Роберт подогнал флаер к самому входу в башню и выскочил на крыльцо. Кто–то отшатнулся, женский голос вскрикнул: "Кто это?" Роберт взялся за ручку стеклянной двери и на мгновение застыл, вглядываясь в своё отражение, - почти голый, весь в спёкшейся пыли, глаза злые, через грудь и живот идёт широкая чёрная царапина… Ладно, подумал он и рванул дверь. "Да ведь это Роберт!" - крикнули сзади. Он медленно поднялся по лестнице и наткнулся на Патрика. Патрик смотрел на него, открыв рот. "Патрик, - сказал Роберт. - Патрик, дружище, Камилл погиб…" Патрик замигал и вдруг зажал себе рот ладонью. Роберт прошёл дальше. Дверь в диспетчерскую была открыта. Там были Маляев, глава северных нулевиков Шота Петрович Пагава, Карл Гофман и ещё какие–то люди - кажется, биологи. Роберт остановился в дверях, держась за косяк. За спиной топали по ступенькам, и кто–то крикнул: "Откуда он знает?"
- Камилл… - сказал Роберт сипло и закашлялся.
Все с недоумением смотрели на него.
- В чём дело? - резко спросил Маляев. - Что с вами, Скляров, почему вы в таком виде?
Роберт подошёл к столу и, уперев грязные кулаки в какие–то бумаги, сказал ему в лицо:
- Камилл погиб. Его раздавило.
Стало очень тихо. Глаза Маляева сузились.
- Как раздавило? Где?…
- Его раздавило птерокаром, - сказал Роберт. - Из–за ваших драгоценных ульмотронов. Он мог спокойно спастись, но он помогал мне таскать ваши драгоценные ульмотроны, и его раздавило. А ваши ульмотроны я бросил там. Подберёте их, когда пройдёт Волна. Понимаете? Бросил. Они там сейчас валяются.
Ему сунули стакан воды. Он взял стакан и жадно выпил. Маляев молчал. Его бледное лицо стало совсем белым. Карл Гофман бесцельно перебирал какие–то схемы и не поднимал глаз. Пагава поднялся и стоял с опущенной головой.
- Очень тяжело… - сказал, наконец, Маляев. - Это был большой человек. - Он потёр лоб. - Очень большой человек. - Он снова поглядел на Роберта. - Вы очень устали, Скляров…
- Я не устал.
- Приведите себя в порядок и отдохните.
- И это всё? - горько спросил Роберт.
Лицо Маляева стало прежним - равнодушным и жёстким.
- Я задержу вас ещё на одну минуту. Вы видели Волну?
- Видел. Волну я тоже видел.
- Какого типа Волна?
В мозгу Роберта что–то сдвинулось, и всё встало на привычные места. Был властный и умный руководитель Маляев, и был его вечный лаборант–наблюдатель Роберт Скляров, он же "Юность Мира".
- Кажется, третьего, - покорно сказал он. - Лю–волна.
Пагава поднял голову.
- Хорош–шо! - неожиданно бодро сказал он. И сейчас же скис, облокотился на стол и вяло сел. - Ай, Камилл, ай, Камилл, - забормотал он.
- Ай, бедняга!… - Он схватил себя за большие, оттопыренные уши и принялся мотать головой над бумагами.
Один из биологов, опасливо косясь на Роберта, тронул Маляева за локоть.
- Виноват, - сказал он робко. - А чем это хорошо - Лю–волна?
Маляев перестал, наконец, сверлить Роберта жёстким взглядом.
- Это значит, - сказал он, - что погибнет только северная полоса посевов. Но мы ещё не уверены, что это Лю–волна. Наблюдатель мог ошибиться.
- Ну как же так? - заныл биолог. - Договаривались же… У вас есть эти… "харибды"… Неужели нельзя остановить? Какие же вы физики?
Карл Гофман сказал:
- Возможно, удастся погасить инерцию Волны на линии дискретного перепада.
- Что значит "возможно"? - воскликнула незнакомая женщина, стоявшая рядом с биологом. - Вы понимаете, что это безобразие? Где ваши гарантии? Где ваши прекрасные разговоры? Вы понимаете, что вы оставляете планету без хлеба и мяса?
