Пока Этцвейн и Финнерак неторопливо шли на восток, солнца скрылись за горизонтом - цвета затуманились жемчугом, задрожали, погасли, умерли. "Величие бесчисленных поколений принадлежит мне, - думал Этцвейн. - В моих руках исполнение желаний, отмщение и воздаяние. Я все могу отнять, я все могу отдать, построить все и все разрушить..." Он улыбнулся несогласию тщетного самомнения идее абсолютной власти, искусственной и неосуществимой.
Финнерак никогда еще не был в стеклянной столице. Этцвейн с любопытством наблюдал за его реакцией. Финнерак не был впечатлен - по крайней мере внешне. Окинув панораму Гарвия молочно-голубым, будто выбеленным известью взглядом, он, по-видимому, больше заинтересовался толпой хлопотливо-беспечных горожан, спешивших по проспекту Кавалеско.
Этцвейн купил в киоске газету - черные, охряные и коричневые тона бросились в глаза. Он прочел:
"Сенсационная депеша из Марестия!
Вооруженное столкновение ополчения и банды рогушкоев!
Разорив и опустошив Шкорий, по имеющимся сведениям полностью оккупированный, дикари выслали отряд фуражиров на север. Рекруты, патрулирующие границу Мареста, решительно отказались пропустить захватчиков. Завязалась битва. Несмотря на значительное численное превосходство ополченцев, краснокожие бестии прорвались через укрепления. Стрелы защитников Мареста поразили - или, по меньшей мере, вывели из строя - многих нападающих, но оставшиеся в живых продолжали атаковать, игнорируя потери. Изменив тактику, ополченцы отступили в лес, где заградительный огонь лучников и зажигательные снаряды передвижных катапульт заставили рогушкоев остановиться.
Но лукавые каннибалы, бросая горящие снаряды обратно в лес, подожгли его, и рекрутам пришлось покинуть прикрытия. На них тут же набросилась еще одна банда дикарей, привлеченная кровавым побоищем. Среди обороняющихся много жертв, но они полны решимости жестоко отомстить, когда Аноме предоставит необходимые средства. Преобладает уверенность в том, что отвратительные твари в конечном счете будут разбиты и рассеяны".
Этцвейн показал сообщение Финнераку, воспринявшему новости с полупрезрительным безразличием. Тем временем, внимание Этцвейна привлекла статья в лиловой рамке с бледно-голубой тенью, свидетельствовавшей об особом уважении издателей к автору:
"Мы пользуемся редкой возможностью предложить вашему вниманию замечания его превосходительства Миаламбера - высшего арбитра (Октагона) кантона Уэйль.
Годы Четвертой Паласедрийской войны и последовавших за ней междоусобиц сыграли решающую роль в нашей истории: в горниле битв закалился дух героя, Вайано Паицифьюме. Его справедливо называют основоположником современного Шанта. Невозможно отрицать, что Столетняя война явилась результатом его политики. Тем не менее, все притеснения и бедствия той эпохи кажутся теперь мимолетной рябью на сверкающем зеркале вод. Паицифьюме создал институт власти Аноме, по сей день вызывающий почтительный страх, а неизбежным логическим следствием его стало обязательное ношение кодированных ошейников. Система эта отличается совершенством простоты - ее недвусмысленная неумолимость уравновешивается экономичностью, эффективностью и необходимостью предусматривать последствия поступков. В целом она пошла на пользу Шанту. Как правило, пост Аноме занимали люди компетентные, выполнявшие все обязанности перед кантонами - не вмешиваясь в традиционный распорядок их жизни, перед элитой - не накладывая неосмотрительных ограничений, перед основной массой населения - не обременяя ее чрезмерными налогами и повинностями. Кантональные войны и хищнические набеги, когда-то возобновлявшиеся с фатальной регулярностью, превратились в смутное воспоминание и сегодня представляются немыслимыми.
