Главный герой этой трилогии посвятил свою жизнь борьбе за свободу - сначала за свою личную свободу, а затем за свободу своей страны с неведомым захватчиком.
Содержание:
Книга 1. Аноме. 1
Книга 2. Бравая вольница. 41
Книга 3. Асутры. 83
Примечания 121
Джек Вэнс. Дердейн.
Книга 1. Аноме.
Глава 1
В возрасте девяти лет Мур слышал, как гость его матери, расшумевшийся в хижине отдыха, в шутку клялся именем Человека Без Лица. Позже, когда гость ушел своей дорогой, Мур обратился к матери с вопросом: "Человек Без Лица - он есть, на самом деле?"
"Еще как есть!" - отозвалась Эатре.
Мур поразмышлял немного и снова спросил: "Как он дышит - без лица? Как он ест, говорит?"
"Справляется как-нибудь", - Эатре всегда говорила тихо и спокойно.
"Интересно было бы посмотреть", - сказал Мур.
"Само собой".
"Ты его видела когда-нибудь?"
Эатре покачала головой: "Человек Без Лица не вмешивается в дела хилитов, так что и тебе незачем о нем беспокоиться". Помолчав, она задумчиво добавила: "Так уж повелось - к добру или не к добру".
Ребенок худой и угрюмый, Мур нахмурил черные брови, унаследованные от неизвестного кровного отца: "Почему так повелось? Почему к добру или не к добру?"
"До чего настырный уродился - все тебе нужно знать!" - добродушно заявила Эатре. Губы ее покривились - давал о себе знать "чусейн" . Но она объяснила: "Тех, кто нарушает закон хилитов, экклезиархи наказывают по-своему. Только если нарушитель бежит в другой кантон, его находит Человек Без Лица - и беглец теряет голову". Подняв руку, Эатре почти прикоснулась к ошейнику бессознательным жестом, общим для всех обитателей Шанта: "Тем, кто блюдет закон хилитов, потеря головы не грозит. Это к добру. Но тогда они сами становятся хилитами - а это уже не к добру".
Мур больше не задавал вопросов. От замечаний матери веяло крамолой. Если бы их услышал духовный отец, ей, по меньшей мере, объявили бы строгий выговор. Эатре могли перевести на работу в сыромятню, а тогда привычному прозябанию Мура пришел бы конец. Ему и так оставалось жить "на материнском молоке" (по выражению хилитов) всего три-четыре года... В хижину зашел очередной путник. Эатре надела венок из цветов, налила бокал вина.
Мур вышел посидеть на обочине по другую сторону Аллеи, в тени высоких рододендронов. Он знал, что обязан существованием кому-то из гостей-прохожих - такова первородная вина. Ему надлежало стать чистым отроком, искупив первородную вину. Мур никак не мог уяснить таинственный процесс появления и искупления вины. Эатре родила четырех детей. Шестнадцатилетняя Деламбре уже обслуживала коттедж на западном конце Аллеи. Второй ребенок, Блинк, на три года старше Мура, недавно облачился в белую рясу чистого отрока и был наречен Шальресом Гаргаметом в честь хилитского аскета и подвижника Шальреса, просидевшего всю жизнь и испустившего дух в ветвях священного дуба, что в шести километрах вверх по долине Сумрачной реки, а также в память Бастина Гаргамета, кожевенных дел мастера, обнаружившего во время копчения шкур ахульфов литургические свойства гальги. Четвертого ребенка, появившегося на свет через два года после Мура, объявили дефективным и утопили в отстойнике сыромятни - врожденные недостатки детей считались следствием чрезмерной сексуальной изобретательности матери, в связи с чем Эатре порицали как виновницу происшедшего.
Мур сидел под рододендронами, рисуя узоры в белой пыли и критически разглядывая проезжих и прохожих - меркантилиста в запряженной парой быстроходцев двуколке, арендованной на станции воздушной дороги кантона Шемюс, трех молодых бродяг, батраков с зеленовато-коричневыми вертикальными полосками на ошейниках.
Мур нехотя поднялся на ноги. Порученные ему деревья-волокницы требовали частого ухода - если нити недостаточно натягивались бобинами, шелковистое волокно становилось узловатым, грубым... Мимо проезжала пароходная подвода, груженая разделанными бревнами дорогого черного дерева. Позабыв о волокницах, Мур догнал подводу и прокатился, повиснув на торчащем из кузова бревне, до моста через Сумрачную реку, где он соскочил на землю. Подвода, громыхая, покатилась вдаль по пустынной восточной дороге. Какое-то время Мур стоял у моста и бросал голыши в Сумрачную реку. Чуть выше по течению крутилось большое водяное колесо - привод жерновов, измельчавших дубильные орехи, квасцы, всевозможные травы, корни и химикаты для кожевенного завода.
