Язык вкусный, гильотина рубит его на части. Свежий Язык под ножом дергается, как живой. Проще рубить подсохший, некоторые даже любят подсохший, но живой, конечно, вкусней. И, наверное, полезней. Язык не должен стареть. Чем большую массу от него отторгнут, тем эффективнее он восстановится. Запущенный Язык горчит. Тучные сидельцы внимательно следят затем, чтобы этого не происходило. Они никогда не удаляются от Языка. Если надо, их на руках переносят с места на место, лишь бы Язык не сох.
7
Чудовищная тьма.
Горы, массивы тьмы.
Ночь казалась особенно густой.
Так и хотелось поднырнуть под нее, хотя тьма, несомненно, сама по себе была хищником. С галактиками тоже так. И с близкими планетами так. Время и локальность живого кардинально отличаются от времени и распространенности неживого. Пылевые дьяволы – воронки, несущиеся по марсианской пустыне, изгибаясь, как в пляске, выбрасывая тучи пыли на высоту более десяти километров, ужасают и влекут. Сыпучие дюны Эллады, сглаженные пылевыми бурями, прячут тысячи тайн. Распадки, покрытые изморозью застывшей углекислоты, как червленым серебром, манящие тела бесформенных песчаных русалок. Создавать из неподобного подобное, пускать сладкую слюну. Добраться до области Хрис. К вулкану Арсия. Двигаться вдоль марсианского Языка, гарантирующего жизнь космонавтам. Все живое когда-то портится, выходит из строя, но Язык неуничтожим. Специально созданный для марсианских станций, он пока что вынужден обслуживать Территории.
Во тьме лицо сестры Байи белело как влажный гриб.
"Я сосала соки".
"Это вкусно?"
"Соки сосала я".
"Ну да. Мы знаем. Что было потом?"
"Сосала я соки".
Темные мохнатые бабочки облепляли каждую лужу, в глухое ущелье врывались ветры. Обитатели каменного дома фильтровали воду, калили камни, удаляли омертвелые обрывки со звериных тушек, отжимали водоросли, чистили, выдирали.
На это уходило все время.
"Уйдем", – иногда предлагал Алди отцу Вонгу.
"Я совсем плохо вижу".
"Я буду вести тебя".
"А куда мы пойдем?"
"К ближайшему Языку".
"Это далеко. Но я хочу, – кивал отец Вонг. – Поевшие Языка лучше видят".
"Я тоже слыхал о таком".
Лунной ночью Алди увидел мать Хайке.
Загребающая нога, падающие на плечи пепельные волосы.
Выставив перед собой руки, мать Хайке, как слепая, пробиралась к скальным массивам. Проходов не было видно, но, подчиняясь Луне, мать Хайке не сомневалась ни в одном шаге. Осинки отсвечивали багровым, будто горели, и Гаю стало страшно. Он сказал отцу Вонгу, семенившему за ним:
"Держись за мой пояс и выше поднимай ноги".
"А куда идет мать Хайке?"
"Прямо к каменной стене".
"Думаешь, мы пройдем вслед за ней сквозь камень?"
"Не знаю".
Светила Луна. От горных массивов несло холодом.
Мать Хайке внезапно ступила куда-то вниз. Точнее, стала вдруг ниже ростом, будто провалилась по лодыжку. Потом провалилась по колено, по пояс.
"Что она делает?"
"Не могу понять".
"Но ты же зрячий".
"Зрячие тоже не все видят".
"Тогда зачем зрение?"
Отвечать Алди не стал. Следуя за матерью Хайке, он привел отца Вонга в каменную расщелину, надежно скрытую от любопытных глаз густыми зарослями. Никому бы в голову не пришло искать выход из ущелья так близко от человеческого жилища.
Через какое-то время расщелина стала еще шире и Алди увидел рощицу черных деревьев, залитую мутным лунным светом.
"Что сейчас делает мать Хайке?"
"Обдирает кору черного дерева".
"А теперь она что делает?" – не унимался отец Вонг.
"Теперь размягчает кору".
"У матери Хайке есть вода?"
"Нет. Но в ее теле много жидкостей".
"Она размягчает этим?"
"Ну да, – сказал Алди. – Так легче жевать".
