- Нет, у нее никого, ничего не осталось, - сухо, четко продолжил Егор. - Вот только разве медальон… Ваш медальон, Евгений Юрьевич, она сохранила.
Офицер пристально посмотрел на Егора… и все тем же ровным голосом спросил:
- Так что вас привело ко мне?
- Я… - начал было Егор, но запнулся. - Я… должен застрелить вас.
- Прекрасно! - улыбнулся офицер. - Так что вы медлите?
- Простите, - покраснел Егор, - но вы меня не понимаете. Я вызываю вас. И вы не вправе мне отказать! Да, двадцать лет прошло; тогда дуэль не состоялась, тот человек убит - не вами, но… - и замолчал. Он окончательно смешался.
Офицер медленно прикрыл глаза и изменившимся голосом сказал:
- Вот оно что. Так вы от Анны Павловны. По ее просьбе. Но… Это явное недоразумение. В ту ночь… мы объяснились с Александром. Он извинился, а потом… на следующее утро мы вместе с ним вышли на площадь, потом…
Офицер встал и нервно заходил по комнате. Егор почувствовал, что уверенность покидает его, и потому торопливо воскликнул:
- И все равно я вызываю вас!
Офицер резко остановился и вопросительно посмотрел на Егора. Тот продолжал:
- Я должен, я обязан вас убить! Ведь вы прекрасно знаете: все из-за вас! На вас лежит печать! Вы не стареете! Вы прокляты! Не станет вас, и… и… - Егор запнулся, замолчал.
Офицер долго смотрел на него, потом тихо спросил:
- Так вы действительно считаете, что если убить меня, то… все вернется вспять?
- Да! Да, конечно! - с жаром воскликнул Егор. - Ведь если б вы тогда были убиты на дуэли, тогда бы ваша рота не сошла на площадь, и тогда…
- О, если б все было так просто! - печально улыбнулся офицер.
- Но почему вы не стареете? Вы ж так и замерли в том времени, в той злополучной ночи перед выступлением!
- Та ночь! - как эхо отозвался офицер. - Мечты! Друзья… - и резко выдохнул: - Мальчишка, что ты понимаешь!
- Я ничего не понимаю, только вижу, - зло, тихо ответил Егор. - Я вижу, что произошло с моей страной.
- А что с ней было раньше, ты хоть знаешь?!
Егор молчал. Офицер вернулся к столу, сел, помолчал, потом сказал задумчиво:
- Чубаров. Командирская. Вы, я полагаю, из новых?
- Да.
- Ну вот! - офицер усмехнулся. - Опять! Брожение умов, как выражались в Ту Пору… И много вас?
Егор пожал плечами.
- Да, - сказал офицер. - Это тоже знакомо. Четких идей, конечно, никаких. Один только сумбур. Зато решимости!.. И недовольство нами, так?.. Так? Что молчишь?!
- Ну, так…
- Еще бы! - оживился офицер. - Всё из-за нас! Всё мы! Но, дайте срок, посмотрим и на вас! Нет, это уже другие посмотрят, не мы. Нас-то уже, почитай, никого почти и не осталось. Теперь на нас можно валить всё, что ни попадя… А знаете, что я вам скажу? А ведь я ничего дельного не могу вам посоветовать. Я, знаете, за эти двадцать лет совсем не поумнел. Так и другие, из тех, что остались, я думаю, сейчас такие же. А какими мы были тогда? Мы что, искали для себя? Нет. Мы и так имели тогда все, что желали… Но если у тебя есть совесть, и ты видишь, что твой народ живет хуже скотов, что власть продажна, суд безнравственен… Я был представлен Обществу за год до выступления. Мы были молоды, восторженны, мы знали - армия на нашей стороне… Да мы и сами были армией! И всё казалось очень просто: царь отрекается, мы вводим конституцию, даруем землю, вольную торговлю - и уже через год, ну, может, чуть больше, наше многострадальное отечество вливается в содружество цивилизованных держав. И вот… Вот начинается! Штабс-капитан Петров с отрядом егерей берет под стражу государя императора. Вместе с наследником. И сделано это было чисто и четко, никто из государевой охраны не ушел, не доложил, не растрезвонил, так что столица ничего не знает. Только в Сенате паника: где государь? что с ним? как в воду канул! А государь у нас