Мур поплелся назад по Аллее Рододендронов. Когда он вернулся домой, гостя уже не было. Эатре поставила на стол миску с супом, отрезала ломоть хлеба. Пока Мур ел, он задал вопрос, тяготивший его с раннего утра: "Шальрес похож на духовного отца, а я - нет. Странно, правда?"
Эатре замерла в ожидании воспоминания, всплывавшего из глубины сознания - чудесный стихийный процесс! Так цветут деревья, так сочится упавший на землю спелый плод.
"Никто из хилитов - не говоря уже о Великом Муже Оссо - не состоит в кровном родстве ни с тобой, ни с Шальресом. Они не познают женщин во плоти. Кто отец Шальреса, я не знаю. Твой кровный отец - бродячий сочинитель музыки из тех, что странствуют в одиночку. Жаль было с ним расставаться".
"Он больше не приходил?"
"Нет".
"Куда он ушел?"
Эатре покачала головой: "Такие, как Дайстар, нигде не находят места. Он побывал во всех кантонах Шанта".
"Ты не могла с ним уйти?"
"Я в крепостном долгу. Пока он не выплачен, Оссо меня не отпустит".
Мур доедал суп в многозначительном молчании.
Пришла Деламбре, в накидке поверх платья в зеленую и синюю полоску - стройная и серьезная, как Мур, высокая и мягко-сдержанная, как Эатре. Она опустилась на стул: "Уже устала! Приходили три музыканта из табора. С последним было трудно, да и язык у него как с привязи сорвался. Без конца бубнил про каких-то варваров-рогушкоев. Говорит, жуткие пьяницы и развратники. Ты про них слышала?"
"Слышала, - сказала Эатре. - Сегодняшний гость отзывался о них с почтением. По слухам, они ужасно похотливы, лезут ко всем женщинам без разбора и никогда не платят".
"Почему Человек Без Лица не выгонит их из Шанта?" - строго спросил Мур.
"Дикари не носят ошейников, Человек Без Лица им не страшен. В любом случае, их заставили вернуться восвояси. Похоже, набеги кончились".
Эатре заварила чай. Мур взял два ореховых печенья и отправился в сад за хижиной, где его уединение скоро нарушил окрик духовного брата Шальреса.
Мур откликнулся без энтузиазма. Шальрес вприпрыжку спустился по склону холма и встал у ограды, не заходя в сад - чистый отрок боялся осквернения. Долговязый Шальрес - с мелкими, заостренными чертами лица, гримасничавшего в постоянном возбуждении - ничем не походил на Мура. Он часто моргал и морщил нос, глаза его то выпучивались, то прищуривались, бегая из стороны в сторону. Шальрес ухмылялся, корчил рожи, скалил зубы, облизывался, заливался блеющим смехом, когда достаточно было просто усмехнуться, чесал в затылке, дергал себя за мочки ушей и широко размахивал костлявыми, нескладными руками. Мур давно уже дивился полному несоответствию их внешности и характеров. Разве они не братья - дети одной матери, одного духовного отца? В отличие от Мура, Шальрес чем-то напоминал духовного отца, Великого Мужа Оссо - тоже долговязого и худого, как жердь, с болезненно-землистым лицом.
"Пошли, - сказал Шальрес, - ягоды собирать".
"Ягоды? С какой стати я должен собирать ягоды?"
"Потому что я так сказал. Вот, мне выдали освященные перчатки, чтобы не осквернять ягоды женским духом. Смотри, не дыши на ягоды! Дыши в сторону, и все будет в порядке. Что ты жуешь?"
"Ореховое печенье".
"Мм-да... С утра ничего не ел, кроме галеты с водой... Нет. Мне нельзя. Оссо узнает. У него нюх, как у ахульфа. Давай, пошли!" - он перебросил к ногам Мура корзину, и в ней белые перчатки. Мур подозревал, что сбор ягод поручили Шальресу - даже чистый отрок не смел прикасаться к пище без перчаток. Шальрес, по-видимому, придавал больше значения возможности побездельничать, нежели опасности осквернить еду, в любом случае предназначенную только для стола хилитов.
Не испытывая привязанности к Шальресу, Мур в какой-то мере сочувствовал брату, вынужденному служить жрецам - его самого ждала та же участь, и очень скоро. Мур взял корзину без дальнейших возражений: если подлог обнаружат, расплачиваться придется Шальресу.
"Так печенья хочешь или нет?" - нехотя предложил Мур.
Шальрес тревожно обернулся к склону холма, к белой громаде Башонского храма, к длинному ряду темных ниш под стеной, где устраивали убогие постели чистые отроки: "Давай - так, чтобы никто не видел".
