Касеев лежит... сидит, заложив руки за спину... ему должно быть очень неудобно... так может сидеть... лежать только человек, у которого скованы руки,– картинка резко меняет положение, проворачивается, растет – и вот Гриф видит руки Касеева, налившиеся кровью, распухшие, зажатые древними стальными наручниками.
– Мне плохо,– сказал Касеев.
Выдохнул за два приема. Мне – вдох, выдох, вдох – плохо.
– Я знаю,– кивнул Пфайфер.
– Да что ты можешь знать, шкура... да...– вдох, выдох, вдох...– что...– вдох, выдох, вдох...– ты...– вдох, выдох, вдох...
– Тебе нужно потерпеть. Немного потерпеть.– В голосе Пфайфера забота и печаль.– Немного, еще пару часов...
– Па-ару часов! – выдыхает Касеев, и в голосе у него ужас и ненависть.
Невозможно ждать еще два часа. Целых два часа этой пустоты, остановившегося сердца, дыхания, застывающего комком в груди...
Два часа.
– Не нужно со мной разговаривать, просто слушай. Потом, когда врастешь, я отвечу на все твои вопросы. А пока – слушай. Тебе придется поехать... Да не зависит от тебя ничего. Так или иначе все произойдет, только если ты приедешь туда вместе с Быстровой, то сможешь поддержать хоть какую-то объективность. Просто не в Агентство нужно гнать картинку, а в Сеть, напрямую. Хотя... И тут ты ничего особого не сделаешь. Когда дело дойдет до крови, а до крови обязательно дойдет... Я не знаю, кто именно, но кто-то спровоцирует... подтолкнет. Они там в своей деревне совсем ополоумели, принимают и прячут космополетов. Представляешь? В наше время... В наше долбаное время...
Дело не в этой безутешной шалаве, Быстровой. Это она полагает, что все так классно придумала. Ни хрена подобного, ее подтолкнули... Направили на нужный курс... вот, как пулю. Кого интересует мнение и желание пули? Никого. Нужно, чтобы она ударила в нужном направлении, и все. Поразила цель. Хотя...– Пфайфер покачал головой.– Знаешь, мир стал похож на слоеный пирог, извини за банальное сравнение...
Касеев застонал.
– Хочешь пить? – спросил Пфайфер.– Я могу дать воды, если ты не станешь махать ногами, как прошлый раз. У меня есть еще наручники, могу сковать, но зачем?
– Рукам... больно...– прошептал Касеев.
– Так и должно быть. Тебе лучше всего сосредоточиться на боли, она не отпустит тебя, не даст соскользнуть...– Генрих Францевич встал с кресла, налил в стакан воды из пластиковой бутылки и осторожно, держась сбоку от Касеева и подальше от его ног, осторожно поднес стакан к губам журналиста.– Пей.
Касеев сделал несколько глотков. Закрыл глаза.
– Вот,– сказал Пфайфер, возвращаясь на свое место,– так все и происходит на свете. Кто-то кого-то хочет использовать, не замечая, как его самого употребляют. Быстрова использует тебя и твоих боссов, чтобы отомстить и заработать, а кто-то использует ее, чтобы заварить кашу покруче... Смешно! Казалось бы – куда круче? Некуда. Вон, весь мир пришел в движение и изумление, мексиканцы пошли отвоевывать земли... или даже – Землю... у инопланетян. Весь мир ждет, что там у них получится, чтобы броситься на Территории, не цедить через свободных агентов и контрабандистов, которые через тех же агентов идут, а хапнуть все, от зародыша до Зеленой крошки...
Пфайфер замолчал, взглянул на изменившееся лицо Касеева, кашлянул, словно извиняясь.
– Все забрать. Выжать. Выкрутить. Отобрать у тамошних жителей.
Генрих Францевич мельком глянул на часы и быстро отвел взгляд.
– Дай... порошка.– Касееву наплевать уже было на то, что еще час назад он хотел удавить Пфайфера.
Сейчас Пфайфер был единственным, кто мог спасти, мог принести щепотку зеленой пыли...
Ну что ему стоит? Нужно просто подойти к оружейному сейфу... вот там, в углу, за книжным стеллажом. Открыть... Набрать код. Я продиктую... Бог с ней, с секретностью. Я продиктую код. Выкрикну его, и дверца откроется. А там, в отделении для патронов...
– ...Для патронов,– прошептал Касеев.
– Что? А...– Пфайфер снова посмотрел на часы.– Просто потерпи. Нельзя тебе сейчас порошка. Закончится врастание...
– Я... не хочу...
– А от тебя это не зависит. Тебе сделали подарок.– Пфайфер невесело улыбнулся.– Я недосмотрел, извини. Тогда в Клинике.
– В сейфе...
