Пока что - в мире фантастической притчи. Его может не быть в реальности. У Солумсмуена говорится о глобальной стратегии великих держав. Державы, конечно, разные, как и стратегии. Есть стратегия мира, есть стратегия войны. Но верно, что на планете нет пределов досягаемости для ракет, а уж для ядерной смерти - и подавно. Австралия, о которой мечтает героиня романа, тоже не выход: эта обетованная земля в лучшем случае станет последним берегом человечества, как о том поведал Н.Шют. И пока День не наступил, "Еще есть время, братья!" - призывает С.Креймер в последних кадрах фильма, снятого по роману. Есть время не допустить Дня.
Однако же День имел в недавней истории человечества "генеральные репетиции", а нынешние адепты войны - своих духовных отцов и предтеч. Культ бомбы не сегодня родился, как и научная фантастика. В 1944 году немецкий писатель Петер Братт (впоследствии писатель ФРГ) создал фантастическую аллегорию о бомбе. Вернее, не просто о бомбе, а о бомбе - персонификации национал-социализма. Недаром она изъясняется на языке пропагандистских шаблонов и штампов фашизма с привлечением всего арсенала нацистской псевдомифологии. Однако многие ее формулировки можно услышать и от некоторых современных деятелей; слова, правда, не всегда совпадают, но смысл тот же. Впрочем, пусть судит читатель.
ПЕТЕР БРАТТ
БОМБА И ОБЛАКО
- Поры-ы-в, взры-ы-в, разры-ы-в, - завывала бомба, летя над каналом. - Грандиозно. Динамично. Тотально. Сверх того. Победный дух. Самопожертвование.
- Должно быть, ты сработана в Германии, - сказало облако, много повидавшее на белом свете. - Головы у тебя нет, зато есть философия.
- Я триумф немецкой изобретательской мысли, - гордо ответила бомба. - Я искусственный сверхчеловек. Живу, чтобы убивать. И свое земное назначение исполняю автоматически.
- Ни дать ни взять культуртрегер, - сказало облако. - Миссионер избранной расы. Перед тобой станут униженно пресмыкаться.
- Я всего лишь загоняю варваров туда, где им место, - в норы. Неарийцам - норы! Нордическим сынам солнца - свет!
- Ты напоминаешь мне древних драконов, что носились в поднебесье несколько тысячелетий тому назад. Правда, огонь извергался у них из пасти, а не с хвоста. Их называли Дети Ночи.
- Маленькое, хлипкое, отсталое облако - что ты смыслишь в истории? Не в твоих силах угнаться за временем. Старомодная летная модель. Непрочный материал. Ни характера, ни самодисциплины. Скелета нет, чести нет, гуманистическая туманная дымка - для любителей посозерцать. Демократический моллюск. А теперь на меня посмотри. Сильная. Непоколебимая. Целеустремленная.
- Цель, а в чем она, твоя цель? - спросило облако невинно. Ветер усилился, и облаку удавалось держаться неподалеку от бомбы.
- Любая - только не военная. Школы, больницы, жилые дома, исторические сооружения. Если в казарму или фабрику врежусь, то разве что по недоразумению. Лишь первобытные варвары ведут боевые действия чисто военными методами. Мой девиз: сперва женщины и дети.
- Так ты знаешь свою цель? - спросило облако.
- Фюрер знает ее, - скромно ответствовала бомба. - Я лишь одна из его мыслей. А его мысли суть дела.
- В конце - дело, - заметило туманно облако. - А в начале было слово.
- Служака. Драка. Атака. Контратака, - отчеканила бомба. - И мне слово подвластно.
- Покуда ты издаешь визг, - сказало облако, - ты прирожденная пропагандистская машина.
- Я идеальное оружие наступления, - возразила бомба. - Уж если попаду, то успех стопроцентный. И так же, как моя старая приятельница и сродственница душегубка, гарантирую абсолютную победу над беззащитными.
- А тебе самой защита не нужна? Не пришлось бы тебе, кстати, в качестве прикрытия довольно-таки плотно сбитое облако?
- Мне задано лишь одно направление, - сказала бомба, - вперед. Рахитичные порождения жизни упраздняются. Я праздную победу.
- Если тебе ничего не мешает, - сказало облако. - И потом, ты никогда не возвращаешься. Твои минуты сочтены. Тут у меня некоторое преимущество. Я видоизменяюсь. Даже когда я истаиваю, жизнь не оставляет меня. Я испаряюсь лишь затем, чтоб возродиться заново. Я продолжаю жить.