- Я не принимаю таких претензий, - холодно сказал Маляев. - Я вам глубоко сочувствую, но ваши претензии должны быть адресованы Этьену Ламондуа. Мы не ставим нуль–экспериментов. Мы изучаем Волну…
Роберт повернулся и медленно пошёл к двери. И нет им никакого дела до Камилла, думал он. Волна, посевы, мясо… За что они его так не любили? Потому что он был умнее их всех, вместе взятых? Или они вообще никого не любят? В дверях стояли ребята, знакомые лица, встревоженные, печальные, озабоченные. Кто–то взял его под локоть. Он поглядел сверху вниз и встретился взглядом с маленькими грустными глазами Патрика.
- Пойдём, Роб, я помогу тебе отмыться…
- Патрик, - сказал Роберт и положил руку ему на плечо. - Патрик, уходи отсюда. Брось их, если хочешь остаться человеком…
Лицо Патрика страдальчески искривилось.
- Ну что ты, Роб, - пробормотал он. - Не надо. Это пройдёт.
- Пройдёт, - повторил Роберт. - Всё пройдёт. Волна пройдёт. Жизнь пройдёт. И всё забудется. Не всё ли равно, когда забудется? Сразу или потом…
За спиной уже совершенно откровенно ругались биологи. Маляев требовал: "Сводку!" Шота кричал: "Не прекращать замеры ни на секунду! Используйте всю автоматику! Прах с ней, потом бросите!"
- Пойдём, Роб, - попросил Патрик.
И в этот момент, перекрывая говор и крики, в диспетчерской загремел знакомый монотонный голос:
- Прошу внимания!
Роберт стремительно обернулся. У него ослабели колени. На большом экране диспетчерского видеофона он увидел уродливую матовую каску и круглые немигающие глаза Камилла.
- У меня мало времени, - говорил Камилл. Это был настоящий, живой Камилл - у него тряслась голова, шевелились тонкие губы и двигался в такт словам кончик длинного носа. - Я не могу связаться с директором. Немедленно вызывайте "Стрелу". Немедленно эвакуируйте весь север. Немедленно! - Он повернул голову и посмотрел куда–то вбок, и стала видна его щека, испачканная пылью. - За Лю–волной идёт Волна нового типа. Вам её…
Экран ослепительно вспыхнул, что–то треснуло, и экран померк. В диспетчерской стояла гробовая тишина, и вдруг Роберт увидел страшные, прищуренные на него глаза Маляева.
4
На Радуге был только один космодром, и на этом космодроме стоял только один звездолёт, десантный сигма–Д–звездолёт "Тариэль–Второй". Он был виден издалека - бело–голубой купол высотой в семьдесят метров сияющим облачком возвышался над плоскими тёмно–зелёными крышами заправочных станций. Горбовский сделал над ним два неуверенных круга. Сесть рядом со звездолётом было трудно: плотное кольцо разнообразных машин окружало корабль. Сверху были видны неуклюжие роботы–заправщики, присосавшиеся к шести баковым выступам, хлопотливые аварийные киберы, прощупывавшие каждый сантиметр обшивки, серый робот–матка, руководивший дюжиной маленьких юрких машин–анализаторов. Зрелище это было привычное, радующее хозяйственный глаз.
Однако возле грузового люка имело место явное нарушение всех установлений. Оттеснив в сторону безответных космодромных киберов, там сгрудилось множество транспортных машин всевозможных типов. Там были обычные грузовые "биндюги", туристские "дилижансы", легковые "тестудо" и "гепарды" и даже один "крот" - громоздкая землеройная машина для рудных разработок. Все они совершали какие–то сложные эволюции возле люка, теснясь и подталкивая друг друга. В стороне, на самом солнцепёке стояли несколько вертолётов и валялись пустые ящики, в которых Горбовский без труда узнал упаковку ульмотронов. На ящиках грустно сидели какие–то люди.
В поисках места для посадки Горбовский начал третий круг и тут обнаружил, что за его флаером по пятам следует тяжёлый птерокар, водитель которого, высунувшись по пояс из раскрытой дверцы, делает ему какие–то непонятные знаки. Горбовский посадил флаер между вертолётами и ящиками, и птерокар тотчас же очень неловко рухнул рядом.
