"Не знаю, - признался Этцвейн. - Но я никогда не потеряю надежду!"
Каразан сказал с укоризной, срывающимся голосом: "Глупо говорить о надежде! Напрасно ты меня будил - я слышал боевой клич смерти".
"Ты не трус, ты обязан надеяться! - настаивал Этцвейн. - Умирать легко, жить трудно".
Каразан не ответил. Он снова уселся на пол, потом растянулся во весь рост и заснул. Другие алулы переговаривались вполголоса, недружелюбно поглядывая на Этцвейна. То, что он прервал исступление "слышащего зов смерти", явно пришлось им не по душе... Этцвейн вернулся на прежнее место и скоро уснул.
Алулы вели себя враждебно. Кочевники демонстративно игнорировали Этцвейна и говорили друг с другом так, чтобы он не мог расслышать. Каразан, видимо, не разделял чувства бойцов. Он сидел поодаль от всех, то наматывая на пальцы, то разматывая плеть-нагайку со свинцовым грузилом на конце.
Примерно через сутки Этцвейн, дремавший на полу, внезапно проснулся. Вокруг него стояли три кочевника - Чернявый Хуланик, Красавчик Файро и Ганим Шиповатый Сук. В руках Ганима была веревка. Этцвейн приподнялся и сел с лучевым пистолетом наготове. Он вспомнил Хозмана Хриплого и его вывалившийся язык. Алулы молча сделали вид, что идут по своим делам.
Этцвейн поразмышлял несколько секунд и подсел к Каразану: "Твои люди хотели удавить меня во сне".
Каразан многозначительно кивнул, продолжая вертеть плеткой.
"Почему?"
Сначала казалось, что гетман не ответит. Помолчав, он произнес с некоторым усилием: "Без причины. Просто они не прочь кого-нибудь убить и выбрали тебя. Своего рода игра".
"Я в эти игры не играю! - резко и холодно заявил Этцвейн. - Пусть забавляются в своей теплой компании. Прикажи им оставить меня в покое".
Каразан вяло пожал плечами: "Какая разница?"
"Тебе все равно, разумеется. Для меня, однако, это имеет большое значение".
Каразан снова пожал плечами, наматывая и разматывая плеть.
Ситуация заставляла задуматься. У Этцвейна было лучевое оружие. Его могли убить только во сне - вероятно, не с первой попытки, может быть, даже не со второй. Алулы играют с ним, стараются довести до нервного срыва. Зачем? От скуки. Подлое развлечение, спорт варваров. Можно ли назвать такую забаву жестокой? С точки зрения кочевников жизнь чужака Этцвейна стоила не больше жизни чумпы, пойманной на потеху племени.
Напрашивались несколько вариантов. Он мог перестрелять своих мучителей, раз и навсегда положив конец всей истории. Такое решение не вполне удовлетворяло Этцвейна. Даже если асутры не конфискуют лучевой пистолет, игра будет продолжаться с пущим ожесточением - каждый из алулов будет ждать первой возможности подкрасться к нему, пока он спит.
Этцвейн встал и неторопливо пошел к выходу из трюма, притворяясь, что направляется к отхожему месту. По пути он невольно остановил взгляд на неподвижно спящей Руне Ивовой Пряди - теперь она казалась не столь привлекательной, как раньше. В конце концов дочь варваров-кочевников была ничем не лучше своих соплеменников... Не доходя до выхода, Этцвейн повернул к подсобному помещению, где хранились мешки с зерновыми лепешками и баки с водой. Остановившись в проходе, он обернулся. Кочевники вызывающе смотрели ему вслед. Мрачно улыбаясь, Этцвейн подтащил ко входу в помещение большой мешок с мукой и уселся на него. Алулы внимательно наблюдали, не выражая никаких чувств. Этцвейн встал, взял сухую зерновую лепешку, налил себе кружку воды. Снова усевшись на ящик, он стал жевать лепешку, запивая водой - и заметил, что несколько кочевников инстинктивно облизали губы. Как по команде, все они отвернулись и нарочито притворились, что засыпают.
