Внезапно из темноты донесся резкий крик:
- Джим! О Господи! Джим!
Он взлетел по ступенькам и чуть не выломал дверь; в нерешительности он на мгновение остановился в холле, дико озираясь по сторонам и напрягая слух в надежде еще раз услышать голос Мэри.
Но дом безмолвствовал - только молчание и воспоминания.
По широкой лестнице он взбежал на второй этаж, на ходу нажимая нетерпеливыми пальцами на кнопки выключателей. Он заглянул во все комнаты на втором этаже - безрезультатно, тогда по узкой, усыпанной мелким мусором лестнице он взлетел на чердак. Здесь было темно, ветер завывал в старой башенке, а сундуки притаились в потемках, словно темные силуэты зверей, он чиркнул спичкой и успокоился - вокруг него возникли старые, знакомые очертания вещей. Ее здесь не было!
Дрожа он спустился на второй этаж, чтобы еще раз осмотреть комнаты. Лоури почувствовал тошноту и боль в животе, а кровь, словно два кузнечных молота, ударяла в виски. По пути наверх он включил все лампы, но свет резал ему глаза и казался недобрым, освещая пустой дом.
Может, она вышла к соседям?
Или их пригласили на ужин, и ей пришлось пойти без него? Да, скорее всего, именно так. Где-нибудь, вероятно, рядом с его стулом должна лежать записка: быстро собирайся - перед людьми неудобно.
Он принялся лихорадочно искать записку: на первом этаже около своего стула, на обеденном столе в кухне, на письменном столе в кабинете, на камине… Нет, записки не было.
Опустившись на диван в кабинете, он закрыл лицо руками - попытался сохранить хладнокровие, унять дрожь и подавить тошноту, которая, несомненно, была результатом испуга. Почему он позволяет себе так раскисать? Наверняка она где-то неподалеку, а раз не оставила записки, значит намеревалась скоро вернуться.
В этом полусонном, скучном городке ни с кем ничего не случается.
Отсутствие Мэри заставило почувствовать со всей остротой, во что превратится жизнь без нее. Он поступил по-скотски, бежав в дальние страны и бросив ее здесь, в этом одиноком старом доме, на друзей-коллег с их сомнительной добротой. Жизнь без нее превратится в нескончаемую вереницу бессмысленно прожитых дней, наполненных тягостной безнадежностью.
Он просидел так несколько минут, стараясь успокоиться, внушить себе, что ничего страшного не произошло, и в конце концов ему удалось, по крайней мере, унять дрожь.
Хлопнула входная дверь, и в холле раздались торопливые шаги. Лоури вскочил и бросился к двери.
Она вешала на вешалку свою новую меховую пелерину.
- Мэри!
Она взглянула на него с удивлением - сколько чувства он вложил в это восклицание.
- Вот ты где, Джим Лоури! Праздный бродяга! Где ты пропадал все это время?
Но он не слышал слов, смеясь от счастья, он чуть не задушил ее в объятиях. Она тоже засмеялась, хотя он испортил ей прическу и смял белоснежный воротник платья.
- Какая ты красивая, - сказал Лоури. - Ты прелестная, изумительная и потрясающая, если бы я тебя лишился, я бы сразу пошел и бросился вниз со скалы.
- Лучше не надо.
- Ты единственная и неповторимая. Ты очаровательная, верная и добрая!
Мэри просияла, а ее глаза, когда она его легонько от себя отстранила, смотрели ласково.
- Ты старый медведь, Джим. Изволь рассказать о себе. Где ты был?
- Понимаешь… - Он замолчал, сильно смутившись. - Не знаю, Мэри.
- А ну дыхни.
- Я не пил.
- Ты весь дрожишь, Джим! Опять приступ малярии? Надо лежать в постели, а ты бродишь бог весть где…
- Нет. Со мной все в порядке. Правда, все в порядке, Мэри, А ты где была?
- Тебя разыскивала.
- Извини, что заставил тебя волноваться. Она пожала плечами.
- Всякий раз, когда я за тебя волнуюсь, понимаю, как я тебя люблю. Стоим тут, болтаем, а ты ничего не ел. Сейчас же что-нибудь приготовлю.
