Судьбы шепнул Джиллору насчет этого Орри, очень своевременно шепнул! Хмыкнув, Фарасса покосился на стрелка, который с каменной физиономией разглядывал пестрого керравао. Будет тебе работа, ублюдок, будет! Скорее всего, будет... почти наверняка... в самый последний раз... Он подумал о том, что слишком хорошо знает младшего сына Дираллы, чтобы ошибиться. Нет, ошибка исключена! Этот слизняк ест из руки своей наложницы и сделает все, о чем та ни попросит... Слишком коротка его тень, чтобы тягаться с ним, с Фарассой! А может стать и еще короче!
Лолда вывел из сарая с клетками крупного самца с оранжевым гребнем и коричневатым оперением – чему, вероятно, керравао и был обязан своей кличкой. Голову птицы закрывал плотный кожаный колпачок, и она шла покорно, направляемая шестом с петлей; но пестрый, завидев соперника, взволновался и издал низкий горловой звук. Смотритель сдернул с Коричневого колпак и петлю, затем быстро перескочил через изгородь, что шла вокруг боевой арены, – он был человеком опытным и не рвался проверить прочность своих сандалий под клювами разъяренных керравао. Фарасса повелительно помахал ему рукой:
– Стой, где стоишь, птичий потрох! Если они начнут забивать друг друга – растаскивай! Но если пестрый будет побеждать, близко не подходи!
Лодда, как и Орри Стрелок, тоже являлся его человеком, но Фарасса полагал, что смотрителю совсем ни к чему слушать лишнее. Меньше узнаешь, дольше проживешь!
Повернувшись, он окинул взглядом огромный хозяйственный двор, примыкавший с запада, со стороны равнины, к стене дворца. В нарушение традиций строительного искусства, обитель одиссарского сагамора стояла не на земляной или каменной насыпи, а прямо среди скал, темных, бурых и красноватых, торчавших за широкой полосой прибрежных песков. Почва здесь была не болотистой, как во многих местах Серанны, а твердой; утесы окружали неровным овалом обширное пространство длиной в три полета стрелы и шириной в полтысячи шагов. Здесь, на прочном каменном ложе, и возвели сотни лет назад первый дворец. Затем выдолбили бассейны, разбили сады и площадки для игры в мяч и прочих развлечений, проложили канал от реки Хайи, по берегам которой располагалась столица Хайян, воздвигли стены меж скалами, полностью огородив и защитив жилище сагамора; к нему, с течением столетий, были пристроены хоганы жен, сыновей и дочерей, приемные и гостевые покои, роскошные чертоги для празднеств, уютные дворики с водоемами, трапезные, кладовые и кухни. Вокруг встали башни; самая высокая и древняя из них выходила на побережье, и с вершины ее Ахау Юга встречали рассвет. Неподалеку высился квадратный фасад Храма Записей, а прочими стенами и кровлей святилища служили скалы, ибо находился он в глубоких и сухих пещерах, пригодных для хранения бумаг, пергаментов, шелковых свитков и всевозможных древностей, заботливо собираемых жрецами.
Но все эти постройки существовали уже в незапамятные времена, а хозяйственный двор был разбит полтора столетия назад стараниями Ахау Гиратты, отца Джеданны. Он был весьма обширен и окружен высокими кипарисами, кроны которых тянулись к небесам, напоминая огромные зеленые свечи. У самой дворцовой стены, слева и справа от сигнальной башни, что выступала во двор массивным гранитным надолбом, располагались стойла для ездовых быков и сараи для колесниц под тростниковыми крышами; с обоих концов этой шеренги прочных бревенчатых сооружений были ворота, сейчас распахнутые настежь. Дальше, под прямым углом к стене, тянулись псарни, птичники, большие клетки на высоких подпорках, в которых держали посыльных соколов, клетки поменьше – для попугаев, колибри, голубей и певчих птиц, склады, разные хижины и пристройки, в которых жила чедядь. Было здесь и несколько низких длинных каменных строений с проемами, забранными частой решеткой, – зверинец сагамора; от них тянуло едкими запахами, и время от времени оттуда доносился басистый медвежий рев, рык ягуара или пронзительный вопль лесной кошки. Пернатые и четвероногие обитатели двора реагировали на эти звуки с редкостным равнодушием – видно, привыкли.
