- Они пропитаны, - объяснил Хорри. - А чем, не знаю. Вдохнешь - другим человеком делаешься.
Джеймс видел, как несколько молодых людей склонились над язычками пламени и, опустив головы, глубоко вдыхали дым. Кто-то затянул унылую, монотонную песню, другие подхватили. Постепенно голоса сделались невнятными, движения рук - порывистыми.
Сам Хорри тоже начал пошатываться. Ткнув Джеймса кулаком в бок, он воскликнул:
- Здорово, что ты здесь! Я рад, что именно я выудил тебя! Мне просто повезло! Мы уже несколько месяцев поочередно дежурим. Давно никто не появлялся!
Он начал бормотать что-то нечленораздельное. Джеймс тоже с трудом сохранял ясную голову. Стоявший рядом худощавый юноша вдруг начал безумствовать. Он вырвал из стены поперечный стержень, на который подвешивались металлические блины для штанг тяжелоатлетов, и принялся молотить им по аппаратуре. Во все стороны брызнули осколки стекла, с приборов осыпался лак. Пробитая жесть противно дребезжала. Вдруг Джеймс ощутил, как болезненно сжался желудок.
- А он парень что надо, - заплетающимся языком проговорил Хорри. - Гляди-ка, он в полном грогги. Но с тобой никто из них не сравнится. Я пока не знаю никого, кто сделал бы такое, не нанюхавшись. Знаешь, меня самого чуть не вырвало, когда я увидел разобранную зажигалку. Да, что ни говори, это свинство, дружище… да, сумасшествие… свинство… но это единственное, что еще доставляет нам удовольствие!
Хорри подтолкнул Джеймса вперед, сунул ему в руки гимнастическую палку:
- Покажи им, приятель! Валяй, покажи им!
Джеймс уже почти не надеялся с помощью этих людей напасть на след тех, чьи действия тревожат полицию, а теперь надежда угасла в нем окончательно. Близкий к отчаянию, он рванул Хорри за рукав:
- Погоди! Я хочу спросить тебя… Да послушай!
Он встряхивал Хорри до тех пор, пока тот не поднял на него глаза.
- Какое отношение все это безобразие имеет к науке? Разве вы никогда не думали о том, чтобы что-то изобрести? Машину, прибор, механизм на худой конец?
Хорри уставился на него.
- Ну, рассмешил! Ты что, спятил? Тогда отправляйся отсюда в церковь "Ассизи", в клуб Эйнштейна. - Он больно сжал предплечье Джеймса. - Давай, круши вместе с нами! Долой эту дребедень!
Он вырвал у кого-то из рук палку и обрушил ее на мерцающую стеклянную шкалу.
- Бить, колотить… Эх, будь у меня пулемет!
Почти все вокруг Джеймса были опьянены бессмысленной жаждой разрушения. С приборов сдирали обшивку, выламывали кнопки, разбивали вакуумные трубки. Джеймса охватил ужас, ему стало тошно, да, он впервые испытывал неподдельное отвращение при виде мерзких, обнажившихся разбросанных деталей - внутренностей машин и приборов, которые должны были оставаться невидимыми для людей, хотя их работа была абсолютно необходимой. И в то же время им овладевал жгучий стыд - ему было стыдно, что он один из этих бесноватых людей. Он спрашивал себя, мог бы он по собственной воле участвовать в этой вакханалии, копошиться в грязи, и не находил ясного ответа. Будь он настроен по-другому, не имей он цели перед глазами… Как знать? Вокруг кипели страсти, звучали глухие крики, собравшимися словно овладело безумие, казалось, в своей разрушительной работе они подчиняются ритму песни… Джеймс почувствовал, что его тоже начинает увлекать этот ритм… Откуда ни возьмись в руках у него оказалась штанга, он широко размахнулся…
И тут послышался крик:
- Роккеры!
На мгновение все словно оцепенели, а потом как по команде повернулись лицом к входу. В зал ворвалась толпа молодых мужчин в черных джинсах и коротких куртках из серебристой металлической пряжи. Они размахивали веслами, шестами для прыжков, обломками спортивных снарядов и другими предметами, которыми вооружились, и с ревом, напоминавшим сирену, обе группы бросились друг на друга, схватились в драке, смешались…
Джеймс как-то сразу отрезвел. Незаметно отошел в сторону и, прижимаясь спиной к стене, попятился к узенькой двери, которую заметил в конце зала. Ее удалось открыть, и он нырнул в полутьму коридора.
