– Может, к лучшему… Мне трудно дышать… трудно жить… Пусть будет так, как назначено…
– Не сдавайся, Билли… Не смей…
– Мне ничего уже не хочется… но для тебя я сделаю… – И он с натужным кряхтением начал поднимать решетку. С грохотом опрокинул ее. – Вот… Ты этого хотел?
– Мне надо к пульту Билли.
Он склонился над ямой, выдыхая какой-то смрад. Одной рукой вцепился в волосы на моей голове, другой схватил за ногу и со стоном и криками вытащил меня из ямы. Потом долго отдыхал.
– Тебя надо еще и донести? Ладно…
Билли потащил меня, как корягу, по металлическому полу, покрытому бесчисленными бородавками. Любое множество теперь меня восхищало, даже такое, бородавчатое. Оно соотносилось с какими-то интуитивными радо стями. Билли был так добр и отважен, что взгромоздил меня на стерильный пульт, величиной с канцелярский стол.
– Только не уходи, – сказал я, задыхаясь от счастья. – Вместе мы что-нибудь сделаем… Не все еще потеряно…
Но он, отдохнув, поплелся к раздвижной двери.
– Билли!
Он оглянулся. Его бесформенное лицо дрожало.
– Чуть не забыл… – произнес он с трудом… – У него эмблема на руке… с номером. Это военно-охотничье общество "Инопланетянин". Я когда-то писал… Они организуют сафари по всему миру… Может, тебе пригодится…
Он ушел. А мое сердце сжималось от боли – я словно наяву увидел финал несчастного Билли. Он пройдет по ущелью, повинуясь зову богомонстра. Достигнет какой-то черты, за которой его что-то ждет. К этому его готовил Ман Умпф.
Я застонал. Я не мог понять, что задумал монстр!
Я торопливо ощупывал бесчувственными изломанными пальцами кнопки, включатели, клавиши. Меня била нервная дрожь, возвращая тело в боль. Надо было вмешаться, успеть. Но как?
Я догадывался, что это многоцелевой компьютер и что он управляет также и каналами связи. Вот в этих чистеньких кнопках, тумблерах, клавишах – выход в человеческий мир и многое другое. Я вспомнил позу монстра у этого пульта перед тем, как он запел гимн или псалом.
Мне удалось включить пульт и тот же канал – на нежно-оранжевом поле экрана возникла колонка непонятных надписей. Десятка два разноцветных строчек, каждую из которых возглавлял четкий силуэт какого-нибудь животного – слона, кита, буйвола, птицы… Первая строка была окрашена в ликующий пурпур. Они заставили монстра петь? Я поискал строку с силуэтом тигра. Она затерялась где-то в середине колонки среди желтых, коричневых и зеленых строк.
Потом я лежал на боку, ощущая горбом холод металла. Я вглядывался в строки на экране и думал об "Инопланетянах".
Знал я о них немного. Военно-охотничье общество, возглавляемое отставными генералами. Организует сафари по всему миру; главным образом, для бывших военных.
Числится в реестре "новых культов" – одно из тех парадоксальных религиозно-мистических образований, какими богат век.
Строка с птицей вдруг покраснела и переместилась вверх. Стены пещеры были обклеены плакатами, призывающими правильно разделывать тигровые туши.
И эта поза превосходства над всем и вся, выпирающая из Мана Умпфа.
Дьявольщина! Опять военная косточка! Что могут придумать генеральские мозги, если дать им волю? Какая связь между военной религией и уничтожением королевских горных тигров?
Все в мире взаимосвязано – один из первейших постулатов НМ. И если мы не усматриваем связи между отдаленными явлениями, то попросту наш мозг еще не способен осмыслить ее. Так что ищи.
Мои размышления должны были спасти Билли Прайса, и я к чему-то подходил, – было такое ощущение, но чувствовал себя прескверно, как после тяжелого ранения. И еще необходимость спешить путала мысли.