- Нет! Я сам приготовлю. Слушай. Садись вот сюда, к камину, а я его разожгу и…
- Что за чепуха!
- Делай, как я говорю. Сядь сюда, чтобы я мог тебя видеть, и постарайся выглядеть как можно красивее, а я сооружу себе что-нибудь перекусить. И не спорь со мной.
Она улыбнулась, когда он усадил ее на стул, и хмыкнула, когда он рассыпал щепки, вынутые из корзины.
- Неуклюжий старый медведь.
Он разжег камин, и когда Мэри хотела встать, остановил ее протестующим жестом, быстро пересек столовую и пошел в кухню, где наспех сделал себе бутерброд из вчерашнего ростбифа и налил стакан молока. Он так боялся не застать ее, когда вернется, что раздумал варить кофе.
Вскоре он вошел в гостиную и вздохнул с облегчением, увидев, что она по-прежнему там. Он уселся на диван напротив и с минуту держал бутерброд на весу, глядя на жену.
- Поешь, - сказала Мэри. - Я плохая жена, если позволяю тебе ужинать бутербродом.
- Нет, нет! Я не дам тебе и пальцем пошевелить. Ты только сиди и будь красивой, - Он начал медленно есть, постепенно его отпустило, и он уже полулежал на диване. Внезапная мысль заставила его резко выпрямиться. - Когда я вошел, я слышал крики.
- Крики?
- Ну конечно. Ты как будто звала меня.
- Должно быть, у Аллизонов работало радио. Их дети ловят самые ужасные передачи, и им даже в голову не приходит убавить звук. Наверно, у них вся семья туговата на ухо.
- Да, наверно. Но я так жутко перепугался. - Он опять расслабился и застыл, глядя на жену.
У Мэри были необычайно притягательные глаза - темные и полные истомы, она медленно перевела глаза на мужа, и он почувствовал сладостное покалывание. Какой он был болван, что уехал от нее! Она такая молоденькая и такая прелестная… Он недоумевал, что она в нем, старом дураке, нашла. Впрочем, разница между ними составляла всего десять лет, а он так много времени проводил на свежем воздухе, в экспедициях, что ему нельзя было дать больше тридцати одного - тридцати двух. И все же когда он сидел вот так, вглядываясь в ее прелестное лицо, в нежную округлость тела, отблески огня на черных волосах и чувствовал на себе ее ласкающий взор, он не мог до конца понять, почему она вообще его полюбила; Мэри, которая могла выбрать любого из пятидесяти кавалеров - сам Томми Уилльямс за ней ухаживал… Что она нашла в нем - коренастом, неуклюжем, топором рубленном? Вдруг ему стало страшно, что в один прекрасный день ей надоест его молчаливость, его вечная скрытность, его долгие отлучки…
- Мэри?
- Да, Джим?
- Мэри, ты меня хоть чуточку любишь?
- Гораздо больше, чем чуточку, Джим Лоури.
- Мэри. Да?
- Ведь Томми однажды делал тебе предложение? Она недовольно поморщилась.
- Стоит ли говорить о мужчине, у которого был роман со студенткой и который тем не менее мог предложить мне выйти за него замуж… Джим, не надо ворошить старое, я думала, мы с этим давно покончили.
- А ты взяла и вышла за меня.
- Ты сильный и энергичный, в тебе сочетается все то, чего желает женщина, Джим. Женщины замечают в мужчине красоту только тогда, когда замечают силу; Джим, если женщина влюбляется в мужчину только потому, что он красавчик, в ней есть какой-то изъян.
- Спасибо, Мэри.
- А сейчас, мистер Лоури, вам следует отправиться в постель, иначе вы уснете прямо на диване.
- Ну, еще немножко.
- Нет. - Она встала и потянула его за руки. - У тебя и жар и озноб одновременно, а самое лучшее средство для тебя во время этих приступов постель. Никак не могу взять в толк, что за радость - укатить за тридевять земель, чтобы жариться там на солнце и подцепить какую-нибудь заразу. В постель, мистер Лоури.
Он не сопротивлялся, когда она повела его по лестнице в его комнату, там он поцеловал ее долгим поцелуем и обнял так, что запросто мог переломать ей ребра, и лишь после этого отпустил ее в гостиную.