- Я за вами, - деловито крикнул водитель птерокара, выскакивая из кабины.
- Не советую, - мягко сказал Горбовский. - Мне нет никакого дела до очереди. Я капитан этого звездолёта.
На лице водителя изобразилось восхищение.
- Великолепно! - вполголоса воскликнул он, осторожно озираясь по сторонам. - Сейчас мы утрём нос нулевикам. Как зовут капитана этого корабля?
- Горбовский, - сказал Горбовский, слегка кланяясь.
- А штурмана?
- Валькенштейн.
- Превосходно, - деловито сказал водитель птерокара. - Итак, вы - Горбовский, а я - Валькенштейн. Пошли!
Он взял Горбовского под локоть. Горбовский упёрся.
- Слушайте, Горбовский, мы ничем не рискуем. Эти корабли мне отлично знакомы. Я сам летел сюда на десантнике. Мы проберёмся в склад, возьмём по ульмотрону и запрёмся в кают–компании. Когда всё это кончится, - он небрежным жестом указал на машины, - мы спокойно выйдем.
- А вдруг придёт настоящий штурман?
- Настоящему штурману придётся долго доказывать, что он настоящий, - веско возразил самозваный штурман.
Горбовский хихикнул и сказал:
- Пошли.
Лжештурман пригладил волосы, сделал глубокий вдох и решительно двинулся вперёд. Они стали протискиваться между машинами. Лжештурман говорил непрерывно - у него вдруг прорезался глубокий, внушительный бас.
- Я полагаю, - во всеуслышание вещал он, - что прочистка диффузоров только задержит нас. Предлагаю просто сменить половину комплектов, а основное внимание уделить осмотру обшивки. Товарищ, продвиньте немного вашу машину! Вы мешаете… Так вот, Валентин Петрович, при выходе на деритринитацию… Подайте ваш грузовик назад, товарищ. Не понимаю, зачем вы толпитесь? Существует очередь, существует список, закон, наконец… Вышлите представителей… Валентин Петрович, не знаю как вас, а меня поражает дикость аборигенов. Такого мы с вами не видели даже на Пандоре среди тахоргов…
- Вы совершенно правы, Марк, - сказал Горбовский, развлекаясь.
- Что? Ну да, само собой… Ужасные нравы!
Девушка в шёлковой косынке, высунувшись из кабины "биндюга", осведомилась:
- Штурман и капитан, если не ошибаюсь?
- Да! - с вызовом сказал штурман. - И, как штурман, я рекомендовал бы вам ещё раз прочитать инструкцию о порядке разгрузки.
- Вы думаете, это необходимо?
- Несомненно. Вы совершенно напрасно ввели ваш грузовик в двадцатиметровую зону…
- А знаете, друзья, - раздался весёлый молодой голос, - у этого штурмана фантазия победнее, чем у первых двух.
- Что вы хотите этим сказать? - оскорблённо спросил лжештурман. В лице его было что–то от лже–Нерона.
- Понимаете, - проникновенно сказала девушка в косынке. - Вон там, на пустых ящиках, уже сидят два штурмана и один капитан. А пустые ящики - это упаковка ульмотронов, которые увёз бортинженер - скромная такая молодая женщина. За нею сейчас гонится уполномоченный Совета…
- Как вам это нравится, Валентин Петрович? - вскричал лжештурман. - Самозванцы, а?
- У меня такое ощущение, - задумчиво сказал Горбовский, - что мне не попасть на собственный корабль.
- Верное рассуждение, - сказала девушка в косынке. - И уже не новое.
Штурман решительно было двинулся вперёд, но тут "биндюг" справа немного передвинулся влево, чёрно–жёлтый "дилижанс" слева чуть–чуть подался вправо, а прямо на пути к заветному люку вдруг злобно заворочались, отбрасывая комья земли, оскаленные зубья "крота".
- Валентин Петрович! - с негодованием воскликнул лжештурман. - В таких условиях я не гарантирую готовности звездолёта!
- Старо! - грустно сказал водитель "дилижанса".
Звонкий весёлый голос проговорил:
- Какой это штурман! Скука зевотная. Вот помните второго штурмана - этот действительно развлёк! Как он задирал на себе майку и показывал следы метеоритных ударов!