в казармах. Ему представлен манифест, в котором он все свои права на трон дарует народу. То есть никому. Но царь… вот этого мы как-то и не предполагали… царь отрекаться не желает - наотрез! И так проходит день, второй, вот и вторая неделя прошла, вот и третья… И я безвыездно при нем. Время идет, в столице слухи самые безумные; простой народ тоже волнуется. Ждать, понимаем, более нельзя, и ротмистр Гарков - с охраной - отправляется в Сенат. Он говорит: мол, так и так, в столь горький час, когда страна осталась без главы, гвардейские дивизии весьма обеспокоены создавшимся безвластием. Прискорбно, говорит Гарков, что государь исчез вместе с наследником, и, следовательно, правящая династия на них пресеклась. Но жизнь есть жизнь, продолжает Гарков, и чтоб придать уверенности огромной, трудно управляемой стране, ей срочно нужен новый государь, только на сей раз - Конституция. Вот ее текст. И представляет текст. Сенат ответствует: нам должно обсудить. Гарков уехал. А на третий день… нет, ближе к ночи, только Александр приехал… мы узнаем, что в столицу тайно введены надежные пехотные полки, и что назавтра Сенат обнародует манифест о злодейском покушении на императора и о временной передаче всей полноты государственной власти нынешнему председателю Сената, который в дальнейшем будет именоваться князь-регентом, хранителем императорской короны. То есть монархия, по сути, остается.
Офицер замолчал и отложил погасшую трубку.
- Но вы, - нетвердым голосом сказал Егор, - вы первым двинули свою роту на площадь! За вами ринулась толпа…
- Любезный юноша! - печально улыбнулся офицер. - Ну, не я, так нашелся б другой. А само выступление… Все это было предрешено изначально. Да, мы желали конституции. Мы собирались провести судебную реформу, ликвидировать монополию в торговле, оживить капитал, отдать государственные мануфактуры в частные руки, устроить банковскую систему, даровать всему трудоспособному населению равные избирательные права… Но кто нас понимал? Зачем, к примеру, мужику свободная печать? Ведь он неграмотный! И мы учили так: волю - всем, всем - землю, все - равны! Мы думали: потом, уже взяв власть, откроем для них школы, просветим. А вышло что? Верные Сенату войска стояли на одной стороне площади, мы на другой. От нас прошел парламентер - не приняли. Прошел второй - исчез. Мы развернулись в боевой порядок. Они ударили картечью. Я…
- Вы первым крикнули: "За мной!"
- А вы б молчали?
- Я…
- Вот то-то и оно. Мы двинулись в атаку, за нами хлынула толпа, и… Всё перевернулось в один день.
Офицер отвернулся и, глядя в окно, продолжал:
- И если б даже мы не поднялись тогда, то вскоре нашлись бы другие. Страна веками жила в рабстве и бесправии, и накопила в себе столько зла, что все равно когда-нибудь произошел бы взрыв. Народ был обречен на кровь.
- А император? Что с ним?
Офицер нахмурился и нехотя ответил:
- Он… той же ночью. А с ним и наследник. Вот из-за него-то, я думаю, из-за того невинного мальчика, я и не старею.
- Так это вы…
- Нет-нет! Ни в коем случае! Приехал Александр, и я сменился. Мы с Александром говорили до утра. Мечтали… А цесаревич - он причем?! Ему всего-то было восемь лет.
Егор подавленно молчал. Офицер достал из стола пистолет и протянул его Егору со словами:
- Он заряжен.
Егор вскочил и отшатнулся.
- Но отчего же? - удивился офицер. - Ведь вы…
- Нет! Ни за что!
- Тогда… тогда… - офицер медленно встал из-за стола…
Но тут в комнату вбежал Лескей.
- Мажар! - крикнул он. - Убежал!
- Кто, кто? - не понял офицер. - Какой Мажар?
- Да староста, Михайла! - поспешно объяснил Лескей. - Он вот с этим приехал! - и, подступив к Егору, зло спросил: - Что, вынюхали, гады? Я… - и уже было замахнулся…
- Не смей! - воскликнул офицер.