Взглядом попрощавшись с матерью Хайке, он повел отца Вонга через рощу черных деревьев.
"Мы идем в правильном направлении?"
"Других направлений здесь нет".
"Значит, мы выйдем к Ацере?"
"Все так говорят".
"Тогда давай сядем на камень и подождем".
"Чего?"
"Я не знаю. Может, кто-то пройдет, подскажет. Людей везде много, непременно кто-то пройдет. В мире не осталось одиночества".
"Так можно ждать долго".
"А куда торопиться? Или ты думаешь, мы не заметим ангела, когда он пролетит мимо? – Отец Вонг всеми пальцами нервно ощупал лицо Алди, страшно изуродованное рубцами. Он будто боялся, что Алди подменили. – Ты разговариваешь с ангелами?"
"Нет".
"А по строению головы мог бы разговаривать".
"А ты разговариваешь?"
"Ну да. Постоянно".
"А о чем?"
"Ну, спрашиваю, например, что делает тот или иной человек. И еще про всякое. А ты что сейчас видишь?"
"Белочку вижу".
"Она на ветке?"
"Ну да".
"А что делает?"
"Сейчас спрыгнула на Солнце. Оно низко, ветка нависает над ним, вот белочка и спрыгнула прямо на Солнце. Лапкам горячо. Поджимает лапки".
"Хорошо жить", – вздохнул отец Вонг.
Когда-то Алди ненавидел слепых, но это давно умерло. Слепец, похитивший его сестру, помнился смутно. Ну, еще проблесковый маяк. Ну, еще Мутти, неизвестно за что получившая Заслугу. Мечты о Марсе и звездах – это все тоже давно умерло. И Тэтлер, Герой Территорий, умевший водить грохочущую бокко, умер.
"В Ацере нас никто не тронет, – сказал отец Вонг, почувствовав меняющееся настроение Алди. – В Ацере большой Язык. Там я восстановлю зрение. Это правда, что у Языка вкус банана?"
8
Они всякое видели.
Например, человека, который носил за спиной осиное гнездо.
Ядовитые насекомые ползали по впалым щекам, по бледным векам, по голым плечам, человек чихал, но осторожно.
Видели человека-кочку в мертвой зоне, куда никто не ходит.
Ограждения там давно рухнули, болотные "окна" затянуло черной ряской, человек, как кочка, оброс прямыми зелеными волосами до пояса. И верба над ним переродилась во что-то бесформенное, огромное, все в серых шарах, будто на ветках развесили дохлых мышей. И кожа на человеке клочьями сползала с тела от сырости. Он все время казался голым.
Над дорогами погромыхивало.
Может, гроза. Может, отзвук Катастрофы, когда-то поразившей Землю.
Там и здесь валялись тела. Некоторые умерли сами, другие не хотели больше идти. И везде, переступая через тела, копошились толпы. Это были настоящие котлы ужаса. Те самые семь миллиардов. Они искали дорогу, ведущую к Языкам. И каждому звуку на дорогах сопутствовало необычное эхо. "Наступит время, когда любой человек в любой час дня и ночи сможет получать кусок Языка, – вслух мечтал отец Вонг. – Пусть какие угодно очереди, это не должно мешать. Хотя бы раз в сутки можно будет поесть от души. Больше людям и не надо, верно?"
Отец Вонг любил говорить о пище, о простых вещах.
"У меня никогда не было родителей. Слышишь, Алди? Никто не слышал, чтобы у меня когда-нибудь были родители. Просто однажды я пришел к матери Хайке. А кто меня произвел, было ли вообще такое, этого никто не знает. Дети вырастут – разберутся. Они сделают так, чтобы любой человек мог получать по куску Языка хотя бы раз в сутки. Вот будет счастливая жизнь, правда? Стоит жить ради этого. Каждый день по большому куску! Конечно, придется отстаивать длинные очереди, но мы благожелательные люди, Алди. Куда нам, торопиться? Если нам будут давать по куску Языка, мы будем жить в очередях. Жизнь длинная, это ее скрасит. Вот какое наступит счастливое время! Каждый будет знать место в очереди и никому не будет грозить голод".
"А звезды?"
"О чем это ты?" – настораживался отец Вонг.