Критически мыслящие умы, однако, обнаруживают в существующей системе серьезные недостатки. Идея справедливости, изобретенная человеком, так же непостоянна и многообразна, как ее изобретатель, и столь же охотно меняется во времени и пространстве. Так, в каждом кантоне Шанта преобладает особое представление о справедливости, не свойственное обитателям других областей. Путешественник должен постоянно учитывать это обстоятельство, если не желает нарушить незнакомый местный обычай или закон, чуждый его привычкам и воспитанию. В качестве примера достаточно указать на злополучных пилигримов, посещающих кантон Хавиоск, но забывающих осенить себя знаком неба, чрева и почвы, проходя мимо святилища. Не менее сурово караются неосторожные девственницы, въезжающие в кантон Шаллоран, не предъявив соответствующих сертификатов. Система выплаты крепостных задолженностей во многом оставляет желать лучшего. Печально знаменитые извращения жителей Глирриса способствуют распространению болезней, противны общечеловеческой природе и должны быть искоренены вопреки принципам терпимости и невмешательства. Тем не менее, взвесив все за и против, можно сказать, что нам посчастливилось прожить несколько мирных столетий.
Если изучение человеческих взаимоотношений когда-нибудь можно будет назвать наукой, подозреваю, что лучшие умы, посвятившие себя этой дисциплине, рано или поздно вынуждены будут сформулировать следующую непреложную аксиому: "Любое общественное устройство порождает неравенство возможностей". Следствие: "Любое нововведение, призванное устранить неравенство, независимо от его альтруистической непогрешимости в принципе, на практике приводит только к созданию нового, видоизмененного неравенства".
Я счел своим долгом изложить эти соображения в связи с тем, что отчаянные усилия, предпринимаемые в настоящее время правительством Шанта, без сомнения приведут к огромным переменам в нашей жизни, хотя точный характер этих перемен еще недоступен воображению".
Этцвейн решил запомнить имя автора: Миаламбер, Октагон Уэйльский... Финнерак осведомился с ребяческой капризностью: "Сколько еще вы собираетесь стоять и читать посреди улицы?"
Этцвейн подозвал проезжавший мимо дилижанс: "В Сершанский дворец!"
Немного погодя Финнерак сказал: "За нами слежка".
Этцвейн удивленно обернулся: "Вы уверены?"
"Когда вы остановились, чтобы купить газету, у витрины напротив задержался человек в синей накидке. Пока вы читали, он стоял к нам спиной. Когда вы пошли вперед, он тоже двинулся с места. Теперь за нами едет другой дилижанс".
"Любопытно", - пробормотал Этцвейн.
Они обогнули широкий сквер Парадов и свернули на мраморную мостовую проспекта Метемпе, соединявшего центр Гарвия с тремя уступами Ушкадельских холмов, так называемыми "ярусами". Деревья-близнецы двоились на фоне неба, погружая мраморные плиты в серовато-сливовую прохладную полутень. Сзади на почтительном расстоянии следовал второй дилижанс.
Заметив слева поперечную улочку, под густыми кронами липколистов и деревьев-близнецов напоминавшую вход в пещеру, Этцвейн тронул возницу за плечо: "Сюда!"
Частыми движениями руки тот похлопал прутом по шее тонконогого быстроходна. Дилижанс круто повернул налево и скрылся под буйно разросшимися липколистами. Гибкие концы ветвей скребли по крыше экипажа. "Стойте! - приказал Этцвейн и соскочил на землю. - Поезжайте вперед, а потом подождите меня!"
Быстроходцы двинулись шагом, дилижанс удалился. Этцвейн бегом вернулся к выезду на проспект и встал за стволом на углу.
Ничто не нарушало тишину, кроме шелеста блестящих, похожих на праздничные ленты листьев. Наконец послышался цокот копыт на мраморных плитах - приближался второй дилижанс. Звук становился громче - экипаж подъехал к перекрестку, остановился. Напряженно вглядываясь в глубину тенистого переулка, из окна кареты высунулась голова... Этцвейн вышел из-за дерева. Испуганно взглянув в его сторону, шпион что-то быстро сказал вознице. Экипаж сорвался с места и поспешил дальше по проспекту Метемпе.