Лескей немного отступил, сказал:
- Кончай его, старшой!
Однако офицер его не слушал.
- Пойдем, - сказал он Егору, и они торопливо вышли из комнаты.
Сойдя с крыльца, Егор увидел толпившихся во дворе мужиков. Они стояли полукругом, смотрели пристально, молчали. Потом один из них спросил:
- А этот почему остался?
- Он мой товарищ, из столицы, - мрачно ответил офицер. - Где староста?
- Ушел. Поел, утерся, и…
- Давно?
Мужик пожал плечами.
- Кто сторожил?
Молчание.
- Иван! - ткнул пальцем офицер.
Высокий и рябой мужик снял шапку, выступил вперед.
- Уходишь, - сказал офицер. - А остальным остаться.
Глава одиннадцатая. Под образами и на полотенцах
Егор и офицер стояли на помосте, устроенном вдоль внутренней стороны частокола на высоте человеческого роста. Привычным движением подхватив ружье, Егор перевел курок на первый взвод и оглянулся.
Посреди двора Иван с трудом удерживал под уздцы гнедого, звероподобного коренника. Коренник вырывался, беспокоил пристяжных. Мужики - все с ружьями за плечами - грузили на сани мешки. Возле саней стояла Матрена, а рядом с ней еще две женщины и маленький мальчик, до самых глаз укутанный теплым бабьим платком.
- Ну, хватит, - сказал мужикам Иван и повел тройку к воротам.
Сперва в сани посадили мальчишку, следом за ним сели и женщины. Ворота распахнулись, Иван наотмашь, с оттяжкой стеганул лошадей и вскочил в сани уже на ходу. Тройка вынеслась за ворота и вскоре скрылась в тумане, висевшем над болотом.
Закрыв ворота, мужики один за другим стали подниматься на помост и становиться у бойниц. Двор опустел, лишь у крыльца стояли розвальни Михайлы.
Егор стоял, не шевелясь, смотрел вперед и ждал. Искрился снег. Холодное оранжевое солнце било прямо в глаза. Егор не выдержал и отвернулся, посмотрел на застывшего рядом с ним офицера. Тот, продолжая смотреть на болото, негромко сказал:
- Ну вот, опять! А я уж думал, кончилось. Болото. Глушь. Кто здесь найдет? - и офицер вздохнул, немного помолчал, потом опять заговорил: - В тот вечер, после взятия Сената, я еще смог их удержать. Ну а потом… Потом войска ушли. Меня определили в гарнизон. Ходили в караул для поддержания порядка. Грабежи, самосуды кругом. Замотался вконец… И вот на пятый день я выхожу на построение, командую… А мне кричат: "Ты кто такой?" Я им: "Ребята!.." А меня не слушают, свистят, кричат наперебой. Насилу успокоил, говорю: "Да объясните толком!" Выходит правофланговый Никифор Бровчик, говорит: "Желаем по домам, там землю раздают. В других полках еще вчера отставку объявили, и нам того же хочется" - "А ты присягу, - говорю, - давал?" А он: "Кому? Царю? Так вы ж его зарезали!" Тут я не выдержал и… Сбили с ног. И в крепость. Сижу на гауптвахте, требую полковника, а часовой смеется, говорит: "Полковник вас принять не может, он на фонаре" - "Как так?" - "А очень просто! Попили нашей кровушки, теперь не жалуйтесь" - "Так мы…" - "Молчи!" Пять месяцев сидел. Потом-таки бежал. Потом…
Вдали раздалась торопливая, беспорядочная стрельба, и вновь все стихло.
- Да, не успел Иван, - задумчиво проговорил офицер. - Похоже, обложили.
- Они по следу шли. За мной, - сказал Егор.
Офицер не ответил. Молчали долго. Ждали. Наконец из тумана послышался крик:
- Эй! Не стреляй!
Переглянулись.
Впереди, на болоте, шагах в двухстах от частокола, из-за бугра поднялся обер-вахмистр. По случаю важного дела он был в высоком картузе с малиновым околышем и в ярких рукавицах. Рядом с обер-вахмистром стоял Микита с белым платком на ружейном стволе. Обер-вахмистр стряхнул с шинели снег и крикнул:
- Эй, бунтовщики! Сдавайтесь! Не то не пощажу!