Допустим, Ман Умпф – из числа руководящих генералов "Инопланетян". Но скорее всего он командир-исполнитель локальной программы "Тигр". Как есть, по-видимому, шефы и фюреры других локальных программ – "Белый медведь", "Буйвол", "Слон" и так далее, – они перечислены на оранжевом экране. Приговоренные к уничтожению популяции? Или даже виды животных? Генералы объявили войну животному миру? В это трудно поверить. Но чего не бывает на свете!
Еще один из постулатов НМ: любая выделенная сущность, лишенная ОС (обратных связей) и предоставленная сама себе, – зло в силу своего максимализма. Максимализм – сущность всех "выделенных сущностей", причина монстров. Любое чувство без контроля разумом превращается в злую силу, в абсурд. Любая прагматика без обратной связи чувствами тоже превращается в абсурд. Это общеизвестные истины, сфокусированные в постулаты НМ. Военная косточка в силу своей "функции силы" буквально нашпигована максималистскими инстинктами – тоже общеизвестный факт. Так что генералы-мистики – тем более "выделенная сущность", состоявшаяся причина монстров. Доминанта у всех социальных монстров всегда одна: завоевание мирового господства. Вопрос лишь во времени и условиях созревания этой доминанты. Не имеющие своего мнения то и дело претендуют на вселенскую власть. Все мировые религии вышли из скромных бессамостных общин. "Инопланетяне" – пример подобной скромности. Не лезут на экраны телевидения со своими догматами, не объявляют крестовых походов, не выдвигают кандидатами в президенты своих дряхлых фельдмаршалов. Но – убивают Природу.
Если мои размышления верны, то Ман Умпф, увидев новую красную строку, вытянется по стойке смирно и запоет. Ибо это информация об уничтожении еще одного вида или популяции… Еще один шаг к цели. Или прыжок! И после завершения охоты на Желтого Раджу строка с силуэтом тигра станет пурпурной и переместится в верх колонки, к другим победным строчкам.
Так где же связь между монстроидеей и уничтожением зверей? "Инопланетянам" известно что-то очень важное в понимании этих связей, что еще не известно мне.
Интуиция и память властно потащили меня в чужой опыт. Выплыло понятие "унасекомить"… Уильям Голдинг писал о таинственном зле, унасекомливающем всякого человека. И о естестве обреченных насекомых. Я – человек-паук, тоже насекомое. Голдинг не стеснялся в выражениях. Черты великих – не стесняются в выражениях, их задача – точность мысли. Унасекомить… Меня унасекомили. И Небесного Учителя. И многих небесных учителей. Отрадное злодейство в том, чтобы унасекомить спасителя своей жизни. Алейжадинью говорил, что пророки – это ведь борцы и бунтари, библейские инконфинденты. А их всегда стремились унасекомить палачи и священники, отправляли их на корм насекомым. И те строили из них свои тела… Родиться, есть и пить может и насекомое, писал Гарибальди, но только человек…
Ман Умпф ворвался в пещеру, гремя сапогами по металлу. Сбросил меня с пульта и отшвырнул подальше ударом ноги.
– Сам же ты не мог это сделать? Неужели Прайс?
– Что с ним? – пробормотал я, трясясь от боли. Монстр уставился на экран, потом щелкнул каблуками и запел. Да, то же самое.
"Тысячу лет мы жили на пособие по безработице", – сказал Стэнли Элкин о семействе Миллзов, унасекомлен-ных навеки. Почему я сейчас – о них? Миллзы всегда выполняли свой долг, это было главным в их жизни. Но сущность этого долга определяли другие. Добровольное житье на этажах, ниже других – это Миллзы. Они в восторге от своего умения ценить и уважать любые запреты, подчиняться любым законам. Способность мириться с унижениями – Миллзы. И Стэнли Элкин говорит о "миллзстве". Но ведь это то же самое, что в ордене иезуитов называется третьей ступенью послушания. Обыкновенная жизнь в эпоху потребления неминуемо приводит к "миллзству", если ей не сопротивляться. Так, наверное…
Монстр кончил петь и повернулся ко мне. сияющий, оживленный, как разыгравшийся ребенок.
– Все идет прекрасно! Однако, Пхунг, ты в очередной раз меня удивил! Как ты сумел уломать Прайса, который изначально ненавидел тебя? А теперь ненавидит тем более!