Этцвейн присоединился к Финнераку, искоса бросившему взгляд, выражавший целый ряд эмоций - неприязнь, упрек, торжество, мрачное веселье и даже какое-то невозможное сочетание любопытства с безразличием. Этцвейн, сперва не расположенный советоваться, решил, однако, что ради осуществления намеченных планов полезно было все же посвятить Финнерака в детали ситуации: "Главный дискриминатор Гарвия - большой интриган. Таково, по крайней мере, мое впечатление. Если меня убьют, его следует подозревать в первую очередь".
Финнерак хмыкнул, не высказав никаких замечаний. Этцвейн попросил возницу вернуться на проспект Метемпе и ехать прежней дорогой. Насколько он мог судить, хвоста больше не было.
Когда дилижанс поднялся к Среднему ярусу Ушкаделя, там уже зажглись искристо-зеленые уличные фонари. Дорога описывала широкую дугу по склону холма. Мимо один за другим сумрачно проплывали мерцающие дворцы эстетов. Наконец показался портик с эмблемой Сершанов. Массивный фонарь из толстого стекла тлел бледно-синими и фиолетовыми угольками. Этцвейн и Финнерак направились ко входу. Дилижанс уехал и растворился во мгле.
Пройдя по широкой крытой галерее, Этцвейн остановился, чтобы прислушаться. За ним, будто бесцельно прогуливаясь, подошел Финнерак. Из дворца доносились приглушенные отзвуки, свидетельствовавшие об обыденном течении жизни. Кто-то разучивал гаммы на древороге. Этцвейн поморщился: как ему надоели интриги, принуждение, далеко идущие планы! Невероятное стечение обстоятельств - почему именно ему, Гастелю Этцвейну, суждено стать правителем Шанта? "Лучше я, чем Финнерак!" - Этцвейну почудилось, что он невольно возразил себе вслух, не открывая рта.
Нельзя поддаваться дурным предчувствиям. Этцвейн пригласил Финнерака ко входу и подал знак привратнику. Тот раздвинул стеклянные двери.
Этцвейн и Финнерак вступили в приемный зал - волшебное пространство, освещенное с трех сторон сверкающими стенами витранных панно, изображавших нимф, резвящихся на живописных речных лугах страны бессмертных пастухов. Навстречу медленно вышел дворецкий Аганте - осунувшийся, даже несколько растрепанный. Очевидно, события принудили его изменить привычный образ жизни. При виде Этцвейна глаза его загорелись надеждой. Этцвейн спросил: "Как идут дела?"
"Из рук вон плохо, смею вам заметить! - со страстным упреком заявил Аганте. - Никогда еще стены древней обители Сершанов не видели такого срама! Музыканты играют джиги и баллантрисы в салоне Жемчужных Филиграней. Дети плещутся в садовом фонтане. Аллею Предков занимает караван фургонов. Между именными вязами у грота Дриад протянули бельевые веревки! Повсюду мусор, все едят где попало. Лорд Саджарано..." - дворецкий осекся, не находя слов.
"Да? - подбодрил его Этцвейн. - Лорд Саджарано?"
"Еще раз извините за откровенность, но мне придется изъясниться начистоту. Давно уже бытовали слухи, что лорд Саджарано страдает нервным расстройством - в последние годы он вел себя, скажем, по меньшей мере странно. Теперь он вообще не показывается, то есть я его не видел уже несколько дней. Боюсь... боюсь, произошла трагедия".
"Где маэстро Фролитц?" - спросил Этцвейн.
"Обычно он проводит время в Большой Гостиной".
Развалившись в кресле, Фролитц пил "Дикую розу", фамильное вино Сершанов, из церемониального серебряного кубка, и неодобрительно наблюдал за тремя детьми музыкантов, с криками вырывавшими друг у друга из рук драгоценный том расписных географических карт Западного Караза. При виде Этцвейна и Финнерака Фролитц вытер рот салфеткой и вскочил на ноги: "Где ты пропадал? Мы уже начали беспокоиться".