Шум драки стих, сквозь звуконепроницаемые стены зала он отдавался лишь отдаленным шорохом. А с другого конца коридора до Джеймса донеслось постукивание - там поворачивала бегущая дорожка. Он быстро пошел в ту сторону: один из "ковриков" приблизился к нему, скорость на миг замедлилась, и Джеймс вскочил на дорожку. После утомительной и головокружительной езды на "коврике" он оказался перед одним из многочисленных выходов.
Все беды идут от науки. Это ученые и техники повинны в заражении воздуха, загрязнении воды и отравлении продуктов питания химикатами. Это им наш мир обязан шумом, вонью и нечистотами. Они превратили горы в свалки мусора, а моря в клоаки. Они изобрели машины, которые должен обслуживать человек, и заставили его тупо работать у конвейера. Они построили города, где распространились болезни и психозы. Они ввели программированное обучение и передали детям свою противоестественную склонность к науке и технике, к изобретательству и поискам новых методов, способных изменить существующие программы. Они экспериментировали с генной субстанцией и вызвали к жизни монстров, вместо того чтобы создать более совершенных людей. Они экспериментировали с материей и энергией, с растениями и животными, с человеческим мозгом. Они синтезировали составы, способные влиять на поведение, изменять психику, вызывать и подавлять эмоции. Они ссылались на абсолютный приоритет законов природы и не приняли во внимание их относительную ценность в сравнении с ценностями гуманистическими. Они поставили себя над законами этики и морали, прибегая к отговоркам о решении частных задач, и стремились к неограниченной власти. Их целью был не покой, а сомнения, не равновесие, а перемены, не перманентное развитие, а эволюция. Они заставляли людей бежать следом за прогрессом, за рекламой, сигналами, светящимися цифрами, за формулами и тезисами. Они превратили человека в испытательный объект науки, в игрушку техники, в раба промышленности. Они заставили его работать, конкурировать, потреблять. Они создали теоретические основы манипуляции. Они вовлекли человека в сеть насилия, закрепили за ним номера, ведут опись его болезней и провинностей, подвергают его проверкам и тестам, следят за ним, контролируют его, просочились в его интимную сферу, хвалят его, наказывают, воспитывают в нем чувство послушания и исполнительности. Они просчитывают его возможности на компьютерах, предсказывают его реакции, предвосхищают итоги выборов, программируют и рассчитывают наперед его жизнь. Они создали пародию на человека, загнанное существо, неспособное разобраться в событиях собственного мира, беспомощного перед враждебными проявлениями бесчеловечной окружающей среды.
Естественные науки и техника - это силы разрушительные, которым нет и не должно быть места в нашем свободном мире.
Спустилась ночь, и зафиксированные в воздухе безопорные светильники низвергали на город каскады света. Воздушные такси и реактивные гляйтеры оставляли за собой белые, голубые и зеленые полосы на высоком посеревшем небе, а тысячи освещенных окон образовали световые узоры на фасадах высотных домов.
Джеймса Форсайта переливающаяся цветовая гамма нисколько не занимала. Он понемногу отходил от упоения жаждой разрушения, охватившей и его, и чем больше он остывал, тем больше его страшила мысль: а вдруг он не справится со своей задачей? Хотя у него есть как будто для этого все, что требуется, - он единственный сотрудник полиции, который не только способен хранить спокойствие при виде разрушенных машин, но и сам в состоянии разобрать их на детали. Да, но действительно ли он еще способен сделать это? Увиденные омерзительные сцены возбудили в нем чувство отвращения, которое как бы вступило в противоборство с его прежними наклонностями, приглушали их. Неужели он на пути к исцелению? Он не знал, удастся ли ему и впредь с невозмутимым лицом действовать как изгою общества - а ведь это необходимо, если он намерен установить нужные контакты.
Времени у него оставалось мало. Он перебрал в уме возможности, на которые ему указал худощавый инспектор особого отдела, - все попытки оказались тщетными. Последняя оставила наиболее тягостный осадок. Он заставил себя еще раз мысленно вернуться к минувшим событиям, все передумать: оставался один неясный след - совет Хорри: "Отправляйся в церковь "Ассизи"!"
Эта церковь ему знакома, она находилась в старой части города, построенной сразу после войны и внешне казавшейся победнее других районов. Само здание, старомодное серое строение, принадлежало одной из многих малочисленных сект, которые видели спасение в потусторонней жизни и жили скромно, неприметно. Никто не утешал их надеждой на райские кущи, если они примирятся с невзгодами жизни земной. Да, но как должен был выглядеть этот рай, если в реальной жизни каждый человек получал все, что только мог пожелать, - еду, одежду, от самой малой житейской надобности до реактивного гляйтера, причем бесплатно? Забот больше никто не знал. Медицинская служба наблюдала за здоровьем людей с рождения до самой старости. Автоматически управляемые заводы на самых низких горизонтах, глубоко под землей, были построены на века. Они синтезировали продчуты питания, поставляли строительные блоки для зданий^ которые можно было собрать с помощью нескольких машин, производили эти и другие машины - самые высокоэффективные автоматы с элементарным кнопочным управлением: работать с ними мог каждый, и никому не приходилось учиться больше, чем ему давалось в процессе хорошо продуманных детских игр. Это происходило как бы само собой, незаметно для обучающегося. А в ремонте эти машины не нуждались.