– Что с ним? – пробормотал я.
– Ты видел когда-нибудь фрукты или овощи, выросшие возле напряженных автострад? С виду румяные, аппетитные, но есть нельзя, пропитаны свинцом. Прайс теперь – такое яблочко. Я напичкал его кое-чем. Ты же видел, как его раздуло? Первый признак той гадости, из которой он теперь состоит…
– Это… чтобы убить Желтого?
– Желтый не так прост. Его интеллект сейчас, судя по всему, на уровне ребенка лет десяти. Так что Прайса он не съест, но убьет – это бесспорно. У него есть страсть убивать "истинных рабов", ты же сам это открыл.
Я понял ход его мыслей. Людоед, учуяв яд, как бы лишает себя добычи. Распаленные инстинкты зверя требуют восполнить потерю, и он, потеряв осторожность, бросается на то, что ему приготовил Ман Умпф. А что может "приготовить" монстр?
– Неужели… госпожу Чхэн? – прошептал я, трясясь, как студень. – Ты и ее?!
Он подарил мне улыбку, которую называют дьявольской, и, отключив питание пульта, поволок меня по металлическим пупырышкам. Шлепнувшись на дно непросохшей ямы, я прохрипел сквозь боль:
– Я не выдержу третью… иссяк… попробуй передать мне силу твоих идей… Ведь они тебя питают?
– Я подумаю, Пхунг. Ты это хорошо придумал, – он испытывающе смотрел на меня. – Даже если ты пытаешься что-то выведать таким способом… Уже поздно, Пхунг. Никакие твои подвиги не сделают тебя полноценным человеком. Остается одно – быть полезным нам. И будешь жить. Хоть какая-то, но жизнь. Среди подобных тебе уродов.
Что я обнаружил в себе, кроме твердеющего уродства? Несколько повысился уровень синестезии. И гипотезы прут из меня с небывалой силой. Какая-то болезненная страсть к производству мыслей. Как это в психологии называется? Или еще не назвали?
И если бы не гипотезы… Как ведь хочется подохнуть! Закрыл глаза, расслабился – и нет тебя, вечный Покой. Выходит, гипотезы – моя жизненная сила, а не просто способ мышления Небесного Учителя… древнего человека, не устающего удивляться своей способности сочинять мысли.
Странное это существо – гипотеза. Не претендует на славу, власть, вечность. Она – просто мимолетная свободная мысль. Невозможно окриком поставить ее на место. Бессмысленно стрелять в нее, даже колоду на нее не навесишь. Бюрократы всех времен и народов терпеть ее не могут. А что такое бюрократ? Любимая форма власти долич-ностного человека: вроде еще не монстр, но уже и не человек. Это они завели порядок, по которому гипотезы положено придумывать избранным, удостоверенным дипломами и печатями. Любой гений без диплома не гений. Общеизвестный факт. Так что Конфуций, Фалес, Лао Цзы, Будда Гаутама, Гераклит, Сократ… сегодня были бы безработными, не имея дипломов, и их гениальность выражалась бы только в анекдотах, обычных для толп возле бирж труда.
Ну а кому выдаются дипломы с печатями? Помню, познакомили меня с преподавателем престижного колледжа. Он представился: "Философ", естественно, подразумевая, что работает профессиональным мудрецом. Но вся его мудрость заключалась в запасе замусоленных стереотипов, разрешенных к употреблению советом попечителей колледжа, очень набожных и ограниченных людей. Таких философов общественное сознание обожает на уровне инстинктов. Оказывается, эти парни укрепляют любой общественный гомеостаз, то есть работают на Покой. Вот почему ценные и нужные для общества идеи должны обладать невероятной пробиваемой силой. И наоборот. Чем значительней мысль, тем больше энергии скрыто в ней.
Может, поэтому я, корчась на дне грязной ямы, думаю вовсе не о своих горбах…
Когда нет жизни на земле, полезай на дерево, говорят даньчжины. Чхина терпеливо ждала в развилке толстых ветвей, когда уберутся прочь красные волки. А они то уходили, то приходили, пугая женщину своей настойчивостью. "Наверное, клу передала им свою ненависть ко мне", – подумала она. И снова ночь. Чхина спала под промокшей накидкой, когда ее слуха коснулись странные звуки. Она проснулась в тревоге. Сквозь шум дождя пробивались слабые стоны или плач. "В дождь обычно не воют ни собаки, ни шакалы, ни гиены… – размышляла женщина. – Разве только верный домашний пес, когда хозяин умер…"
Снова пробились звуки.