Никто ему не ответил, однако обер-вахмистра это не смутило. Набрав побольше воздуха, он продолжал:
- Открывайте ворота! Выходить по одному! Оружие в снег, руки за голову! - и, не дождавшись ответа, злобно махнул расписной рукавицей, вновь крикнул: - Ну, что притихли? Сдаетесь?
Молчали. Лишь только Лескей раздраженно воскликнул:
- Вот гад! Рукавицы, - помолчал и добавил: - Он их с Матрены снял. Вот только что. Небось, еще теплые были.
Обер-вахмистр тем временем повернулся к Миките и стал ему что-то раздраженно объяснять. Офицер не выдержал.
- Васятка! - крикнул он. - Васятка!
Обер-вахмистр оглянулся на крик.
- А, господин поручик! Здравия желаю! - обрадовался он. - Уж мы искали вас, искали! Прямо, не чаял встретиться.
- Васятка! - продолжал офицер. - До трех считаю; не уйдешь - пристрелю. Раз!
Обер-вахмистр плюнул в досаде и поспешно нырнул в туман. Вслед за ним скрылся и Микита. Вновь наступила тишина. Стыли пальцы, до боли впиваясь в ружье…
И - наконец - раздался первый выстрел. С болота. Пуля шлепнула, впилась в бревно, закурилась дымком, лизнула огнем… Вторая! Третья пуля! И от каждой - огонь! Ворота занялись пожаром…
А в поле - никого. Лишь снег да солнце да туман.
- Сдавайтесь! - крикнул обер-вахмистр. - Всех помилую!
- Ну-к, я его на голос, - пробурчал офицер и прицелился.
- Сдавайтесь!
И - выстрел в ответ. А за ним - как прорвало - открыли стрельбу остальные.
Один лишь Егор не спешил. Сдерживая волнение, он дождался, когда пластуны выбегут из тумана, а после, затаив дыхание, мягко нажал на курок - и тот, кого он выбрал, споткнулся, бросил ружье, схватился за руку…
Бежала к частоколу заметно поредевшая цепь пластунов. Обер-вахмистр, немного поотстав, размахивал саблей и кричал сорванным голосом:
- Давай! Давай!
Офицер тщательно прицелился, выстрелил…
- Вот черт! - воскликнул он. - Живучий! - и перезарядил ружье.
А первые из пластунов уже ударили прикладами в горящие ворота. Мужики попрыгали с помоста и стали отходить; спиною к дому, лицом к воротам, ружья наперевес.
Не выдержали, рухнули ворота. Пластуны с радостными криками ворвались во двор…
И там их встретил дружный залп…
Но пластуны не дрогнули, а побежали дальше. Егор не успел увернуться; Микита сбил его прикладом с ног и бросился к крыльцу.
Придя в себя, Егор с трудом поднялся на ноги, закашлялся; двор был в дыму - горели частокол, надворные постройки, дом… Крики, стоны, топот, треск, пальба…
И вдруг испуганно заржала лошадь. Розвальни! Егор бросился к ним, оглянулся на дом…
Там офицер спрыгнул с окна, схватил валявшееся на снегу ружье…
- Сюда! - крикнул ему Егор.
Офицер прыгнул в сани, к Егору, и лошадь понесла их за ворота. Микита кинулся за ними вслед и закричал:
- Филипп! Степанов! Не забудьте!.. Филипп! Степа…
Пластун бежал, кричал, - все тише, тише, тише - и наконец совсем пропал в тумане. Лошадь Мажара отдохнула, и потому несла легко. Егор правил, а офицер лежал на мешках и заряжал ружье. Руки у него не слушались, пуля то и дело выскальзывала между пальцами, и тогда офицер ловил, искал ее и вновь толкал в ствол. Их нагоняла тройка - та самая, на которой совсем недавно Иван пытался вывезти женщин. Теперь же в ней сидели пластуны. Гнедой коренник все прибавлял да прибавлял. С тройки стреляли. Иногда фонтанчики снега взлетали совсем рядом. Смеркалось.
Офицер наконец-таки зарядил ружье и стал целиться.