Джеймс не знал, что за люди ходят в церкви и храмы. Может быть, мистики. Или недовольные. Может быть, бунтари. Но не исключено, что среди них были и такие, кто даже десятилетия спустя после запрета науки тайно боролись за ее реабилитацию. Джеймс снова обрел надежду. Направился к ближайшей стоянке гляйтеров, пристегнулся и взмыл ввысь. Сделав плавный поворот, взял курс на старые городские кварталы.
До сих пор он никогда не заходил внутрь церкви. Когда вошел, ему почудилось, будто он попал в пустующий театр; разглядел в темноте ряды резных скамей, у стен горели свечи. Впереди несколько ступеней поднимались к некоему подобию сцены. Изображение бородатого мужчины с удлиненным строгим лицом было метров шести в высоту и достигало сводчатого купола, терявшегося в черноте. С подковообразного балкона, проходившего на уровне полувысоты помещения, доносилось едва слышное шарканье ног, но Джеймс никого не увидел. Впереди, у первого ряда скамей, стояли коленопреклоненные мужчины и женщины. Они что-то бормотали, - наверное, молились.
То и дело оглядываясь по сторонам, Джеймс прошел вдоль стены мимо бесчисленных ниш, шкафов и решеток; восковые лица вырезанных из дерева святых, казалось, наблюдали за ним сверху. На потемневших картинах были изображены всякие ужасы: людей поджаривали на огне, мужчин распинали на крестах, дети спасались от рогатых страшилищ. Вдруг где-то наверху раздался треск, на Джеймса пахнуло гнилью, и он сообразил, что где-то есть скрытые проемы, ведущие в другие помещения.
Откуда-то сверху донеслись удары колокола. Девять ударов: семь и семь десятых декады до полуночи по древнейшему ритуалу измерения времени. Кто-то идет? Нет, все тихо. Джеймс обошел всю церковь, но не обнаружил ничего, что могло бы навести его на нужный след. Темень угнетала его, неопределенность положения внушала тревогу, а незнакомая обстановка - страх. Он все больше укреплялся в мысли, что за ним наблюдают. Воспоминание о другом месте, где за ним тоже тайно наблюдали, причиняло ему беспокойство, чувство тем более неприятное, что он не мог припомнить, когда это было. Он задумался, и тут ему вспомнился визит к Еве Руссмоллер: ведь это там Хорри Блейнер следил за каждым его движением в бинокль. А вдруг здесь тоже… Да, вдруг ученые, если они действительно здесь есть, тоже прибегают к тем же приемам, что и молодежные группы, желая обнаружить сочувствующих? Но как дать им знать о себе? Не поможет ли ему испытанный способ?
Джеймс огляделся, поискал глазами, увидел обитый железом сундук, а рядом закапанный расплавленным воском стол, на котором стояла коробка из золотисто-красного картона. Такие ему уже приходилось видеть. Взял коробку, открыл. Внутри был фотоаппарат. Достал его - модель из простых. Навел, нажал на спуск. Ничего. Затвор заклинило.
Джеймс снова осторожно осмотрелся. Но нет никого, кто обратил бы на него внимание. Верующие в первом ряду продолжали бормотать молитвы. Подрагивали язычки свечей.
Приняв внезапное решение, он сорвал пломбу, поднял крышку. Боковой винтик сидел некрепко. Джеймс вытащил его, вот перед ним колесики перемотки пленки, а вот и стальная пружина веерной диафрагмы. Он сразу определил причину поломки: в связующем рычажке между пуском и пружиной торчала обыкновенная канцелярская скрепка. Несколькими легкими движениями он привел камеру в порядок. Нажал на спуск… что-то щелкнуло, потом еще раз. Все верно, он убедился - время экспозиции полсекунды.
Джеймс поставил фотоаппарат на место. Что, где-то открылась дверь? Вдруг загремел орган, страстно, торжествующе. И снова тишина. Джеймс посмотрел по сторонам и обнаружил люк, которого раньше не замечал. Из люка вниз вела лестница.