Каразан спокойно смотрел на Этцвейна, хотя его благородный высокий лоб неодобрительно наморщился. Этцвейн игнорировал гетмана. Что, если Каразану захочется есть и пить? На этот счет Этцвейн не принял окончательного решения - скорее всего, он не отказался бы выдать гетману лепешку-другую.
После некоторого размышления Этцвейн передвинул импровизированное сиденье поглубже в полутемную кладовую - туда, где в него труднее было бы попасть брошенным ножом. Таким образом предотвращалась самая очевидная опасность. Вскоре, однако, не удовлетворившись организацией обороны, Этцвейн сложил из мешков целую баррикаду - за ней он мог прятаться от посторонних глаз, продолжая наблюдение.
Не выспавшийся Этцвейн сидел и ждал. Глаза его слипались, голова опускалась на грудь... Вскинув голову, чтобы проснуться, он заметил тихо кравшегося к кладовой кочевника.
"Еще два шага, и ты умрешь!" - предупредил его Этцвейн.
Лазутчик сразу остановился, выпрямился: "Почему я не могу налить себе воды? Я не участвую в травле".
"Ты ничего не сделал для того, чтобы остановить троих, собиравшихся меня задушить. Голодай, умирай от жажды в их компании - пока они не умрут".
"Это несправедливо! Ты нарушаешь наши обычаи!"
"Вполне справедливо. Охота есть охота, только теперь охотник - я. Ты напьешься только тогда, когда умрут Красавчик Файро, Ганим Шиповатый Сук и Чернявый Хуланик".
Изнывающий от жажды кочевник отвернулся и медленно отошел. Каразан громко произнес: "Стыдно не дать человеку напиться!"
"Стыдно должно быть тебе! - отозвался Этцвейн. - Если бы ты вмешался вовремя, все могли бы есть и пить вдоволь".
Поднявшись на ноги, гетман прищурился, глядя на вход в кладовую. На мгновение он стал напоминать прежнего Каразана, но тут же опустил плечи и поник: "Верно. Я не распорядился. Какой смысл заботиться об одной жизни, когда мы все обречены?"
"Можешь не беспокоиться, теперь я сам о себе позабочусь, - ответил Этцвейн. - Начинается новая травля. Добыча - Файро, Ганим, Хуланик".
Каразан, а за ним и остальные алулы, взглянули на трех поименованных душителей. Те вызывающе озирались, встречая всеобщее внимание надменными ухмылками.
Каразан примирительно обратился к Этцвейну: "Что было, то прошло. Все это вздор, лишняя канитель".
"Почему ты не сказал этого раньше, когда меня травили? - Этцвейн был в ярости. - Никто не получит ни еды, ни питья, пока живы трое душителей!"
Каразан сел на прежнее место. Шло время. Сначала алулы упрямо демонстрировали солидарность с тремя "охотниками", потом начали образовываться другие группы, шептавшиеся в сторонке. Хуланик, Файро и Ганим постепенно остались одни в проходе между нарами. Они сидели сгорбившись, поблескивая в тенях стеклянными ножами.
Этцвейн снова задремал - и встрепенулся, остро ощущая приближение опасности. В трюме было тихо. Этцвейн приподнялся, попятился дальше в тень кладовой. Снаружи, в трюме, алулы за кем-то пристально следили. Кто-то прижался к стене и теперь, невидимый для Этцвейна, бочком, потихоньку подкрадывался ко входу в кладовую. Кто?
Среди алулов не было Каразана.
С оглушительным, парализующим ревом вход заслонила гигантская тень. Этцвейн нажал на курок больше от неожиданности, нежели намеренно. Огненный луч звездообразной вспышкой ударил нападавшему в лицо. Приготовившийся к прыжку гетман умер мгновенно. Ударившись плечом об косяк, тело с обугленной головой опрокинулось навзничь.