– Ты попал под прохождение Корабля. Тебя можно было просто вылечить. Обрабатывать глаза. Немного покоя. Там еще что-то, не знаю... Но эти сволочи... и наш приятель Горенко в том числе, выяснили, что если сразу после Корабля пострадавшему дать подышать Зеленой крошкой – один раз в течение суток,– то наступает мгновенное привыкание. Пока ты был без сознания, капитан Горенко своей собственной рукой поднес тебе первую дозу... за счет заведения. Потом, прощаясь, протянул тебе порошок, чтобы ты, когда почувствуешь желание, знал, чего именно хочешь...
– Ты-то откуда это знаешь? – спросил Касеев неожиданно ясным голосом.
– Я? – переспросил Пфайфер.– Мне это рассказали.
– Добрые люди?
– Не знаю... Может, его кто-то и считает добрым человеком, но я давно отвык делить людей на добрых и недобрых. И отвык безоглядно верить чему-либо.
– Ты никогда и не верил. Потому что сам врешь.
– Когда?
– Не помнишь? – Касеев, застонав, сел на диване, попытался поудобнее пристроить руки.– Там в Клинике, ты обещал, что никому...
– Это ты обещал,– возразил Пфайфер.
– А, ну да, конечно, а ты молчал... Ты знал, что пристроишь свои кадры если не в Сеть, то в компетентные органы. Знал, готовился...
– Жизнь нам спас...
– Жизнь спас?! Нам? – Касеев захохотал.– Это каким таким макаром?
– Не понимаешь? С тобой о кольце, которое у нас в подвале было, говорили?
– Ну...
– А могли просто уничтожить.
– Глупость.
– Отчего же глупость? Очень даже разумный поступок. Хочешь сказать, что часто видел эти самые кольца в жизни? Такие штуки нужно держать в секрете, независимо от того, люди их построили или Братья. И нас бы сразу уничтожили... выжали до капли и уничтожили. Только вот у меня оказалась запись всего в Клинике и прохождения через кольцо. И запись эту я успел скинуть в Сеть...
– Что? – не поверил Касеев.
– То, что слышал.– Генрих Францевич пожал плечами и улыбнулся.– Загнал в узлы клонирования, запустил программу. Узел – сотня клонфайлов. И снова в узел каждый – и еще клонфайлы. Про нулевое сжатие слышал? Этот фокус с узлами клонирования придумали сетевые партизаны еще три года назад. Их потому и не вычистили из Сети, не смогли отодрать от Базы. Теперь в Сети висят несколько сот тысяч моих кадров. И ждут, когда я помру. Все это можно найти, меня грохнуть, тебя грохнуть, но проще, быстрее и дешевле договориться. Изменить, поменять причины и следствия. Я им – если умру, то все всплывет, а они мне – если все всплывет, то... сам, понимаешь.
– Не верю...
– И не обязан. Но тем не менее. А вот мы уже с тобой вместе потом спасли жизни еще нескольким десяткам людей. Мы показали в Сети ребят из Патруля, которые обороняли СИА, мента показали этого, из села, продемонстрировали его героическую личность опять-таки в Сети, указали, что он жив остался, что не погибли все защитники героической смертью. А он потом еще раз Патрульных спас, отбил у расстрельной команды... Все вот так сцепилось, одно с другим, потянулось, перепуталось...
– А теперь я должен буду ехать, чтобы запечатлеть его арест...
– Должен. Просили, чтобы ты поехал. И я. Сказали – очень важно.
– Кто сказал?
– Наш общий знакомый – капитан Горенко.
Как оказалось, капитан много чего рассказал Генриху Францевичу. Что-то даже показал, продемонстрировал, так сказать, изумленному взору.
Появившись через неделю после того, как Пфайфера отпустили с допросов домой, Горенко за несколько часов здорово пошатнул представления Генриха Францевича об окружающей действительности.
Понятно, что капитан темнил, уворачивался от встречных вопросов, наверняка врал и передергивал, но многое из сказанного им...
Рассказу о "пауках" и нити Пфайфер поверил сразу. Слухи доходили и раньше, Пфайфер даже как-то стал слушателем рассказа вроде бы как очевидца. Рассказ был нелепый и совершенно фантастический, но после странной смерти рассказчика приобрел вдруг достоверные черты.
Потом пошла информация о Братьях – Пфайфер не поверил ни слову,– потом о Зеленой крошке, о ее забавных свойствах и замечательных перспективах.
Никто не мог понять, как она действует, как никто не смог выяснить, из чего конкретно она состоит. Было ясно, что каждая зеленая песчинка имеет свой особый, неповторимый состав, но все они действуют в принципе совершенно одинаково.
Потрясающие по своей яркости и реальности видения плюс абсолютное привыкание без малейших изменений в организме потребителя Зеленой крошки.