– Это же ребенок! – прошептала Чхина. – Ребенок плачет!
И тут же решила, что это малыш, которого два года тому назад унесла гиена с крестьянского поля.
Она посветила фонариком вниз – волков не было! – и поспешно спустилась с дерева. Мысли о том, что объявился еще один "дикий ребенок" и что стая волков разорвет его, беспомощного и плачущего, ужаснули ее. Она побежала, не выбирая дороги, разрывая босыми ногами спутанные поникшие травы.
В конусе желтого света мелькали тугие струи дождя. Неожиданно в водяной стене появилось жалкое существо в скользком панцире из мокрой шерсти и грязи. Собачья морда тянулась к источнику света, черные замшевые губы свернулись в трубочку, будто зверь хотел поцеловать ре флектор. Из этой вибрирующей трубки и вырывались звуки, похожие на стоны и плач.
Все еще надеясь найти ребенка, Чхина побежала дальше и наткнулась на трупы животных – они лежали в безбрежной луже среди лопающихся пузырей. Она внимательно осмотрела местность при свете фонарика и обнаружила раздерганные человеческие кости. Вокруг плескала водяная стихия. Ей вдруг показалось, что людоед стоит совсем рядом, в темных зарослях. И что все это с красными волками сотворил он! Звери отравлены! Кто-то положил яд в приманку, в мертвого человека, но Желтый отнес его красным волкам. И вспомнились слова знающих людей, что красные волки заставляют тигров приносить им добычу. Значит, верно? Они заставили Желтого! Они уже привыкли к человечине… Так вот почему они шли за ней, а не охотились на выдр и водяных крыс, которых теперь можно легко добыть… Им нужна только человечина! О боги…
Сквозь водяной шум снова пробились стоны. В этих звуках Чхина ощутила невероятную нелепость Даньчжинского Времени, где все стало с ног на голову. Почему?! И словно подтверждая эти ощущения, умирающий волк снова выполз на огонек. То ли ему досталось меньше отравленной добычи, то ли он был самым сильным среди стаи и дольше всех сопротивлялся смерти, но вот он – снова тянет к рефлектору вытянутые дрожащие губы.
– Ты же хотел меня сожрать, – сказала она ему, веря, что он понимает. – А теперь хочешь, чтобы я спасла… Но я не знаю, как тебя спасти. Не умею. Я не знаю, какой яд ты съел… Значит, боги не хотят, чтобы я спасала тебя.
Она положила ладонь на скользкий выпуклый лоб – совсем как собачий, – жалкая тварь перестала стонать. Она дрожала, прижимаясь к воде под тяжестью руки. Она так и умерла, веря в могущество человека.
Чхина выпрямилась и сказала в темень, где, наверное, стоял людоед:
– Желтый Раджа! Может, ты бог? Скажи!
ПАСТЬ
Огромные массы раскисшей земли, камней, измочаленных деревьев, лохмотьев крепчайшего дерна неумолимо надвигались на террасные поля, приближаясь к стенам чхубанга. Ожила та беда, с которой боролись многие поколения крестьян и монахов. Чем беспощадней вырубались леса на склонах Сияющей Опоры Неба, тем грузней становилось тело Большого Оползня, тем многочисленней – его малые дети, сползающие в долины и ущелья. И вот пережато русло бурной Ярамы, появился новый водоем, прибавляющий в размерах с каждым часом, с каждой минутой… Дамоклов меч, занесенный над лысой головой Нашествия.