Этцвейн медленно вышел из кладовой. Алулы замерли в ужасе. Стоя над трупом Каразана, Этцвейн не понимал: чего тот хотел, на что надеялся? У гетмана не было оружия. Еще недавно богатырь-кочевник был человеком большой души - простым, прямым, великодушным. Он не заслуживал отчаянной смерти в тесном трюме для рабов. Этцвейн перевел взгляд на бледные молчаливые лица алулов: "Вините самих себя! Вы не противились злу - и лишились своего вождя!"
Кочевники едва заметно напряглись, тайком обмениваясь взглядами. Перемена наступила с непостижимой внезапностью - сонные, безразличные, оцепеневшие от скуки бойцы превратились в бешеную толпу кидающихся из стороны в сторону, сцепившихся парами, падающих фигур. Этцвейн прижался спиной к стене. С воплями бросаясь в нападение, алулы совершали прыжки и пируэты, достойные заправских танцоров, резали, кололи, рубили наотмашь. Через несколько секунд все было кончено. На палубе в лужах крови лежали Красавчик Файро, Ганим Шиповатый Сук, Чернявый Хуланик и еще двое.
Этцвейн сказал: "Быстрее, пока не явились асутры! Затащите тела на нары, найдите место!"
Мертвые легли вперемешку с живыми. Этцвейн вскрыл большой мешок муки, рассыпал муку по палубе и собрал мешком впитавшуюся кровь. Через пять минут в трюме было чисто и спокойно - только немного просторнее, чем раньше. Еще через несколько минут мимо по коридору прошли, не задерживаясь, трое кха с поглядывающими по сторонам асутрами на шеях.
Утолив голод и жажду, разрядившие эмоциональное напряжение алулы снова впали в оцепенение, напоминавшее сон наяву. Этцвейн, не доверявший непредсказуемому темпераменту кочевников, решил, однако, что чрезмерная подозрительность вызовет дополнительную враждебность, и крепко заснул, предварительно привязав лучевой пистолет к ремню поясной сумки.
Он долго спал. Никто не нарушил его покой. Наконец, проснувшись, он почувствовал, что корабль больше не движется.
Глава 9
Воздух в трюме казался спертым, голубое освещение померкло. Гнетущая скука сменилась еще более гнетущим ожиданием. Откуда-то сверху слышались торопливые тяжелые шаги и обрывки гнусаво-щебечущих трелей - так переговаривались кха. Этцвейн поднялся на ноги, прошел к погрузочной рампе - туда, где часть палубы трюма наклонно спускалась к стене - и прислушался. Алулы тоже встали и боязливо поглядывали в сторону рампы. Они уже нисколько не походили на гордых воинов, когда-то, в другой жизни, встреченных Этцвейном у излучины реки Вуруш.
Свист, скрежет, дробный лязг храповиков - часть стены отделилась и опустилась, становясь продолжением рампы. В голубоватый полумрак трюма вместе с сырым воздухом ворвался пасмурный дневной свет.
Расталкивая сгрудившихся у рампы кочевников, Этцвейн выглянул наружу - и отшатнулся, пораженный, испуганный, неспособный разобраться в столпотворении форм и цветов. Прищурившись, он осмотрелся снова, пытаясь найти закономерности в неожиданных, чуждых очертаниях. Через несколько секунд Этцвейн уже осознавал перспективу открывшегося ландшафта.
Он видел крутые остроконечные холмы со склонами, поросшими глянцево-черной, темно-зеленой и бурой растительностью, напоминавшей плотную курчавую шерсть. За холмами и над ними распростерлось затянутое тяжелыми низкими тучами серое небо. Чуть ниже туч неподвижно висели рваные черные облака, местами ронявшие завесы дождя. По подножиям холмов прерывистыми ступенчатыми зигзагами поднимались ряды строений, сложенных из ноздреватых глыб светлого желтовато-серого материала. Ниже, на уровне равнины, цепочки строений сливались, образуя более плотный комплекс, тоже из грязно-белых глыб, но с отдельными, казавшимися монолитами буграми черного вулканического шлака. Проходы между строениями и вокруг них, извилистые и часто наклонные, сплетались уродливо-зыбкими кружевами. Кое-где змеились гладкие ленты пошире, служившие транспортными артериями - по ним двигались самоходные клети, грузовые экипажи, напоминавшие гигантских жуков с приподнятыми надкрыльями, и небольшие, похожие на саламандр машины, сновавшие над самой поверхностью, не прикасаясь к дорожному полотну.