О новых наркотиках Пфайфер слышал. Но оказалось, что имели они и еще одно забавное свойство.
Вот тут Пфайфер отказался верить наотрез. Так не бывает, сказал Генрих Францевич.
Не нужно пытаться втюхать в очередной раз бред о некоем информационном поле, соединяющем время и пространство, сказал с раздражением Пфайфер.
Бедняга Вернадский, наверное, крутился в гробу, словно турбина, от того, как лихо его теорию о ноосфере использовали все и всяческие экстрасенсы с колдунами, вкупе с ясновидцами и прорицателями.
Горенко спорить не стал. Горенко предложил проверить.
Для начала прочитал, демонстративно закрыв глаза, электронные письма в инфоблоке у Пфайфера, причем те, что поступили за время их беседы. Потом продиктовал вслух несколько фраз, которые тут же появились в инфоблоке.
Много еще чего странного и удивительного рассказывал неугомонный капитан.
– Понимаете, через некоторое время после начала употребления порошка человек врастает в некое поле, благодаря которому может напрямую вытаскивать из Сети нужную информацию, лично общаться с электроникой и переговариваться со своими коллегами на расстоянии через это самое поле.
Ну не смотрите на меня зверем, я не пытаюсь продать вам участок на этом информационном поле. Я пытаюсь излагать, поделиться информацией... в меру своих... и ваших интеллектуальных способностей. Вы же сами подумайте, я ведь не делаю открытия, я пересказываю.
Не исключено, что перевираю, что и сам не так что-то понял. Но кое-что я смог попробовать и на себе.
Зеленая крошка, например, оказалась штукой смешной, полезной и смертельно опасной. Вот ежели человека вначале подвести поближе к Кораблю, дать всласть на него насмотреться, а потом, когда глазки начнут болеть, дать подышать немного зеленой пылью, то получится в результате врастание в поле.
А если вначале скормить бедняге хоть тонну порошка, а уж потом сунуть к Кораблю, то ничего не получится. В смысле ничего хорошего. Если говорить упрощенно, то человек сходит с ума, доставляя докторам массу хлопот и материал для научных статей.
Можете тут мне верить полностью, я видел, как это случается. Ну и сам попробовал.
Впечатление – потрясающее. Вначале чувствуешь себя полным дерьмом, а потом поднимаешься в своей самооценке очень даже высоко. Нет, не полубог, конечно, что вы.
Тут еще сдерживает такая штука...
Сам я врос шесть месяцев назад. Возможно, что еще не все последствия проявились и у меня впереди много чего интересного. Штуку-то эту открыли случайно. Неофициально, так сказать. Ни в отчетах Клиники, ни в других материалах по Зеленой крошке, насколько я знаю, этот фокус не отражен. В отчетах много чего интересного отсутствует.
Так что не исключено, что через годик я присоединюсь к Николаше... К какому Николаше? А не ваше дело. Чокнусь я или подохну. Или стану суперменом... Оказывается, ставить эксперименты на себе – это так интересно. Особенно если нет другого выхода. У подопытных крыс – очень интересная и насыщенная жизнь. Уж вы мне поверьте! Это я вам как крыса крысе говорю...
– Врешь ты все,– сказал Касеев, когда Пфайфер закончил свой рассказ.– Или тебе все соврали. А ты и поверил.
– Может, и так,– легко согласился Пфайфер, не обижаясь на "тыканье".– Может. Ты сам все узнаешь скоро. Тебе расскажут...
– Сказочник Горенко? – Касеев даже улыбнулся.
"Да",– прозвучало в мозгу. Почти в самом центре головы, ближе к левому виску.
– Что? – спросил Касеев.
– О чем ты? – не понял Пфайфер.
"Он нас не слышит",– сказал голос в голове Касеева.
– Чушь,– пробормотал Касеев.– Полная чушь!
"У меня сейчас мало времени, вы пока отдохните, порошка вам некоторое время хотеться не будет. Завтра я смогу пообщаться с вами подробнее. Сразу после вашей поездки..."
– Не будет ничего завтра! – выкрикнул Касеев и попытался встать с дивана, Пфайфер бросился помогать.– Я предупредил мента. Он уйдет из своей деревни. Он же не дурак, чтобы дожидаться. Уйдет – и все!
– И куда я уйду? – сам у себя спросил Лукич.– В лес, партизанить?
Жена, естественно, не ответила.
Лукич не хотел этого разговора. Понимал, что никуда от него не денется, что так или иначе придется Алене все сказать... или дождаться, когда начнут у нее на глазах его скручивать и совать в машину.
Приедут. Обязательно приедут.
Елизавета Петровна всегда производила впечатление очень решительной женщины. Эта сука, решив что-либо, пойдет до конца.
Алена продолжала молча гладить белье на кухонном столе.