- Нет, первый был лучше, - сказал, обернувшись, водитель "крота".
- Да, он был хорош, - согласилась девушка в косынке. - Как это он шёл среди машин, держа перед глазами фотографию, и жалобно так приговаривал: "Галю моя, Галю! Галю дорогая! Далеко ты, Галю, от ридного краю!"
Лжештурман, подавленно опустив голову, сковыривал комья земли с блестящих зубьев "крота".
- Ну, а вы что скажете? - обратился водитель "дилижанса" к Горбовскому. - Что же вы всё молчите? Надо что–нибудь говорить… Что–нибудь убедительное.
Все с любопытством ждали.
- Вообще я мог бы войти через пассажирский люк, - задумчиво сказал Горбовский.
Лжештурман с надеждой вскинул голову и посмотрел на него.
- Не могли бы, - покачал головой водитель. - Он заперт изнутри.
В наступившей паузе был отчётливо слышен голос Канэко:
- Не могу я вам дать десять комплектов, поймите, товарищ Прозоровский!
- А вы поймите меня, товарищ Канэко! У нас заявка на десять комплектов. Как я вернусь с шестью?
Кто–то вмешался:
- Берите, Прозоровский, берите… Берите пока шесть. У нас четыре комплекта освободятся через неделю, и я вам пришлю.
- Вы обещаете?
Девушка в косынке сказала:
- Прозоровского просто жалко. У них шестнадцать схем на ульмотронах!
- Да, нищета, - вздохнул водитель "дилижанса".
- А у нас пять, - горестно сказал лжештурман. - Пять схем и всего один ульмотрон. Что, казалось бы, им стоило привезти штук двести.
- Мы могли бы привести и двести и триста, - сказал Горбовский. - Но ульмотроны нужны сейчас всем. На Земле заложили шесть новых У–конвейеров…
- У–конвейер! - сказала девушка в косынке. - Легко сказать!… Вы представляете себе технологию ульмотрона?
- В самых общих чертах.
- Шестьдесят килограммов ультрамикроэлементов… Ручное управление сборкой, полумикронные допуски… А какой уважающий себя человек пойдёт в сборщики? Вот вы бы пошли?
- Набирают добровольцев, - сказал Горбовский.
- А!… - с отвращением сказал водитель "крота". - Неделя помощи физикам!…
- Ну что ж, Валентин Петрович, - сказал лжештурман, стыдливо улыбаясь. - Так нас, по–видимому, и не пустят…
- Меня зовут Леонид Андреевич, - сказал Горбовский.
- А меня Ганс, - уныло признался лжештурман. - Пошли посидим на ящиках. Вдруг что–нибудь случится…
Девушка в косынке помахала им рукой. Они выбрались из толпы машин и присели на ящиках рядом с другими лжезвездолетчиками. Их встретили сочувственно–насмешливым молчанием.
Горбовский ощупал ящик. Пластмасса была грубая и жёсткая. На солнцепёке было жарко. Делать Горбовскому здесь было совершенно нечего, но, как всегда, ему страшно хотелось познакомиться с этими людьми, узнать, кто они и как дошли до жизни такой, и вообще как идут дела. Он составил вместе несколько ящиков, спросил: "Можно я лягу?", лёг, вытянувшись во всю длину, и с помощью струбцинки укрепил возле головы микрокондиционер. Потом он включил проигрыватель.
- Меня зовут Горбовский, - представился он. - Леонид. Я был капитаном этого звездолёта.
- Я тоже был капитаном этого звездолёта, - мрачно сообщил грузный темнолицый человек, сидевший справа. - Меня зовут Альпа.
- А меня зовут Банин, - заявил голый до пояса худощавый юноша в белой панаме. Я был и остаюсь штурманом. Во всяком случае, пока не получу ульмотрон.
- Ганс, - коротко сказал лже–Валькенштейн, усевшись на траву поближе к микрокондиционеру.
Третий лжештурман, видимо, не слышал их. Он сидел к ним спиной и что–то писал, положив блокнот на колени.
Из толпы выехал длинный "гепард". Дверца приоткрылась, оттуда вылетели пустые коробки из–под ульмотронов, и "гепард" умчался в степь.
- Прозоровский, - сказал Банин с завистью.