- Мой конец входит в мою задачу, - сказала бомба. - Я солдат фюрера - без страха и упрека, яркий пример для его черных, коричневых, серых когорт. Я лишена собственной воли, личных эмоций. Не отличаюсь от себе подобных. Никогда не отклоняюсь от указанной траектории. И приношу себя в жертву, не моргнув глазом - нет у меня глаз. Мой конец - событие драматичное и никогда не безрезультатное. Это смертоносная смерть. А посему - целесообразная.
- Да, - сказало облако. - Понимаю. Ты достославнейший символ национал-социализма. Ты поднимаешься ввысь не за счет собственных сил, когда же тебя подхватывает плотный воздушный поток, ты на короткое время зависаешь, наслаждаясь властью, и мнишь себя владыкой воздушных сфер. Ты млеешь от устрашающего свиста, который исторгаешь. Между набором высоты и сбросом ты упиваешься своей ролью в спектакле, что наводит страх и ужас. Ты стремительно несешься к катастрофе. Но катастрофа и есть смысл твоего существования. Ликвидируя, ты самоликвидируешься - это все, на что ты способна. После себя ты оставляешь одни пепелища и слезы. Но как знать вдруг и тебе, великой, мощной, беспощадной, не по зубам хлипкое, беспомощное, старомодное облако?
С этими словами облако налилось свинцом и накренилось, будто изготовясь к рывку. И при вспышке сверкнувшей иглы от трескучего величия бомбы остался только пшик.
Итак, "от трескучего величия бомбы остался только пшик".
Если бы то же самое можно было сказать о фашизме с его мниморыцарскими атрибутами, об оболванивающем дурмане его идеологии, построенной на лжи, на выхолащивании человеческих ценностей, на дурно пахнущей "философии" войны. Дурман, однако, действует и поныне, а то, что итальянский писатель Дино Буццати метко назвал "сатанинской гордыней печальных безумцев", по-прежнему отравляет души.
"Линкор смерти" - фантастическая притча - "ретро", обращенная в настоящее и будущее.
В чудовищном монстре войны - а Буццати живописует его весьма убедительно - есть нечто кафкианское: под пером писателя машина войны воспринимается как материализованный кошмар. Вполне естественно поэтому появление в рассказе фантасмагорических воплощений куда более древних сил зла и тьмы, словно нисходящих на Землю из недоброго пантеона прагерманской мифологии, обновленной нацистской демагогией. Для Буццати фашизм и война - синонимы; он средствами фантастики исследует миропонимание, психологию и извращенную эстетику милитаризма под углом абсурдной конечной цели "возлюбивших войну" - повернуть историю вспять. Поэтому в новелле правит абсурд и милитаризм превращается из средства в нечто самодостаточное, сущее само по себе: "Но как оставить, как бросить гигантский чудо-корабль, в который столько вложено сил, души, мечтаний, надежд? Как уйти просто так, не сделав ни единого выстрела из его чудо-орудий?".
Умное, язвительное, тонкое развенчание нацистского мифа перерастает у Буццати в убийственную критику войны как системы и связанной с ней аберрацией сознания, выворачивающей наизнанку все человеческие ценности. Этой задаче подчинены и стиль письма - ясный, лаконичный, местами по-журналистски хлесткий, выдержанный под документ, и композиция произведения - рассказ в рассказе. "Ядро" новеллы, лежащий в ее основе сюжетный факт, в сущности, никакой не факт, а предсмертный бред. Точнее, бред маскируется под факт. Итог предпринятого Буццати художественного исследования однозначен: зло порождает и притягивает только зло, война - войну, смерть - смерть.
ДИНО БУЦЦАТИ
ЛИНКОР СМЕРТИ
В скором времени на немецких книжных прилавках появится весьма достопримечательное издание-книга "Das Ende des Schlachtschiffes König Friedrich II, Gotta Verlag, Hamburg". Написал ее бывший капитан третьего ранга германского военно-морского флота времен последней войны по имени Гуго Регюлюс.
В рукописи его произведение не читал почти никто. А кто читал - поначалу не знали, что и подумать. Будь сочинение отставного капитана сказкой, вымыслом, фантастикой, словом выдумкой, тогда бы все в порядке. Но в том-то и дело, что автор выдает свое писание за исторический документ. Пишет же он при этом такое, чего, конечно, не было да и быть не может. Поневоле думаешь: уж не тронулся ли умом этот Регюлюс?
Однако читаешь дальше и начинаешь понимать: повествование на самом деле документальное. Причем документы подобраны тщательно, скрупулезно, факты выверены, аргументация автора убеждает. Особенно сильное впечатление производит фотография. Она, правда, одна, но стоит десятка. Такую фотографию просто не подделаешь!