Когда он раздевался, на душе у него было хорошо и, вешая костюм, он готов был даже запеть что-нибудь, как вдруг обнаружил на воротнике большую дыру. Он внимательно осмотрел костюм. Костюм был весь в дырах, мятый, заскорузлый от засохшей грязи. Что за оказия? Костюм испорчен! Постояв в недоумении, он сунул пиджак и брюки в бельевую корзину, злясь на себя за то, что погубил английскую твидовую пару.
Надевая пижаму, он подумал, какая все-таки прелесть его Мэри. Ни слова по этому поводу не сказала, хотя он походил на настоящее чучело. Умываясь, он рассеянно размышлял о том, как же он умудрился угробить костюм. Он вытерся большим банным полотенцем и уже собирался натянуть пижамную куртку, как с ужасом заметил у самого плеча что-то вроде клейма.
Оно было небольшим и не болело; обуреваемый любопытством, он поднес руки ближе к свету. Эта штука была ярко-красного цвета! Алое клеймо, напоминавшее татуировку. А какая, однако, странная у него форма, словно подушечки на лапе маленькой собачонки: раз, два, три, четыре - четыре крошечных подушечки, как будто маленький зверек наступил сюда лапкой. Но собачки такого размера редкость. Скорее уж кролик…
- Странно, - сказал он себе.
Лоури вернулся в свою комнату и выключил свет. Странно. Он устроился под одеялом и взбил подушку. Клеймо, похожее на отпечаток кроличьей лапки. Как он мог изодрать костюм и заляпать его грязью? Откуда взялся этот отпечаток у него на руке? У него начался приступ озноба, лицо стало дергаться, и он ничего не мог с этим поделать.
Холодная луна, время от времени заслоняемая бегущими облаками, отбрасывала тень от оконной рамы к изножию кровати. Он сбросил с себя одеяло и, досадуя, что забыл открыть окно, поднял раму. Ветер набросил на него ледяную петлю, и он торопливо юркнул обратно под одеяло.
Завтра наступит новый день, и как только выглянет солнышко, ему станет легче, впрочем, во время приступов малярии в животе никогда не бывало такого противного ощущения.
В окно струился голубоватый лунный свет, а ветер, обнаружив щель под дверью, завел заунывную песнь: звук был прерывистым из шепота он постепенно вырастал в явственный стон, затем в громкий крик и, наконец, замирая, со вздохом затихал. Лежавшему в постели Лоури почудилось, что это был живой голос, он повернулся на бок, прижав левое ухо к подушке, а на правое натянул одеяло.
Ветер хныкал и каждые несколько секунд с плачем вопрошал: "Где?" Затем с бормотанием и ворчанием он будто на цыпочках подкрадывался к кровати, чтобы выкрикнуть:
"Почему?"
Профессор перевернулся на другой бок и снова поплотнее натянул одеяло на ухо.
- Где? Жалобный стон.
- Почему?
Окно неистово задребезжало, как будто кто-то пытался в него влезть; по спине побежали мурашки, Лоури приподнялся на локте и уставился на луну. Но ее накрыло проносившееся мимо облако. Окно снова загрохотало, и снова - ничего, кроме лунного света.
- Ну и дурак же я, - сказал Лоури, натягивая одеяло. Вздох.
- Почему? Жалобный стон.
- Где?
Занавеска начала биться о стекло, и Лоури вскочил с постели, чтобы отодвинуть штору. Это шнурок с металлической застежкой на конце ударялся о раму, и ему пришлось найти булавку, чтобы прикрепить шнурок к шторе.
- Ну и дурак же я, - повторил Лоури.
Пальцы страха, не знающие жалости, впились в его плоть и отыскали его сердце, они стискивали его при каждом ударе, так что кровь пульсировала в горле. Лишь стон ветра под дверью, да беснующиеся шторы, да дребезжание рамы, да холодный голубой свет луны у изножия кровати…
Дверь медленно отворилась, штора тут же устремилась из окна наружу, а порыв ветра ворвался в комнату. Дверь хлопнула, и стена содрогнулась. Белый силуэт приближался к нему, бесшумно ступая, на бледном лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе…
Лоури бешено метнулся к силуэту и выбил нож.