Спрятавшись за широкий ствол апара, Шальрес с брезгливой торжественностью натянул белые перчатки. Взяв кончиками пальцев ореховое печенье, он разжевал и проглотил его во мгновение ока, облизал крошки с губ, скорчил несколько смущенных гримас, прокашлялся, поморщил нос, выглянул из-за ствола и посмотрел на холм. Убедившись в своей безопасности, он показал величественным жестом руки, что покончил с грязными плотскими страстишками и забыл о происшедшем.
Братья отправились к зарослям кислёнки на западном конце Аллеи Рододендронов. По дороге Шальрес подчеркнуто держался поодаль от еще не прошедшего обряд очищения духовного брата.
"Сегодня вечером - схоластический конклав экклезиархов! - объявил Шальрес так, будто сообщал новость первостепенной важности. - На десерт они желают ягод. Нужно собрать столько, чтобы хватило на всех. Представляешь? Меня одного послали раздобыть уйму ягод. Рассуждают о высоких идеалах и непреклонности духа, а подъедают все дочиста - все, что подают".
"Ха! - мрачно усмехнулся Мур, вскинув голову. - Сколько тебе осталось до пострижения?"
"Год. У меня уже растут волосы на теле".
"На тебя наденут ошейник, и ты больше никогда не сможешь уйти, куда глаза глядят, бродить по свету. Это ты понимаешь?"
Шальрес шмыгнул носом: "Ну и что? Дерево растет и больше не может превратиться в семя".
"Тебя не тянет посмотреть на новые места?"
Шальрес ответил уклончиво и раздраженно: "Даже бродяги носят ошейники. Без ошейников - только иностранцы".
Мур не нашел возражений, но скоро спросил: "Рогушкои - тоже иностранцы?"
"Кто? О чем ты болтаешь?"
Мур, знавший немногим больше Шальреса, предусмотрительно не продолжал.
Пройдя мимо плантации волокниц, где Мур ежедневно ухаживал за участком с двумястами бобинами, братья спустились к густым зарослям ягоды-кисленки. Остановившись, Шальрес обернулся к святилищу на холме: "Значит, так. Обойди кусты и собирай внизу, а я буду здесь. Если что, из храма увидят: все делается, как положено. Непременно надень перчатки! Это минимальное, необходимое требование - не злоупотребляй моим благорасположением!"
"А что, Оссо придумал еще какие-нибудь требования?"
"Он всегда что-нибудь придумает. Нужно собрать не меньше двух полных корзин, так что поторопись. Не забудь про перчатки! Хилиты чуют женский дух, как обычный человек чует дым пожара - и реагируют так же".
Спустившись до нижнего края зарослей кисленки, Мур прошел чуть дальше, чтобы взглянуть на табор музыкантов. В этом году приехала многолюдная труппа в семи фургонах, раскрашенных символическими цветными орнаментами. Голубой цвет означал беззаботность, розовый - невинность, темно-желтый - санушейн, серо-коричневый - техническое мастерство.
В таборе занимались повседневными делами - носили корм и воду тягловым животным, нарезали овощи в походные котлы, сушили выстиранные накидки, выбивали пыль из одеял. В целом музыканты вели себя гораздо беспечнее, живее, экспансивнее хилитов - здесь преобладали грубоватые, несдержанные интонации и вычурная, часто неожиданная жестикуляция. Смеясь, музыканты закидывали головы. Даже самые угрюмые и замкнутые недвусмысленно выражали хроническое раздражение красноречивыми позами. На задних ступенях фургона сидел старик, подгонявший новые колки к изогнутому грифу небольшого хитана. Рядом мальчик не старше Мура практиковался в игре на гастенге, повторяя пассажи и арпеджио. Старик время от времени поправлял его краткими ворчливыми замечаниями.
Мур вздохнул, отвернулся и стал подниматься по склону к ягодным зарослям. Впереди из-за кустов проглядывало светло-каштановое пятно. В зарослях кто-то шевелился - шелестели потревоженные листья. Мур замер, осторожно приблизился. Всматриваясь в листву, он обнаружил девочку лет одиннадцати, удивительно ловко и быстро собиравшую ягоды, сыпавшиеся в висящее на локте лукошко.
Возмущенный вторжением на свою территорию, Мур решительно направился к нарушительнице, споткнулся о торчащий петлей корень и с треском повалился на колючую кочку ведьмовника. Девочка бросила испуганный взгляд через плечо, уронила корзину, подобрала юбку и припустила, не разбирая дороги, через заросли кисленки. Чувствуя, что свалял дурака, Мур поднялся на ноги и растерянно смотрел вслед удиравшей девчонке. Вообще-то он не собирался ее пугать - но что сделано, то сделано! Теперь у нее все ноги в царапинах. Так ей и надо! Нечего тут делать, в ягоднике хилитов! Мур подобрал брошенное беглянкой лукошко и со злорадной сосредоточенностью пересыпал его содержимое себе в корзину. Вот и десерт для конклава!