Большой навес птичника с круглой, засыпанной песком ареной находился в самом углу двора, за сараями, в которых держали уток, гусей, откормленных голубей и тех же керравао, но предназначенных не для ристалища, а на жаркое. У этих строений, а также у псарни и бычьих стойл суетилось множество народа – в основном, люди из Очагов Служителей и Погонщиков, – но к Фарассе никто не приближался и на полсотни шагов. Его не любили и боялись; три поколения слуг, обитавших в огромном дворце близ Хайана, были знакомы с тяжелой рукой и злобным нравом второго сына сагамора. Ведали они и о том, что у него немало чутких ушей и всевидящих глаз, как и положено главе лазутчиков. Фарасса, однако, мнением дворцовой челяди не интересовался.
"Где умный человек прячет перо? – думал он, разглядывая всех этих ничтожных людишек, и сам себе отвечал: в хвосте попугая, в ярком ковре, в плетеной накидке... Вот он стоит у всех на виду – перо среди многих перьев! – и никто не догадается, чем он занят. Никто! Можно поставить монету из меди против золотого диска Арсоланы! Всякий из этих недоумков скажет: светлорожденный развлекался схваткой керравао... Кто-то, может, и припомнит, что при нем была пара служителей... Вот и все!"
На арене две огромные птицы, распушив хвосты и потряхивая свисавшими с сизых голых шей складками кожи, кружили друг около друга; гребни их наливались кровью, когтистые лапы терзали песок. Фарасса, вновь повернувшись к ристалищу, следил за ними не без интереса. Сейчас оба бойца исполняли ритуальный танец, принимая на свой птичий манер все надлежащие позы киншу: внимания, решения, угрозы, готовности к битве. Выглядело это весьма занимательно.
– Ты, падаль, все так же хорошо владеешь арбалетом? – произнес Фарасса, не поворачиваясь к стрелку.
– Светлорожденный знает, – буркнул тот; подобно большинству кентиога, он был неразговорчив.
– И глаз у тебя острый, как и раньше?
Орри только хмыкнул, поплотнее запахиваясь в свою накидку; видно, на глаза он пожаловаться не мог.
– Ну, тогда для тебя кое-что найдется, – Фарасса облокотился на верхний брус изгороди. – Одно дельце... такое же, как прежние.
Кажется, керравао с оранжевым гребнем решил, что хватит танцев; обряд исполнен, можно выяснять отношения. Распустив крылья и задрав хвост, он прыгнул на пестрого, но тот ловко увернулся, и противник с негодующим курлыканьем пролетел мимо. Пестрый пнул его лапой в бок – не причинив, впрочем, особого вреда – и торжествующе взметнул пунцовый гребень. Сейчас этот мясистый нарост походил на яркий красный цветок из садов сагамора – тот был таким же плотным, большим, с резными краями и фестонами. Редкое растение, подумал Фарасса, припоминая, что доставили его из дебрей Р’Рарды, прямо с берегов Матери Вод.
– Я слышал, ты отправляешься на запад вместе с родичем моим Дженнаком, – произнес он, соизволив скосить глаз на стрелка. – Так вот, приглядывай за ним получше – там, в Фирате...
Орри резко дернул головой. Его хмурое смуглое лицо потемнело еще больше от прилившей к щекам крови, рот нерешительно приоткрылся.
Наконец, стараясь не встречаться взглядом с Фарассой, он выдавил:
– Прости, высокородный! Твой брат... он... Я не могу послать в него стрелу!
Фарасса словно не слышал.
– Будешь приглядывать за Дженнаком, – повторил он, – особенно же за теми, кто его окружает. Кто толчется рядом. Понял?
– Кто толчется рядом... – Пальцы Орри шевельнулись, словно он, огладив шерстяной рукавицей лук, уже натягивал тетиву своего самострела. – Кто толчется рядом... Ну, этих можно.
– Можно? – Фарасса, коснувшись ладонью внезапно побагровевшей щеки, уставился на стрелка. – Ты, пес, сын пса, начал думать... начал разбирать, кого можно, а кого нельзя! – Протянув огромную руку, он стиснул плечо Орри точно клещами. – Значит, тех двух санратов, которым ты вышиб мозги, было можно? И купца, что торговал камнями... и того любопытного жреца... и третьего из вождей ротодайна, поймавшего стрелу прямо в печень? Их было можно? – Брови его сошлись на переносице, словно две грозовые тучи. – А братца Дженнака, выходит, нельзя?
Орри был крупным мужчиной, но Фарасса нависал над ним подобно скале, готовой обрушиться на хрупкую лачугу из пальмовых листьев. Кусая губы от боли, стрелок пробормотал:
– Во имя Шестерых, ирт-шочи-та-балам... – Он почтил Фарассу древним титулом, пришедшим из страны майя, – ягуар, увенчанный пышными перьями. – Во имя Шестерых, великий господин! Наследник Дженнак – твой светлорожденный родич... убить его – все равно что убить тебя... или самого ахау...