И вдруг понимал: "Ты думаешь, Язык будут выдавать даже ночью?"
9
В грязном городе Терезине они застряли на несколько месяцев.
В Терезине тысячами умирали люди. Закрытый на карантин город охраняли синерубашечники, не слушавшие никого, расстреливавшие всех, кто пытался уйти. На окраинах города громоздились горы разлагающихся, посыпанных специальным порошком трупов, грохотала тяжелая техника, пробивающая глубокие рвы. "Вирусы, это вирусы, – объяснил доктор Пак, которого Алди разговорил, проходя медкомиссию. – Они убивают, они спасают". Странная фраза объяснялась тем, что доктор Пак смотрел на вирусы как на некий божественный механизм, обеспечивающий самую быструю и эффективную очистку Биосферы. "Нас слишком много, – объяснил он Алди. – Способность вирусов вызывать эпидемии – это божественная и спасительная для нас способность. Может быть, она – самый важный контрольный механизм Биосферы".
"Но мы умираем от вирусов".
"Нуда, – соглашался доктор Пак. – Некоторая часть населения Земли обязательно вымрет. Рай на Земле нельзя установить в такой ужасной толчее, как сейчас. Кто-то обязан навязать свою волю другим, иначе как поддержать жизненный тонус? Взгляни на своего спутника, – доктор ткнул крючковатым пальцем в сгорбившегося отца Вонга. – Он давно утратил все резервы жизнеспособности. Он давно не плодится, значит, у него нет будущего. Вирус непременно его убьет, потому что он съел все свои биологические резервы. Зато ты, Алди, как это ни странно, выглядишь приемлемо. Хочешь я рекомендую тебя в отряд синерубашечников? Мне понравились твои анализы. А немного страданий всегда уместно. Даже при самых резких изменениях внешних условий ты способен выдержать многое. Хочешь надеть форму? Уверен, ты еще способен плодиться. Тот, кто хочет жить, должен плодиться. Избыточность, избыточность, избыточность! – вот наш девиз".
"Но в мире и так нет мест, где можно ступить, не толкнув другого человека".
"Не думайте об этом. Умные вирусы все отрегулируют".
"Сколько же нам этого ждать?"
"Дети вырастут – разберутся".
Сладкий запах тления мешался со смолистым дымом.
С грохочущих бокко, ни разу не рискнувших сделать посадку, в Терезин сбрасывали пластиковые мешки с медикаментами и сухими водорослями. Очень много сухих питательных водорослей. Алди спал на матрасе, набитом такими водорослями, и ел их же. Удобно. А на бульваре он и отец Вонг наткнулись однажды на интересного человека, сидящего среди трупов. Человек очень давно не брился, порос клочковатыми волосами, глаза выцвели, как тряпка на солнце.
"Почему ты не умер?" – заинтересовался Алди.
Интересный человек даже не улыбнулся:
"Не знаю".
"А почему все вокруг умерли?"
"И этого не знаю".
"Тогда вставай. Вокруг тебя одни мертвые".
"А что мне делать среди живых? Все, кого я знал, уже умерли. Мне скучно. И ты уходи. Никому не говори, что разговаривал со мной. Это будет для тебя плохо. Иди прямо на запад, там начинается совсем сухая пустыня. Ты об этом догадаешься, когда увидишь черепа. Они рядами лежат по краю пустыни, как дорожка прилива. Иди вдоль этой дорожки, потом поверни на полдень. Правда, воды в колодцах давно нет, они завалены трупами. Но ты ведь тоже умрешь".
10
Тоска томила сердце.