Засунув перчатки в карман, он еще некоторое время собирал кисленку, постепенно поднимаясь по склону. Наконец Шальрес позвал: "Эй! Где ягоды? Опять отлыниваешь?"
"Вот, смотри", - отозвался Мур.
Шальрес заглянул в корзину, подчеркнуто не замечая того, что Мур не надел перчатки: "Гм. Неплохо. Даже странно. Ну что же, давай сюда - можно сказать, я собрал все, что нашлось... Прекрасно. Ах да, перчатки! Слишком чистые". Шальрес надел перчатку, раздавил ягоду пальцами: "Так-то оно лучше. Смотри, никому ни слова". Он угрожающе нагнулся, приблизив тощее костлявое лицо к лицу Мура: "Помни - когда ты станешь чистым отроком, я уже буду хилитом. Тогда не рассчитывай на поблажки! Я-то знаю, куда дует ветер!" Шальрес повернулся и поспешил к храмовому холму.
Мур решил собрать еще кисленки для матери - просто чтобы чем-нибудь заняться. Естественно, половина ягод попадала не в корзину, а к нему в рот. Его смутное ожидание скоро оправдалось - ниже по склону появилась бледно-каштановая кофта бродячей девчонки. Убедившись в том, что она его заметила и не боится, Мур медленно двинулся навстречу. Девчонка и не подумала убегать - наоборот, быстро подошла. Лицо ее раскраснелось от злости: "Эй ты, выкормыш извращенцев! Шарахаешься по кустам, заграбастал мои ягоды! Где они? Отдавай сейчас же, а то уши оторву, даром что растопыренные!"
Слегка ошарашенный таким обращением, Мур старался сохранить невозмутимость, подобающую ученику хилитов: "Ты чего обзываешься?"
"А как еще тебя называть? Вор несчастный!"
"Сама ты воровка - ягоды не твои, а хилитские!"
Девчонка раздраженно взмахнула руками, топнула ногой: "Ха! Еще ты будешь рассуждать, кто тут вор, а кто не вор! Все равно давай ягоды - какая разница?" Выхватив корзину у Мура из рук, она с подозрением заглянула внутрь и недоуменно спросила: "Это все, что я собрала?"
"Было больше, - с достоинством признал Мур. - Остальное взял духовный брат. Не обижайся - ягоды подадут на конклаве хилитов. Забавно, однако! Хилитам придется вкушать пищу, оскверненную женщиной!"
Девчонка снова разозлилась: "Ничего я не оскверняла! За кого ты меня принимаешь?"
"Тебе, наверное, невдомек, что..."
"Ничего не знаю и знать не хочу! Слышали - и про хилитов твоих, и про их мерзкие штучки! Накуриваетесь всякой дрянью и бредите развратными снами. Более дурацкой секты мир не видел!"
"Хилиты - не секта, - наставительно возразил Мур, повторяя слышанное от Шальреса. - Всего я не могу объяснить, потому что я еще даже не чистый отрок и научусь полностью подчинять порочное животное начало только через три-четыре года. Но хилиты - единственный духовно независимый и высокоразвитый народ на Дердейне. Все остальные живут эмоциональной жизнью. Только хилиты способны вести абстрактное, интеллектуальное существование".
Девчонка нагло расхохоталась: "Молокосос! Что ты знаешь о других народах? Ты от избы-то своей не отходил дальше, чем на двести шагов!"
Уязвленный Мур не мог опровергнуть это утверждение: "Все равно, я многому научился от гостей, отдыхающих в хижине матери. А еще мой кровный отец был музыкантом - да будет тебе известно!"
"Неужели? И как его звали?"
"Дайстар".
"Дайстар... Пошли в табор! Я тебя выведу на чистую воду. Узнаем, что за музыкант был твой отец".
Сердце Мура часто колотилось, он отступил на шаг: "Я не уверен... что мне нужно... знать".
"Почему нет? Струсил?"
"Ничего я не струсил! Я хилит, а поэтому..."
"Понятно, понятно - тогда пошли".
На непослушных, порывающихся пуститься наутек ногах Мур последовал за бродяжкой, лихорадочно придумывая убедительный повод отказаться от приглашения. Девчонка обернулась с дерзкой, вызывающей ухмылкой. Мур, наконец, разгневался. Ах, так? Значит, его считают лжецом? Значит, принимают за безродного ублюдка? Теперь его ничто не остановит... Они спустились в табор. "Азука! Азука! - позвал женский голос. - Где ягоды? Давай сюда!"