Но это была Мэри.
Она стояла, взирая на него с обидой и недоумением, ее пустая рука все еще была поднята кверху.
- Джим!
Он задрожал от ужаса при мысли, что мог причинить ей боль, бессильно опустился на край кровати, вздохнув все же с некоторым облегчением. Она зажгла свет - на коврике лежали осколки разбитого стакана и поднимался пар от лужицы теплого молока. Мэри держала руку за спиной, и охваченный внезапной догадкой, Лоури вытянул ее вперед. Это он с такой силой ударил по стакану, что она порезалась.
Он придвинул к свету ее маленькую ладонь и заботливо извлек из ранки осколок стекла, затем, чтобы потекла кровь, пососал ранку. Открыв ящик письменного стола, он вынул оттуда свою походную аптечку, отыскал в ней антисептик и бинт. Похоже, гораздо больше, чем рука, ее беспокоило его состояние.
- Мэри.
- Да?
Он усадил ее на кровать и накинул край покрывала на плечи.
- Мэри, со мной произошло нечто ужасное. Я тебе не сказал. Я утаил от тебя две вещи. Джебсону попалась на глаза моя статья в "Ньюспейпер уикли", и с конца семестра я уволен. Нам… нам придется покинуть Атуорти.
- И всего-то, Джим? Ты же знаешь, я не привязана к этому месту - куда поедешь ты, туда и я. - Она чуть не рассмеялась. - Так что, Джим, тебе придется тащить меня за собой даже через самые непроходимые джунгли.
- Да. Ты сможешь поехать со мной, Мэри. Я был дураком, что не брал тебя с собой раньше. Тебе здесь, наверно, было ужасно одиноко.
- Мне всегда одиноко без тебя, Джим. Он поцеловал ее с таким трепетом, словно жрец, прикоснувшийся к ногам своей богини.
- А что второе, Джим?
- Я… я не знаю, Мэри. Я понятия не имею, где я был от без четверти три до без четверти семь. Четыре часа, вычеркнутых из жизни. Я не был пьян. И не потерял сознание. Четыре часа, Мэри.
- Может быть, ты упал и ударился.
- Но был бы синяк.
- Может быть, ты не знаешь всех симптомов малярии.
- Провалы в памяти означали бы, что заболевание слишком серьезно, а между тем я чувствую себя вполне сносно. Нет, Мэри. Произошло… произошло что-то другое. Мы с Томми рассуждали о демонах и дьяволах, и… и он сказал, что я напрасно бранил их в своей статье. Он сказал, что, возможно, они пытаются… Но, Мэри, мир полон добра. Им не правит зло. Человеку незачем омрачать свою жизнь страхом перед призраками.
- Конечно, незачем, Джим. Завтра ты, скорее всего, выяснишь, что это было. А вдруг окажется, что это совершенный пустяк.
- Ты так думаешь, Мэри?
- Разумеется. А сейчас ложись и усни.
- Но…
- Да, Джим?
- У меня такое чувство… - такое чувство, словно со мной произошло нечто ужасное и что… что меня поджидает нечто еще более ужасное. Я не знаю, что. Если б я только мог это выяснить!
- Ляг и усни, Джим.
- Нет. Нет, я не могу спать. Я выйду на воздух и прогуляюсь, может быть, это прочистит мне мозги, и я вспомню…
- Но ты же болен!
- Я не могу здесь дольше оставаться. Не могу бездействовать!
Лоури опустил окно и начал одеваться. Она с покорностью смотрела, как он надевает пиджак.
- Ты не надолго?
- На полчасика, не больше. Не беспокойся. Отправляйся спать.
- Уже почти полночь.
- По-моему… - Он замолчал, потом вновь заговорил уже другим тоном, Сегодня днем мне казалось, что на без четверти три у меня где-то назначена встреча. Может, я куда-то ходил… Нет. Не знаю, где я был и что делал. Нет. Не знаю! Мэри!
- Да, Джим?
- С тобой все в порядке?
- Конечно, в порядке.
Он застегнул пальто, нагнулся и поцеловал ее.
- Вернусь через полчаса. У меня такое ощущение… в общем, мне надо прогуляться, вот и все. Спокойной ночи. - Спокойной ночи, Джим.