- По лошадям! По лошадям бей! - кричал Егор и все стегал, стегал вожжами.
- А лошади причем? - недовольно проворчал офицер. - Я обер-вахмистра ищу, он правит.
- Нет, - наконец признался офицер и опустил ружье. - Так не попасть, - и полез через мешки.
Егор схватил его за руку, пытался удержать… Но тщетно - офицер вырвался от него, скатился с саней, упал в сугроб, но тут же подскочил, встал во весь рост, прицелился. Егор уже не настегивал лошадь - он лежал на мешках и смотрел…
Как тройка поравнялась с офицером, грянул выстрел… Лошади рванулись в сторону, стали. Двое с саблями бросились в снег, к офицеру; тот отскочил, упал… И тройка вновь поспешила в погоню. Она подступала все ближе и ближе. Уже был виден дикий оскал коренника, зло вывернутый глаз, видны были и пластуны. Старший из них, Потап, поднял ружье…
Егор не выдержал, вскочил; сани под ним шарахнулись… и с треском провалились в полынью.
Когда Егор очнулся, было утро. Он встал и осмотрелся. Поле. Вдалеке дорога. Дом при дороге. Караульные. Рогатка… Да это ж Мурская застава! Егор поправил шапку, отряхнулся и медленно побрел по глубокому снегу.
Глава двенадцатая. Торжества
Егор поднялся на крыльцо и позвонил. Дверь отворилась, он вошел. В прихожей, на диване сидел в расстегнутом чекмене военфельдшер Рукин и гладил пригревшуюся у него на коленях кошку. Глаза у военфельдшера были красные, лицо помятое; он что-то медленно жевал - должно быть, свинцовую пульку с похмелья. Увидев Егора, Рукин криво усмехнулся и сказал:
- Опоздал, командир. Унесли. С час назад.
Егор глянул в угол… И замер. Дверь в комнату Анны Павловны была распахнута настежь. Стул у окна, какие-то бумаги на полу - и больше ничего.
- Что… с ней? - с трудом спросил Егор.
- Отмучалась. Как раз в тот день, как ты исчез, с ней удар и случился. Сегодня хоронили. С музыкой, с речами.
Егор настороженно посмотрел на Рукина. Тот, сбросив кошку на пол, продолжал:
- А ты как думал? Мать героя! Сынок ее, поручик Иванов, погиб при взятии Сената. Повезло! Ведь если б уцелел тогда, так бы свои потом прикончили. Вон сколько их легло по Всей Земле! Всех извели, под корень. А за что? За голубую кровь? Вранье! Стреляли мальчиков за то, что слишком много они думали. А думать не моги! За всех Верховный Круг подумает!
Рукин шатаясь встал с диван и закончил:
- Пойдем, нальем за Торжества!
- Красиво говоришь, - мрачно сказал Егор. - А пишешь что? Доносы!
- Я? - удивился военфельдшер.
- Да. Про икону кто писал?
- А! - усмехнулся Рукин. - Вот ты что. Так то спьяна проговорился. А если б я хотел в чинах повыситься, так бы про книгу написал, про ту, которую ты, братец, у себя под матрасом прячешь. Вот и пошел бы ты чугунную дорогу строить!
Егор молчал. Рукин вздохнул и снова предложил:
- Пойдем, нальем.
- Подлец!
- Пойдем, пойдем! - словно не слышал Рукин. - Нальем, и сразу уходи. Тебя сегодня брать придут. Депеша из Восточных округов пришла. Уж и не знаю, что там натворил, но Два Баранка очень беспокоятся. Спросили у меня. "Не видел, - говорю, - вот, извольте наблюдать, четвертый день винтом хожу".
Рукин хотел было шагнуть вперед, но не удержался и привалился к стене.
- Да! - мрачно сказал военфельдшер. - Да, пью. Очень много. Всегда. Я боюсь! Всех боюсь. И всего. Растоптали меня. Удавили. А ты… Уходи. Хоть куда. И живи…
Рукин, держась за стену, добрел до лестницы и стал с трудом подниматься на второй этаж. Егор развернулся и вышел из дома. И, через двор, на улицу. Шел, как слепой. Дядя Игнат, дядя Игнат…