- Да, - сказал Альпа горько. - Прозоровскому не приходится врать. Правая рука Ламондуа. - Он глубоко вздохнул. - Никогда не врал. Терпеть не могу врать. И теперь очень нехорошо на душе.
Банин сказал глубокомысленно:
- Если человек начинает врать помимо всякого желания, значит где–то что–то разладилось. Сложное последствие.
- Всё дело в системе, - сказал Ганс. - Всё дело в этой исходной установке: больше получает тот, у кого лучше выходит.
- А вы предложите другую установку, - сказал Горбовский. - Не получается у тебя ничего - на тебе ульмотрон. Получается - посиди на ящиках…
- Да, - сказал Альпа. - Какой–то страшный срыв. Кто когда–либо слыхал об очередях за оборудованием? Или за энергией? Ты давал заявку, и тебя обеспечивали… Тебя никогда даже не интересовало, откуда это берётся. То есть интуитивно было ясно, что существует масса людей, с удовольствием работающих в сфере материального обеспечения науки. Между прочим, это действительно очень интересная работа. Помню, я сам после школы с большим увлечением занимался рационализацией сборки нейтринных схем. Сейчас о них уже не помнят, но когда–то это был очень популярный метод - нейтринный анализ. - Он достал из кармана почерневшую трубку и медленными уверенными движениями набил её. Все с любопытством следили за ним. - Хорошо известно, что относительная численность потребителей оборудования и производителей оборудования с тех пор существенно не изменилась. Но, видимо, произошёл какой–то чудовищный скачок в потребностях. Судя по всему - я просто смотрю вокруг, - среднему исследователю требуется сейчас раз в двадцать больше энергии и оборудования, чем в моё время. - Он глубоко затянулся, и трубка засипела и захрипела. - Такое положение объяснимо. Испокон веков считается, что наибольшего внимания заслуживает та проблема, которая даёт максимальный ливень новых идей. Это естественно, иначе нельзя. Но если первичная проблема лежит на субэлектронном уровне и требует, скажем, единицы оборудования, то каждая из десяти дочерних проблем опускается в материю по крайней мере на этаж глубже и требует уже десяти единиц. Ливень проблем, вызывает ливень потребностей. И я уже не говорю о том, что интересы производителей оборудования далеко не всегда совпадают с интересами потребителей.
- Заколдованный круг, - сказал Банин. - Прозевали наши экономисты.
- Экономисты тоже исследователи, - возразил Альпа. - Они тоже имеют дело с ливнями проблем. И раз уж мы заговорили об этом, то вот любопытный парадокс, который очень интересует меня последнее время. Возьмите нуль–Т. Молодая, плодотворная и очень перспективная проблема. Поскольку она плодотворная, Ламондуа по праву получает огромное материальное и энергетическое обеспечение. Чтобы сохранить за собой это материальное обеспечение, Ламондуа вынужден непрерывно гнать вперёд - быстрее, глубже и… уже. А чем быстрее и глубже он забирается, тем больше ему нужно и тем сильнее он ощущает нехватку, пока, наконец, не начинает тормозить сам себя. Взгляните на эту очередь. Сорок человек ждут и тратят драгоценное время. Треть всех исследователей Радуги тратит время, нервную энергию и темп мысли! А остальные две трети сидят сложа руки по лабораториям и могут думать сейчас только об одном: привезут или не привезут? Это ли не самоторможение? Стремление сохранить приток материальных ресурсов порождает гонку, гонка вызывает непропорциональный рост потребностей, и в результате возникает самоторможение.
Альпа замолчал и стал выколачивать трубку. Из толпы машин, расталкивая их направо и налево, выбрался "крот". В окне нелепо высокой кабины торчала крышка новенького ульмотрона. Проезжая мимо, водитель помахал лже–звездолётчикам.
- Хотел бы я знать, зачем Следопытам ульмотрон, - пробормотал Ганс.
Никто не ответил. Все провожали взглядом "крота", на задней стенке которого красовался опознавательный знак Следопытов - чёрный семиугольник на красном щитке.
- По–моему, всё–таки, - сказал Банин, - виноваты экономисты. Надо было предвидеть. Надо было двадцать лет назад повернуть школы так, чтобы сейчас хватало кадров для обеспечения науки.