Глава 3
"Ну что ж, Джеймс Лоури, это ужасная глупость, глупость, глупость. Потерять шляпу. Ты уже не мальчик - и пора соображать, что к чему, да и голова у тебя достаточно большая, чтобы на ней могла удержаться шляпа. Но это не единственная твоя потеря, Джеймс Лоури".
Минуту он постоял на крыльце - ночь была ясная и лунная, запахи свежей земли и распускавшейся зелени разбудили в нем воспоминания. Это была одна из тех ночей, когда ребенку хочется бежать и бежать по полю, не останавливаясь, и чувствовать, как земля улетает из-под ног, и он не может объяснить, отчего ему так весело, - а весело ему просто оттого, что он живет. Как-то раз такой ночью они с Томми забрались в пещеру в миле от города, - поговаривали, что там водятся привидения, - у обоих душа ушла в пятки при виде чего-то белого, но оказалось, что это всего-навсего одинокая старая лошадь. Воспоминание ободрило Лоури: ох уж этот Томми с его богатым воображением и привычкой болтать.
Томми всегда нравилось стращать дьяволом своего рассудительного друга-материалиста; вот и сегодня один из таких розыгрышей. Ведьмы, привидения, старушечьи бредни, дьяволы, демоны и черная магия. Томми, который ни во что не верил, обожал притворяться, будто верит в такое, от чего у других волосы вставали дыбом! Студенты буквально со стульев падали, когда он, таинственно понизив голос, с упоением изрекал: "Для отвода глаз мы называем это психологией, но вы и я знаем, что на самом деле мы изучаем черных домовых и жестоких вампиров - они лишь делают вид, что спят, прячась от нашего сознания". Он прямо с ума сходил от таких штучек. Конечно, все его объяснения полностью соответствовали науке, просто Томми изъяснялся таким своеобразным способом - ведь мир так скучен и сер, почему бы его слегка не оживить, подстегнув воображение? И впрямь, милый Томми, почему бы и нет?
Макушке стало холодно, и, потянувшись к ней рукой, он обнаружил, что забыл надеть шляпу, тут его осенило - он же ее потерял. Поскольку почти вся его одежда предназначалась для тропиков, фетровая шляпа была единственной в его гардеробе, что же делать - не разгуливать же по Атуорти в пробковом шлеме от солнца - где-где, но только не в Атуорти! Его огорчала потеря шляпы. А лучшая твидовая пара испорчена окончательно! Но на подкладке шляпы значилось его имя, а так как шляпа была из дорогих, то какой-нибудь студент, найдя ее там, куда ее унес ветер, вернет ее в деканат… И все же было в этом что-то странное - в пропаже шляпы таился некий скрытый смысл, связанный с неизвестно куда девавшимися четырьмя часами. Будто исчезла часть его самого - четыре часа были безжалостно украдены из его жизни, а с ними и шляпа. Ему вдруг пришло в голову, что если он отыщет шляпу, то отыщет и четыре часа. Странно все-таки, что он не в состоянии решить эту головоломку, он, которого вообще трудно сбить с толку.
Пропавшие четыре часа.
Пропавшая шляпа.
У него было смутное чувство, что он должен пойти по направлению к дому Томми и по дороге поискать шляпу - не валяется ли она под каким-нибудь кустом - нельзя же, честное слово, чтобы хорошая шляпа оставалась лежать на газоне вдруг пойдет дождь.
Да, надо непременно отыскать шляпу.
Он начал спускаться с крыльца, глядя на полупрозрачные облака, бегущие между луной и землей. Он спускался по этим ступенькам тысячи раз, но сейчас, когда он думал, что достиг земли, он чуть не сломал ногу - там была лишняя ступенька.
Лоури взглянул под ноги и хотел было попятиться, однако тут же обнаружил, что отступать некуда. Он едва не скатился в пустоту! Ступеньки были не над, а под ним. Он взирал на лестницу остекленевшими глазами, пытаясь сообразить, откуда же столько ступеней. Время от времени их застилал полупрозрачный темный туман, и совершенно невозможно было предугадать, что подстерегает его там, у подножия лестницы.