Вдоль дорог торчали разделенные неравными промежутками столбы с огромными черными прямоугольными щитами без каких-либо надписей или символов. Тем не менее, возникало впечатление, что эти столбы служили указателями или дорожными знаками. По-видимому, кха или асутры могли распознавать цвета, неразличимые человеческим глазом.
Рампа спускалась на ровную мощеную площадку, окруженную бронзовым плетнем. Будучи уроженцем Шанта, Этцвейн инстинктивно, автоматически пытался обнаружить и истолковать цветовую символику, но не мог проследить никакой логики. Где-то, однако, в сумятице размеров, форм и пропорций такая логика должна была существовать - технологическая цивилизация невозможна без абстрактной символики.
Местными обитателями были кха. У каждого второго на шее висела асутра. Этцвейн не замечал ни серых пятиглазых амфибий, ни человеческих существ - кроме одного. В трюм для рабов по рампе поднималась высокая худощавая фигура в бесформенном плаще из грубого волокна. Жесткие седые волосы взъерошились над морщинистым серым лицом, как копна сена, на длинном костлявом подбородке не было признаков бороды. Этцвейн понял, что перед ним женщина - хотя ни формы ее тела, ни походка, ни жесты не позволяли определить пол. Старуха закричала гулким, привычно-сварливым голосом: "Все, кто не спит - за мной, выходите! Живо, по порядку, без толкотни! Первое правило: никогда не ждите повторения приказа!" Она кричала на почти непонятном диалекте и казалась суровой, дикой и бесчеловечной, как метель в морозной снежной пустыне. Старуха спустилась по рампе. Этцвейн осторожно последовал за ней, нисколько не сожалея об отвратительном трюме и связанных с ним кошмарных воспоминаниях.
Кочевники и Этцвейн сгрудились на мощеной площадке под огромным черным цилиндром корабля-накопителя. Над ними на узком наружном балконе с перилами стояли, как четыре черных статуи, одноглазые кха с асутрами под затылками. Старуха провела пленных к закрытому выходу огороженного бронзовым плетнем загона: "Ждите здесь! Я пошла будить спящих".
Прошел час. Пленные стояли, прислонившись к ограде, молчаливые, мрачные. Как утопающий, хватающийся за соломинку, Этцвейн заставлял себя помнить об обещании Ифнесса. Надежда позволяла с меланхолическим любопытством наблюдать за происходящим. Ощущение неприязненной чуждости незнакомого мира не проходило. Отовсюду доносились приглушенные, как пассажи флейты за стеной, окрики кха, терявшиеся на фоне шипения и свиста экипажей, быстро проносившихся по мокрой дороге прямо за оградой. Этцвейн провожал глазами восьмиколесные, подвижно сочлененные платформы. Кто ими управлял? Он не замечал в передней части машин ни кабины, ни лобового стекла - только сверху выступал небольшой полусферический прозрачный купол-пузырь, и в нем маленькая темная масса... Асутра!
Из корабля-накопителя промаршировала старуха, за ней - толпа оторопевших рабов, проспавших всю дорогу на нарах. Спотыкаясь и прихрамывая на затекших ногах, пленные озирались в унылом изумлении. Этцвейн узнал среди них Шренке, а потом и Гульше. Как все остальные, бывшие бравые разбойники-сорухи волочили ноги, опустив плечи и боязливо оглядываясь. Гульше скользнул взглядом по лицу Этцвейна, но, по-видимому, не вспомнил его. В хвосте угрюмой колонны брела Руна Ивовая Прядь - она тоже безразлично прошла мимо.