Изображена на снимке какая-то ужасающая громадина, по виду похожая на военный корабль. Измыслить, а уж тем более сотворить такое чудовище мог разве душевнобольной, одержимый маниакальным бредом величия. Причем бредом в самой тяжкой, безнадежной форме. К ней обычно приводят невоплощенные мечты, неосуществленные амбиции, болезненные разочарования, насильственное отлучение от дела жизни, бесславное изгнание и, наконец, новые, столь же безнадежные попытки переломить судьбу, вновь обрести недобытую или утраченную силу и славу.
Так оно и было в истории, рассказанной капитаном. К тому же, как явствует из рукописи, порыв создателей плавучего монстра был безнадежен вдвойне: о нем никто, кроме них самих, так никогда и не узнал. Но это, видимо, еще сильнее подогревало и тешило сатанинскую гордыню несчастных безумцев…
Словом, если Регюлюс говорит правду, он и в самом деле сделал величайшее историческое открытие. Ему удалось пролить свет на одну из самых темных, таинственных и недоступных стороннему взгляду страниц истории второй мировой войны.
Эпизод, о котором пишет Регюлюс, поразителен и неправдоподобен сам по себе. Еще поразительнее то, что он, казалось бы, ничем не связан с другими известными событиями и лицами. Однако самое поразительное в нем другое. Тысячи людей, некогда допущенных к той жгучей тайне, точно дали себе обет никогда не проронить о ней ни слова. Можно подумать, что всем этим людям доставляет несказанное наслаждение владеть знанием, недоступным другим. Похоже, им приятно быть причастными к тому, о чем другие не подозревают. Обет молчания хранят люди самого разного положения и достатка. Молчат богатые и неимущие, облеченные властью и стоящие в самом низу иерархической лестницы, люди блестяще образованные и невежи, высшие чины военно-морского ведомства и чернорабочие судоверфи. Они блюдут свой обет и поныне, хотя поражение Германии в одночасье превратило в пустой звук святые некогда понятия государственной тайны и воинской дисциплины.
Регюлюс уверяет, что даже после выхода его книги эти люди не нарушат многолетнего молчания. Если кто-то и узнает их в персонажах книги, они с возмущением будут отрицать всякое сходство. А если кто-нибудь начнет допытываться у них подробностей, они ответят, что ничего не знают. Регюлюс - первый, кто решился заговорить.
Книга состоит из трех частей. Первая своего рода полудневник-полупротокол, в котором со скрупулезной точностью запечатлены все этапы длительного и многотрудного расследования. Регюлюс подробно пишет о том, как появились у него первые догадки, как помогли они связать воедино внешне, казалось бы, не связанные меж собою события и факты. Рассказывает о своих долгих и поначалу безуспешных поисках, которые в конце концов и привели его в то место, где в свое время началась таинственная эпопея. В тех местах развалины и обломки еще хранят память о безумном дерзании. Приводит автор и свидетельства очевидцев - если "свидетельствами" можно назвать отрывочные фразы и намеки, а то и просто отдельные слова, которые ему довелось услышать в портовых кабаках и притонах. Сами "очевидцы" - разношерстный, большей частью темный люд, что в изобилии толчется по этим злачным местам. Ночная тьма и усталость после тяжкого дня нередко развязывает людям язык.
Наконец, Регюлюс повествует о встрече с единственным подлинным свидетелем. За несколько минут до последнего вздоха, в предсмертной агонии, этот человек открыл Регюлюсу ужасную тайну.
Во второй части рассказывается о событиях, произошедших на борту невиданного судна, начиная со спуска его на воду и кончая трагической гибелью у дальних чужих берегов.
Третья часть книги - своеобразное приложение, в котором автор заранее пытается ответить на возможные замечания, возражения и недоуменные вопросы читателей. Главный вопрос, разумеется, один: как случилось, что событие такого огромного масштаба по сию пору осталось никому не известным? Пытаясь ответить на него, Регюлюс приводит множество подробностей, цитирует разного рода документы. Однако все они звучат не очень убедительно, особенно когда речь идет о кульминационном моменте страшной драмы. Здесь, на мой взгляд, от читателя не требуются здравые рассуждения-они должны поверить автору на слово. Конечно, каждый волен верить или не верить. Что до меня лично, то я верю. Как знать, быть может, силы зла и тьмы, о которых теперь можно прочесть лишь в старинных книгах, узрели в безумных создателях чудовищного судна достойных соперников? Узрели и спустились из своего небесного обиталища на землю, чтобы вступить с ними в схватку?
Гуго Регюлюс родился в Любеке в семье владельца судоверфи. Когда началась война, ему было тридцать пять лет. Прежде он служил морским офицером, но еще в середине 30-х годов в чине капитана третьего ранга вышел в отставку по состоянию здоровья и семейным обстоятельствам. Здоровье у него и впрямь было неважное, а семейное обстоятельство одно - надо было помогать старику-отцу на верфи…
Едва начались военные действия, Регюлюса снова призвали на флот. И хотя он по-прежнему не мог похвастаться здоровьем и ему не составило бы большого труда освободиться от действительной службы, любовь к Великой Германии взяла верх. Он решил не искать поблажек, чтобы отсидеться в тылу. Впрочем, на фронт он не попал, а осел в отделе учета контингента военно-морского министерства, где и дослужил до бесславного конца "третьего рейха".