В Экополисе на площади Согласия, вдруг вспоминал Алди, сквозь любую толпу можно протолкаться и увидеть Фанитную набережную. Там пахнет чистой водой, изысканным парфюмом, молотым кофе, а в грязном Терезине пахнет истощенной землей, тлением, сырым песком и грибами. В Звездном центре горелое железо распространяет приятную кислую вонь, привычно орут сирены предупреждения, а в сером, изрытом гусеницами Терезине несколько кварталов полностью выгорело. Мертвые пожарища, политые мутным ливнем, поросли пузырчатой жирной дрянью, противно лопающейся под босыми ногами. Время от времени отец Вонг слепо проводил рукой по обезображенному лицу Алди. "Я боюсь тебя забыть". Некоторое количество еды можно было получить от синерубашечников. Они же расстреливали всех, кто пытался вырваться из Терезина. Зобастые птицы на полях давно уже не искали червей, предпочитали копаться в растерзанных трупах. У заболевшего человека начинали неметь руки или появлялись участки кожи, рыхло и мягко продавливающиеся под пальцами. Это было безболезненно, но неприятно. На грохочущем нефтяном тракторе Алди помогал свозить бесчисленные трупы к рвам, их заливали напалмом. Запах тления мешался с запахом гари. Во рвах трещало и шипело, как в шашлычницах.
"Тебе нужна женщина".
Алди кивал:
"Наверное".
В ночном небе мерцали огоньки спутников, густо подвешенных над всей зараженной областью. В Экополисе вполне могли видеть лица мертвых – оптика это позволяла. Возможно, бесстрастные наблюдатели не раз видели и Алди. Подумав о таком, он с испугом прятал лицо в рукав. Вряд ли его могли узнать, но не хотелось, чтобы Мутти плакала.
"Тебе нужна женщина", – повторял отец Вонг.
Он ходил за Алди как привязанный. В городе их знали. Иногда отцу Вонгу давали немного активированной воды, потому что слепец, помогающий зрячим, не может не вызывать уважения.
"Сейчас такое время, – говорил отец Вонг, блаженно возвращая чашку. – Мы все заодно".
И выдавал тайну:
"Моему другу нужна женщина".
Он и Алди стали известными людьми в Терезине.
"Придут счастливые дни, – не уставал твердить отец Вонг. – Все болезни исчезнут, и мы будем проводить дни в грандиозных очередях. Это будет счастливое время. Трупы будут закопаны, родятся новые люди, дети во всем разберутся, а очередь к Языку специально пустят по красивому берегу реки, чтобы мы чувствовали прохладу".
Однажды их вызвали в Комитет Спасения.
Комитет только что возглавили люди, ворвавшиеся в город с севера.
Эти люди видели так мало, они привыкли к такой скудной и малой пище, что вымирающий Терезин показался им раем. Они просто сияли, увидев так много красивого и неизвестного. С бокко, патрулировавших воздух, их даже не стали расстреливать. В конце концов, это можно будет сделать, когда бандиты начнут уходить из города. А пока пусть поддерживают порядок.
Человек, командовавший отрядом, такое отношение приветствовал.
Звали его Зоммер. Он был длинный и тощий, как необыкновенная конструкция скелета, на котором не мешало бы нарастить немного мяса. Весь день Алди пьянствовал с Зоммером и с его охраной в каком-то пустом здании. Возможно, раньше это был банк, или какая-то служебная контора. Везде валялись битые диски, рваные магнитные ленты шуршали под сквозняком. Пили какую-то сквашенную дрянь, для отвода глаз один раз пропущенную сквозь змеевик. Отрыжка Убивала мышей, это проверяли на фактах. Охранник ловил взрослую опытную мышь, а Зоммер или Алди дышали на нее. Обычно хватало одного выдоха. А закусывали сухариками, обросшими бледной плесенью. Сухарики сушили на спиртовой зажигалке, отец Вонг счастливо повторял: "Когда-нибудь в очереди… На берегу красивой реки…" А Зоммер вторил ему: "Большая медитация… Банки спермы…" Он проповедовал известную идею офицера Стууна.
Алди кивал.
Он гладил шершавое колено приведенной женщины.
Было темно, он не видел никаких лиц, но слышал хриплый смех женщины. Гладить податливое колено было приятно. Хотелось говорить о звездах, но мешала отрыжка. Кто-то включил дорожный приемник. После обычных призывов к разуму и воле мужественного населения, зазвучала музыка Территорий. "Веете, веет, веет, веет…" Никто не знал, чем заканчивается эта песня. Но может, смысл ее заключался как раз в бесконечности, кто знает?
"Мы распределим захваченную сперму по семьям, в которых нет хронических больных…"
"Каждый получит по куску полезного Языка…"
Тьма, желание, влажная духота, хриплый смех.