Фарасса неожиданно успокоился, вспомнив, что с этим Орри Стрелком скоро будет покончено.
– Ты прав, утроба каймана! – рявкнул он. – Простолюдин не должен поднимать руку на человека светлой крови, иначе он будет проклят и отправится к Коатлю дорогой страданий... Мы сами сведем счеты друг с другом! – Он легонько встряхнул стрелка. – Но разве я велел тебе, Орри, убить Дженнака, моего родича? Ну, скажи-ка, тупая башка, я велел тебе сделать это?
– Нет, господин...
– А что я велел? Повтори!
– Приглядывать...
– Вот! За кем особенно?
– За теми, кто будет рядом с ним.
– Хорошо, что ты это запомнил, Орри Стрелок.
Два керравао на арене бились насмерть, яростно мотая окровавленными гребнями. У пестрого был вырван клок перьев из хвоста и повреждено крыло, коричневый заметно припадал на левую лапу. Лодда, размахивая шестом, подбадривал птиц резкими вскриками; лицо его покраснело от возбуждения, накидка из толстой бычьей кожи была отброшена за спину. Вдруг пестрый самец подскочил вверх на два локтя и вцепился когтями в грудь противника. Коричневый успел долбануть его клювом в шею, потом обе разъяренные птицы рухнули на песок.
Фарасса выпустил плечо арбалетчика и метко сплюнул в груду дергавшихся пестрых и бурых перьев.
– Рядом с моим родичем, досточтимым Дженнаком, всегда будет несколько человек, – многозначительно сказал он. – Особо близких! – Фарасса поднял толстый палец. – Вот об одном из них тебе и надо позаботиться. Догадываешься, о ком?
Орри сунул руку под плащ, помассировал мышцы.
– Санрат Квамма?
– Ты глуп, как черепашье яйцо! Зачем мне голова этого санрата? Пусть она достанется пожирателям грязи! Ну, думай, отрыжка Одисса! Кто еще будет с моим почтенным родичем?
– Видел я в лагере Грхаба, его охранника... – задумчиво пробормотал Орри.
– Да ну? – По губам главы лазутчиков скользнула ядовитая усмешка. – А что еще ты видел или слышал?
– Этот Грхаб – близкий ему человек, в Фирате будет все время с ним... и днем, и ночью...
– Даже ночью? – восхитился Фарасса. – Может, они и спать улягутся на одной циновке? Или наследник все же прихватит с собой кого-нибудь помягче Грхаба? Понежней, я хочу сказать.
Лицо Орри Стрелка на миг окаменело, потом в глазах его мелькнуло понимание. Фарасса, следивший за ним, довольно кивнул:
– Наконец-то догадался, безмозглый помет койота!
– Мудры твои речи, светлый господин... мне ли тягаться с потомком Одисса...
– И не тягайся, – наставительно заметил Фарасса. – Тебе надо слушать, понимать и выполнять, иначе тень твоя укоротится ровно на одну голову. Ясно?
– Ясно, – стрелок вдруг усмехнулся. – Но ты меня не пугай, господин, не грози.
– Это почему же? – Глава Очага Тумма приподнял бровь.
– Я был тебе верен... и я тебе нужен.
– Ты так думаешь? Хмм... Многие мои люди хорошо стреляют и отлично обращаются с ножом.
– Лучше послать в битву одного ягуара, чем стаю койотов.
"Ты не прав, ублюдок, – подумал Фарасса, – не прав, считая себя ягуаром. Тебе далеко до атлийских душителей! Вот они – ягуары! И поклоняются ягуару! Ну, сделаешь дело – убедишься, как ошибался".
Они уставились на окровавленный песок, где два пернатых бойца, раскрыв клювы и испуская клекочущие вопли, продолжали с бешенством наскакивать друг на друга. Коричневый с оранжевым гребнем хромал все заметнее, по груди его стекали алые струйки; пестрый казался пободрее. "Пожалуй, я выиграю у Лодды тыкву с пивом", – подумал Фарасса и, подобрав гость песка, швырнул его в сцепившихся птиц.
– Я сделаю, – произнес Орри, почесывая грудь. Время двигалось к полудню, солнце палило, и стрелок вспотел под толстой кожаной накидкой. – Я сделаю, пресветлый господин. Только...
– Только? – Фарасса стиснул кулак.
– Это будет стоить дороже... дороже, чем с теми санратами и купцом... и дороже, чем с любопытным жрецом.
– Почему?