"Объехал почти все южные кантоны, - отвечал Этцвейн, в присутствии маэстро временами забывавший не проявлять детскую робость. - Я торопился и даже не успел побывать на Западе. Надеюсь, вам понравилось отдыхать во дворце?"
"Низкопробное времяпровождение! - объявил Фролитц. - Труппа разлагается в праздности".
"Где Саджарано? - спросил Этцвейн. - С ним какие-нибудь трудности?"
"Никаких трудностей, - отрезал Фролитц. - Он просто исчез. Как он ухитрился, ума не приложу. Своих забот хватало, а тут еще этот чертов дворец!"
Этцвейн опустился в кресло: "Когда и каким образом он исчез?"
"Пять дней тому назад, не выходя из башни. Лестницу сторожили. Он вел себя как обычно - то есть, как тихий помешанный. Когда ему принесли ужин, окно на верхнем этаже было распахнуто, а Саджарано исчез - испарился, как эйль-мельрат!"
В сопровождении Фролитца и Финнерака Этцвейн поднялся в частные апартаменты Саджарано и выглянул в окно. Далеко внизу темнели мшистые камни. "Никаких следов! - строго поднял палец Фролитц. - Мы обнюхали каждую пядь земли под башней - ничего!"
Комнаты в башне соединялись с нижними этажами единственной узкой лестницей. "Здесь сидел Мильке, - продолжал Фролитц, опустив палец вниз, - за дверью, прямо на ступенях проклятой лестницы, и обсуждал... короче, крутил шашни с младшей горничной. Не спорю - Саджарано мог застать их врасплох и как-нибудь протиснуться или перескочить через них, не знаю. Вся штука в том, что он не выходил!"
"У него была веревка? Канат можно сделать из портьер или постельного белья".
"Даже если он спустился по веревке, на мхе остались бы следы. Кроме того, веревки не было - портьеры на месте, белье в целости и сохранности". Фролитц присел было на диван, но тут же вскочил, потрясая над головой дрожащими кулаками: "Как он сбежал? Я на своем веку чего только не видел - но это же просто уму непостижимо!"
Этцвейн молча вынул кодирующий передатчик, набрал цветовой код ошейника Саджарано и нажал красную кнопку поиска. Прибор сразу же тонко запищал. Этцвейн описал рукой широкую дугу - писк сменился удовлетворенным гудением, снова превратившимся в писк. "Не знаю, как он сбежал, но ушел он недалеко, - сказал Этцвейн. - Саджарано где-то в лесах Верхнего Ушкаделя".
Уже давно стемнело, но Этцвейн, Финнерак и Фролитц отправились на поиски. Пройдя по дворцовому саду, они поднялись по алебастровым ступеням. Скиафарилья бледно освещала путь. Они миновали фигурный павильон из гладко-белого стекла, где справлялись тайные мистерии рода Сершанов, потом пробрались через густые заросли деревьев-близнецов и гигантских кипарисов, разводя руками и ломая переплетения скрюченных ветвей желтокостницы - и вышли на дорогу Верхнего яруса. Передатчик показывал, что дальше идти нужно было прямо вверх - в темный лес над Верхним ярусом.
Фролитц начинал брюзжать: "По профессии и по призванию я музыкант, а не дикий лесной никталоп. Кроме того, полночные поиски левитирующих сумасшедших, прячущихся в одиночку или в компании сочувствующих им гарпий и вурдалаков, не входят в число моих любимых занятий".
"Я не музыкант, - сказал Финнерак, поднимая лицо к зарослям над дорогой. - Тем не менее перед тем, как продолжать поиски, имеет смысл захватить фонари и оружие".
Фролитц усмотрел в словах Финнерака скрытую насмешку и резко парировал: "Музыкант не боится никого и ничего! Отвага, однако, не мешает мне смотреть на вещи с практической точки зрения - в отличие от некоторых, чьи мысли блуждают выше облака ходячего".