Алди повалил женщину на невидимый диван. Скрипела пыль на зубах, из продранной обивки с писком выпрыгивали юркие ящерицы. Женщина укусила Алди в губу, ноне отпрянула. Вкус крови и пыли возбуждал еще сильнее, даже вызвал у Алди рвотную судорогу. Женщина заботливо вытерла ему губы подолом своей грязной юбки и снова крепко прижалась. "Мы войдем в Экополис, мы захватим все банки спермы, – впервые подумал Алди. – Зачем мечтать о звездах, если они недостижимы? Все равно нас уже ничто уже не спасет. Зачем нам звезды, если есть женщины, умеющие смеяться так хрипло, так призывно? Мы устроим грандиозную медитацию. Мы сравняем Экополис с землей".
Он дрожал и ловил поддающиеся мягкие губы.
Теперь уже ясно, что Языки никогда не появятся в ледяных песках Эллады. Он задыхался. Наверное, мы проскочили нужный момент. Женщина под ним была мокрой от пота. Марс останется необитаемым, зато на Земле будет раздаваться хриплый смех. Он стонал, умирая. Кто поменяет живое тело на холод марсианских пустынь?
Когда Зоммер захотел лечь рядом, женщина не возмутилась, а Алди уже устал.
Зато он проснулся раньше всех. И впервые за все время пребывания на Территориях почувствовал некоторый покой. Никто ничего от него не требовал. Никто ничего не просил. Хочешь, иди по пыльным дорогам, хочешь, оставайся в умирающем Терезине, только не надо ссориться с синерубашечниками. Конечно, рано или поздно всех похоронят, но некоторые пока живы. Можно тайком двинуться к Языкам, или так же тайком вернуться к матери Хайке.
Алди, правда, чувствовал некоторый покой.
Может, остаться в Терезине навсегда? Никто больше не будет брать его кровь на бессмысленные анализы, не надо будет нервничать, ожидая результатов тестирования. Просто жить. Такова природа вещей. Разум – болезнь. Природа никогда не любила умников. Конечно, живое занимает совершенно особое место в мироздании, оно постоянно самовоспроизводится, самовосстанавливается, самоконтролируется. У косной материи ничего такого нет, зато мы сильно страдаем.
Устроить медитацию.
От этой мысли Алди окончательно проснулся и обрывком сухой водоросли тихонечко пощекотал за ухом спавшей рядом женщины. Она застонала, потом повернула распухшее от плохого алкоголя лицо.
"Гай!"
Он ужаснулся:
"Кто ты, женщина?"
"Почему ты не узнаешь меня?"
Он застонал. Он не хотел ее узнавать. У нее были пустые глаза, как нежилой дом.
Он видел сестру, когда-то похищенную уродами, он видел, что это его сестра, но не хотел узнавать пухлое тяжелое тело, лежащее рядом с ним. Смутное солнце пыталось прорваться сквозь пыль, поднятую в комнате синерубашечниками. Они тоже хотели короткого хриплого счастья. Они оттолкнули возмутившегося Алди и повели женщину вниз по широкой мраморной лестнице, выщербленной, загаженной нечистотами.
А он наклонялся, смотрел в пролет и шевелил ртом.
Но голос у него отнялся.
11
Те, кого он расспрашивал, ничего не знали.
Да, есть женщина. Привозят с какой-то окраины.
Женщин в Терезине почти не осталось, поэтому никакого насилия.
К вечеру Алди начал сомневаться, что видел сестру. Гайя не могла так опуститься. Скорее бы умерла. О ней и в Экополисе говорили: умерла, не желая подчиняться уродам. Да мало ли какое имя выкрикнет с перепоя женщина, побывавшая за одну ночь с двумя отравленными мужчинами! Конечно, он обманулся. И этот вопрос – "Почему ты не узнаешь меня?" – мог просто привидеться.
Солнце садилось.
Алди влез в вонючий автобус и поманил отца Вонга, но на сиденье шлепнулся незнакомый косоглазый человек.
"Умеешь понимать знаки?"
"Знаки? Какие знаки?"
"Начертанные кисточкой".
"Что тебе до этого?"
"У меня листок для тебя".
"Листок? Какой листок? От кого?"
"От женщины".