"Стой! - пронзительно заорала надзирательница. - Здесь ждем автобуса. Теперь слушайте! Забудьте прежнюю жизнь - возвращения нет. Вы на планете Кхахеи, вы родились заново, у вас впереди новая жизнь. Здесь не так уж плохо - тем, кого не забирают в лаборатории. Из лабораторий еще никто не вернулся. В любом случае, никто не живет вечно.
Тем временем вам не грозят ни голод, ни жажда, ни холод, здесь можно жить! Мужчин и здоровых, сильных женщин учат воевать. Заявлять, что вы не желаете участвовать в чужой войне или отказываетесь убивать себе подобных, бессмысленно! Война - действительность, неизбежная и окончательная. Вы должны делать все, что от вас требуется.
Не поддавайтесь унынию и скорби - это легко, но тщетно! Если пожелаете размножаться, подайте прошение одному из заступников, вам назначат подходящего партнера.
Неподчинение, халтура, своевольные отлучки, потасовки и шутовские проказы строго запрещены! За все провинности одно наказание для всех - смерть! Автобус подъезжает. Поднимайтесь по трапу и сразу проходите вперед".
Рабы набились в автобус плотной толпой. Сжатый телами со всех сторон, Этцвейн плохо ориентировался - он видел только часть узкой вентиляционной прорези. Сначала они ехали по дороге, параллельной подножию гряды холмов, потом повернули на равнину. Время от времени на фоне неба возвышались бугорчатые серые башни. Землю покрывала влажно-бархатная поросль мха - темно красного, темно-зеленого, фиолетово-черного.
Автобус остановился. Рабы вышли на обширный бетонный двор, окруженный с трех сторон строениями из ноздреватых светлых глыб грязно-желтоватого оттенка. С севера тянулась волнистая вереница пологих холмов с одним причудливо заостренным утесом осыпающегося базальта. К востоку простиралась безграничная черная топь, сливавшаяся с пасмурным горизонтом. Рядом, у самой обочины двора, покоился ржаво-бронзовый дисковидный звездолет. Все его люки были открыты, трапы опустились на бетон. Этцвейну показалось, что он узнал корабль, эвакуировавший атаманов-рогушкоев из котловины Энгх в Паласедре.
Рабов погнали в бараки. Они шли мимо нескольких длинных узких загонов, распространявших тошнотворную вонь. Одни пустовали, в других сидели и бродили человекообразные существа нескольких уродливых разновидностей. Этцвейн заметил дюжину рогушкоев. Другая группа больше напоминала кха. В третьем загоне сгорбились, обхватив руками колени, десять или двенадцать тщедушных уродов с торсами кха и нелепыми огромными головами, пародировавшими человеческие. За загонами находилось приземистое длинное строение без окон - по всей видимости биолаборатория, где проектировались экспериментальные гибриды. Так Этцвейн, многие годы размышлявший о происхождении рогушкоев, узнал наконец правду.
Пленных мужчин отделили от женщин и развели по бригадам. Каждой бригадой из восьми человек руководил один из рабов, прибывших на планету гораздо раньше. Бригадиром Этцвейна оказался тощий жилистый старик с кожей, напоминавшей кору засохшего дерева - но выносливый, непоседливый, с острыми локтями и коленями.
"Меня зовут Половиц! - заявил старик. - Первое, чему вы должны научиться - беспрекословное и немедленное повиновение. Не ждите прощения - каждый проступок карается беспощадно. Хозяева никому ни в чем не потакают. Они не наказывают, они уничтожают. Идет война. Хозяева имеют дело с сильным, опасным врагом и не расположены к милосердию. Напоминаю еще раз: каждый приказ следует выполнять точно и расторопно. Тот, кто этого не понимает, до второго приказа не доживет. Через день-другой вы сможете убедиться в справедливости моего предупреждения. Как правило, за первый месяц потери в партии новоприбывших составляют не меньше трети. Если вы цените свою жизнь, подчиняйтесь приказам без размышления.