Первые шаги он делал еще в неверном свете свечей. Пониже горела матовая лампочка, и он начал осторожно ступать по ступенькам. Вдалеке доносились глухие голоса. Он пошел на неясные звуки, добрался до узкого коридора и тут разобрал слова:
…Дивергенция да равна четырем ли ро,
…Дивергенция бэ равна нулю…
Сделав еще несколько шагов, он оказался перед занавешенной дверью. Откинул тяжелую ткань. С покрытого бархатом кресла поднялся седовласый мужчина в длинном белом одеянии. Он сделал Джеймсу рукой знак молчать и прислушался. Отсюда хор было слышно отчетливо:
…вихрь векторного поля равняется единице, деленной на цэ, скобка после дэ равно плюс четыре пи скобку закрыть…
Голоса умолкли, и мужчина обратился к Джеймсу, медленно выговаривая слова:
- Ты слышишь эти слова, сын мой? Да, ты слышишь их, но не понимаешь. Никто их не понимает, и тем не менее в них - все тайны этого мира!
Он говорил, словно в экстазе, закатив глаза, так что виднелись одни белки. Несколько погодя добавил:
- Добро пожаловать, сын мой. Я - Резерфорд. - Увидев, что Джеймс хочет что-то сказать, взмахнул рукой: - Молчи! Твое светское имя меня не интересует. Ты нашел путь к нам, и теперь ты один из нас. Ты получишь настоящее, исполненное смысла имя.
Он взял с одного из пультов старую потрепанную книгу и раскрыл ее. Джеймсу удалось бросить взгляд на титульный лист: "Кто есть кто в науке".
- Очередное незанятое имя - Дирак. Значит, отныне ты Дирак. Носи это имя с честью. А теперь пойдем со мной.
Не оглядываясь на Джеймса, он направился к ближайшей двери.
Сердце Джеймса забилось чаще. Может быть, от предощущения, что он наконец у цели, а может быть, от всех удивительных событий, так захвативших его. Он последовал за человеком, назвавшимся Резерфордом, и оказался вместе с ним в актовом зале. Последние ряды скамей были свободны, они сели. Впереди, у кафедры, стоял человек в очках с волосами до плеч - таких причесок давным-давно никто не носил. Речь его звучала приподнято:
- …и поэтому мы должны попытаться вникнуть в формулы и знаки, которые дошли до нас. Сейчас я обозначу символы, относящиеся к одному из великих чудес нашего мира - свету.
Подойдя к доске, он начертал:
Р = Asin 2 (xt),
G^ = A sin 2 (xt).
- Я попрошу, вас сосредоточиться на минуту, а вы постарайтесь за это время углубиться в смысл этой формулы.
Минуту спустя лектор снова обратился к собравшимся:
- Я счастлив, что сегодня могу продемонстрировать вам действие одного из приборов, с помощью которых наши бессмертные предки подчиняли себе силы природы. Мы подойдем как никогда близко к сути вещей, и я убежден, что тем самым мы сделаем решающий шаг на пути к непосредственному их осознанию.
На столе стоял прибор величиной с телевизионный приемник. Он был заключен в серый корпус и с помощью кабельной нити соединен с панелью включения в ящичке. Над прибором возвышались два цилиндрических отростка, напоминавших орудийные стволы.
Лектор что-то изменил на панели включения. В зале стало темно. Раздалось тихое жужжание. Еще одно переключение. Лектор проверил угловое расстояние, бросил взгляд в перекрестие нитей прицельного устройства. Потом прикрыл крышкой телескопическое отверствие - и на проекционной плоскости появилось ослепительное белое пятно, вызванное блестящим лучом. Чем дольше всматриваешься в это пятно, тем явственнее ощущение, что окружающие тебя предметы пропадают: казалось, в пространстве свободно парит раскаленное добела облако. И только одно это облако и существует. Какой-то шорох, звук переключателя. Вокруг этого облака образовалась вдруг рамка, она постоянно увеличивалась в размерах, одновременно видоизменяясь: вот на стене, а точнее, над стеной появились яркие радужные полосы, а еще выше, над ними, бархатистый ореол дневного света. Это была картина неописуемой красоты - вне времени и вне пространства.
Но вот чудесное видение пропало. В зале снова вспыхнул свет. Лектор стоял у кафедры, воздев руки. Присутствующие тоже подняли руки ладонями вверх. И прозвучало негромкое проникновенное песнопение:
О ты, дух познания, единство в многообразии, в котором ты находишь выражение, мы приветствуем каждое из твоих воплощений.
Будь славен ты, великий Ньютон!
И собравшиеся повторяли рефрен:
Будь славен ты, великий Ньютон!
Будь славен ты, великий Лейбниц!
Будь славен ты, великий Гейзенберг!
Славились сотни имен. Но вот конец:
Будь славен ты, великий Руссмоллер!
Да светит вечно твое пламя!
- Да светит вечно твое пламя! - повторил хор.