Говинд, потрясенный сознанием своего могущества, уходил прочь от беды. Под ногами захрустела ботва – здесь было монастырское поле репы, сгнившей по причине дождей, так и не успев созреть. Еще вчера здесь невозможно было дышать от горькой вони, а теперь – почти свежий воздух. Говинд оглянулся: оползень поглотил большую часть поля вместе с вонью! Жадная грязь, очищающая мир… Говинд увидел в этом глубокий мистический смысл. Нужны преступления и преступники! Само провидение желает даньчжинской крови, которая станет черной запекшейся грязью. Плодородной грязью. Из нее полезут новые ростки. Или все те же? И душу "героя" обожгло состраданием к нелепому миру духкхи.
Он шел и шел, погруженный в думы, хотя нужно было убегать со всех сил, чтобы опередить прорыв воды сквозь тело Оползня. И неожиданно увидел горстку перемазанных грязью людей, которые тащили, надрываясь, огромного каменного идола, уложенного на деревянные полозья лицом вверх.
– Герой, помоги! – донесся жалобный голос. – Не будем тебя ловить!
Несколько низших монахов, пяток совершенных старцев и два-три оскопленных "героя" сплотились в отчаянной попытке остановить Большой Оползень. Если воздвигнуть на его пути статую Небесного Учителя из черного камня, разве Оползень не усмирится?
Говинд в замешательстве смотрел на них. Как даньчжин, послушный сын своих даньчжинских родителей, он не мог остаться в стороне, когда тут такое дело. И в то же время ему не хотелось, чтобы статуя бога остановила Большой Оползень. Он должен быть вместе с Природой против людей! "Волонтеры Природы" – где-то слышал он, и это самое то! Это о нем!
Толстый грязный старик, в котором трудно было узнать Верховного Хранителя Подвалов, подошел к Говинду.
– Народ в беде, – задыхаясь, проговорил он. – Ты еще сможешь снова стать даньчжином, если правильно поступишь… Сейчас…
Волны грязи наползали на ноги людей, на статую, охватывая их со всех сторон.
Горечь, тоска и ощущение своего всесилия раздирали душу Говинда.
– Но я не хочу быть даньчжином! Ты разве не понял, монах?
– Это твой бог лежит в грязи, смотри… – тихий, прерывистый шепот.
– Как я вас ненавижу! – взревел "герой", отбрасывая котомку.
И вот он вместе со всеми в одной упряжке. Канатная лямка впивается в его грудь, пытаясь достать до сердца. И каменный покойник с равнодушным лицом медленно ползет вверх по склону навстречу сгусткам грязи.
Измученный Джузеппе тем временем бродил неподалеку – в зарослях вокруг чхубанга. Никакой тут случайности нет, просто бытие заповедного мирка сжалось до узкой канавы, в которую старалось уместиться все-все-все. В шуме дождя звучал его надорванный сиплый голос:
– Я здесь, Желтый! Я не буду сопротивляться!
Он страстно желал умереть, и непременно в жаркой пасти людоеда. Его внутренние установки были умело возбуждены монахами, раздуты в пожар, сжигающий душу. Теперь он точно знал, что его сущность могла проявиться только в тигровой пасти. Все сходится: ведь Джузеппе постоянно испытывал мистическую тягу к королевским горным, и в то же время – позывы к самоубийству… Опытные в душевных делах и дотошные старцы разобрались, все поняли, разложили по полочкам, а где чего-то не смогли, подсказала Машина.
– Ты можешь быть очень хорошим даньчжином в трудное для народа время, – сказали ему на Совете Совершенных. – Надо только спасти народ. Ты накормишь своей сущностью людоеда, как это сделал когда-то Небесный Учитель. Вот для чего ты, брат Джузеппе, создан богами. Вот почему тебе было плохо в хорошее для всех время. Теперь тебе будет хорошо.
Его начинили молитвами и чудодейственными заклинаниями, усмиряющими зло, научили правильным мыслям и вывели под руки в джунгли.
Уткнувшись головой в мшистый ствол, он тискал ладонями живот, похожий на мешок, наполненный болью. Внутренности его были сожжены ядом, не принимали никакой пищи, тем не менее его то и дело выворачивало наизнанку. Он стал похож на скелет с прилипшими остатками одежды и плоти – точь-в-точь как дух Черной Заразы в храмовых барельефах. Не выдержав мучений, зарыдал:
– Ну сколько мне еще жить? Желтый!