Служебные функции Регюлюса были довольно незатейливы. Ему вменялось в обязанность вносить в специальную картотеку сведения о прохождении службы унтер-офицерами. Он скрупулезно записывал все: повышения в чине, переводы в другие части, отпуска, дисциплинарные взыскания и т. п. Таким образом, у него перед глазами в любой момент была довольно полная, хотя и несколько косвенная картина положения дел на германском флоте.
И вот начиная с лета сорок второго года в этой картине появился загадочный штрих. В отдел Регюлюса стали один за другим поступать приказы на переводы военнослужащих в другие части. В приказах указывались части и подразделения, в которых служили люди прежде, места их дислокации, а вместо части назначения стояло: "Специальное подразделение 9000, явиться в оперативный отдел № 27".
Все приказы о назначении в подразделение 9000 неизменно шли с грифом "совершенно секретно", поэтому никто из служащих отдела учета контингента не осмеливался любопытствовать, что именно скрывается за четырехзначной цифрой. Да и приходили приказы не особенно часто: в "специальное подразделение" людей направляли небольшими партиями-по семь, от силы восемь человек. При желании всегда можно было как-то объяснить для себя, что это за подразделение. Может людей берут в контрразведку и даже со временем зашлют в тыл врага. А может, намечается особо важный рейд подводных лодок и его решили засекретить основательнее, чем обычно.
Однако в какой-то момент положение резко изменилось. В "специальное подразделение" стали посылать не семь-восемь и даже не десять человек. За считанные недели число отправленных туда унтер-офицеров перевалило за две сотни. Людей требовалось все больше и больше, и на протяжении последующих месяцев "специальное подразделение" исправно поглощало новые десятки.
Капитан Регюлюс лишь раз-другой перемолвился с сослуживцами о таинственном подразделении. Похоже, и они ничего не знали. Однако его не оставляла мысль, что коллеги знают об этом деле нечто такое, что ему недоступно. Впрочем, он не горевал. Не зря говорится: меньше знаешь - крепче спишь. А знать военную тайну вообще обременительно: вечно боишься проронить слово, выдать свое знание по забывчивости или неосторожности. Человек, обремененный тайной, волей неволей меняет весь уклад своей жизни и поведение. Он начинает избегать друзей и знакомых, а если женат, то в ужасе просыпается среди ночи: ему мерещится, будто во сне он сказал что-то запретное, чего жена не должна услышать.
Между тем "специальное подразделение 9000". точно пасть гигантского чудовища, поглощало все новые сотни людей. Оно стало чем-то вроде двери в таинственный мир. И за этой дверью ничего нельзя разглядеть, кроме тьмы - непроглядной, кромешной тьмы. Может, там база для создания нового секретного оружия? Или учебный центр, где готовят участников небывалой операции? А может, там идут приготовления к высадке десанта в Англии? Покуда Регюлюс втихомолку размышлял над вошедшей в его жизнь тайной, ненасытная пасть поглотила его товарища и подчиненного Вилли Унтермайера. Этот Унтермайер всегда служил старательно и даже ревностно, однако на беду в нем так и не прорезалось настоящей военной жилки. Больше всего на свете он боялся неизвестности. Его мучительно угнетала мысль, что в один прекрасный день придется сняться с насиженного места в министерстве, где он прослужил семь лет, и шагнуть на корабль, в море, в неведомое. Неведомого он боялся так, что даже не умел как следует скрыть свой страх. Однако до поры судьба его хранила: он исправно нес службу, начальство было им довольно и покуда предпочитало держать в министерстве. Но и его не обошли превратности военной фортуны. Она явила бедному служаке свой самый устрашающий лик-"подразделение 9000". Сотрудники отдела учета контингента по-прежнему пребывали в неведении, что именно скрывается за этим обозначением. Однако, несмотря на это, а возможно и вследствие этого, одно лишь слово "подразделение 9000" ввергало их в трепет. Оно стало для них синонимом невероятной опасности, отлучения от человеческого сообщества, пути на верную погибель без малейшего проблеска надежды на возвращение.
Прежде Унтермайер был деловит, замкнут, даже несколько угрюм. Однако ввиду близкой отправки его как подменили: он сделался нервным, суетливым, настырным. Жалко и несуразно дергался и все силился выведать у начальства хоть словечко, хоть полсловечка, что же это за подразделение, куда его отправляют. Непробиваемая стена молчания была ему ответом.