"Финнерак не музыкант, - примирительно сказал Этцвейн, - но его предложение вполне практично. Пойдемте, возьмем фонари и оружие".
Через полчаса они вернулись на Верхний ярус, вооруженные найденными во дворце стеклянными фонарями и старинными саблями, коваными из железных кружев.
Судя по показаниям передатчика, за это время координаты Саджарано Сершана не изменились. В трехстах метрах над дорогой он нашелся - труп лежал на небольшой поляне, поросшей перистой белесой травой-волокитой.
Этцвейн и Финнерак посветили кругом - лучи фонарей нервно рыскали среди теней, стволов и корней. Один за другим все повернулись к телу, лежавшему у самых ног. Саджарано, человек невысокий и никогда не производивший внушительного впечатления, теперь казался карликом, ребенком с непомерно большой головой. Тощие ноги его судорожно вытянулись, спина выгнулась крутой дугой, как в мучительной агонии, широкий лоб философа откинулся далеко назад, наполовину скрытый пушистой травой. Жилет из фиолетового вельвета был грубо разорван - обнажилась костлявая грудь, зияющая глубокой, безобразной раной.
Этцвейн уже видел такую рану - на теле благотворителя Гарстанга через день после его смерти.
"Непривлекательное зрелище", - буркнул Фролитц.
Финнерак только крякнул - ему приводилось любоваться зрелищами и пострашнее.
"Здесь, кажется, побывали ахульфы, - бормотал Этцвейн. - Могут вернуться". Он еще раз осветил фонарем обступившие поляну тени: "Нехорошо. Надо бы его похоронить".
Пользуясь саблями и руками, они вырыли в пружинящей лесной подстилке неглубокую могилу. Наконец Саджарано Сершан, всесильный владыка Шанта, скрылся под слоем рубленых комьев земли, смешанной с листьями и травой.
Три невольных могильщика спустились к Верхнему ярусу, обернулись к лесу над дорогой, будто одновременно движимые одной и той же мыслью, и вернулись через сад в Сершанский дворец.
Остановившись перед огромными стеклянными дверями, Фролитц отказался входить в приемный зал. "Гастель Этцвейн! - объявил он. - С меня довольно дворцов и дворцовых интриг. Нас прекрасно кормили, мы пили превосходное вино. Нам привезли лучшие инструменты в Шанте. Прекрасно. Не будем себя обманывать - мы музыканты, а не эстеты. Делу время, потехе час".
"Вам здесь оставаться незачем, - согласился Этцвейн. - Возвращайтесь к привычным занятиям - так будет лучше всего".
"А ты? - подбоченился Фролитц. - Ты что же, покидаешь труппу? Где я найду тебе замену? Старый Фролитц должен играть свою партию - и твою впридачу?"
"Мне поручено организовать сопротивление, - терпеливо отвечал Этцвейн. - Страна в опасности. Это гораздо важнее замены недостающего хитаниста".
"Кроме тебя некому истреблять рогушкоев? - ворчал Фролитц. - Почему музыканты Шанта обязаны гибнуть в первых рядах?"
"Когда рогушкоев выгонят, я вернусь - и мы заиграем так, что все ахульфы сбегутся с холмов! А до тех пор..."
"Слышать ничего не хочу! - настаивал Фролитц. - Убивай рогушкоев днем, если тебя это развлекает, а вечером изволь играть с труппой!"
Этцвейн беззвучно смеялся, почти убежденный целесообразностью предложения: "Вы возвращаетесь в "Фонтеней""?
"Сию же минуту!"
Этцвейн взглянул на дворец, где в каждом зале, по каждой лестнице бродил унылый призрак бывшего Аноме. "Так возвращайтесь, - сказал Этцвейн. - Мы с Финнераком переселимся туда же".
"Наконец-то я слышу слова не мальчика, но мужа! - одобрил Фролитц. - Поехали! Может быть, еще успеем сыграть пару номеров". Вопреки только что заявленному отказу заходить во дворец, маэстро прошествовал внутрь, чтобы собрать труппу.