Лучше бы она кричала, с тоской подумал Лукич. Или в морду дала, как в прошлом году, когда он полез в одиночку успокаивать заезжего урода, устроившего по пьянке пальбу на улице. Пострадали две собаки, машина Митрохиных и плащ участкового.
Так Лукич не прыгал с самой срочной службы.
Крупная дробь порвала полы плаща, а супруга, не сдержав радости по поводу счастливого спасения мужа, съездила своему благоверному по физиономии.
Лучше бы снова по морде, подумал Лукич.
Ну, так вышло. Что теперь делать? Переделать ничего не получится. Да и что он сделал неправильно, если вдуматься?
Помог тому мужику со странными глазами и нелепым прозвищем увезти к врачам больную девочку. И ведь ничего тот мужик не нарушал, заплатил отступного, Лукич сам видел карточку. Да, в рожу он Быстровой насовал, но ведь мог и убить.
И не убил.
К сожалению.
А теперь...
– Понимаешь, Алена,– Лукич присел на край табурета возле стола,– ну не знаю я, что делать. Журналист этот по телефону сказал – бежать надо. А куда бежать? И с чего? Ведь разберутся же, не станут...
Алена посмотрела на мужа, пожала плечами, и тот замолчал.
Действительно, всякое может случиться. Мужик тот оказался свободным агентом, за ним тогда на вертолете прилетали солдаты, опоздали всего на несколько минут. Их старший даже собирался еще прямо тогда Лукича забрать. Мальчишки Петрухины чуть на стволы не полезли, своего участкового защищать.
Старший тогда поднял бронестекло на шлеме, почесал бровь...
Твою мать, подумал Лукич и чуть не засмеялся. А он все думал, на кого похож тот парень, которого они из-под расстрела возле телецентра вытащили. Господи, как мир тесен! И, поди ж ты, если бы тогда Лешка Трошин старшего лейтенанта Николаева заарестовал, то всего через день никто бы Трошину жизнь и не спас.
Чудны дела твои, Господи!
В сенях загрохотало жестяное ведро. По старой привычке Лукич и Алена ставили его у самой входной двери, как сигнализацию. Сами они его обходили, а кто чужой, вот как Петруха например, обязательно на него налетал.
– Вечер добрый, тетя Лена! – выпалил с порога Петруха.
Петруха был облеплен снегом, на ботинках – грязь.
На лице у него было испуганно-восторженное выражение, а в руках инфоблок, купленный в прошлом году за безумные, с точки зрения участкового и всей деревни, деньги.
– Что тебе? – спросил Лукич.
– А тут вот...– Петруха протянул инфоблок.
– Что ты мне его суешь? Я с такими штуками не играюсь. И не до тебя мне, если честно.
– Тут мексиканцы на Братьев пошли,– сказал Петруха, отчего-то шепотом.– Вся Сеть заполнена кадрами – танки проломили этот бетонный забор и прут в Америку. Вот...
Петруха включил инфоблок, кадропроекция развернулась.
Танк с развевающимся мексиканским флагом едет по песку. Картинка трясется, все вокруг затянуто пылью. И кто-то торопливо говорит что-то на испанском.
– Да,– сказал Лукич.
– Что ж это теперь будет? – спросил Петруха.– Война? Если Братья врежут по мексиканцам, то и всем остальным достанется... Или наши не полезут на Территории? Тут комментатор выступал, говорил, что если у мексиканцев все получится, то нам тоже нет смысла терпеть Территории, а нужно их поставить... в смысле занять... А что тут у вас случилось?
До Петрухи наконец дошло, что участковый смурной, а у тети Лены такое лицо бывает, только если Лукич снова куда-то влез, не подумавши. Вот когда Лукич согласился в город ехать, к Информационному Агентству, у нее такое лицо было.
Словно заледеневшее.
А Лукич вот так погрустнел на перроне, вдруг вспомнил Петруха. Поговорил по телефону, потемнел лицом и телефон выключил. Точно, что-то ему такое сказали.
– Дядя Тема, что случилось?
Лукич хотел послать Петруху куда подальше, вместе с его мексиканскими танками и вопросами, но Алена отставила в сторону утюг, собрала со стола выглаженное белье и вышла из комнаты.
– Дядя Тема! – шепотом спросил Петруха.– Она что, про драку на станции узнала? Про девку ту чокнутую?
– Рот закрой! – также шепотом приказал Лукич.– Мне еще только этого не хватало. Иди отсюда, от греха подальше. И чтоб я тебя...
– А ты чайку с нами попей,– сказала Алена, возвращаясь на кухню.– Попей чайку, вон, с пирожками, и послушай, что наш уважаемый орденоносец рассказывает.
– Не надо, Алена...– попросил Лукич.
– Что не надо? – поинтересовалась Алена.– Чего не надо? Ты вон решаешь, что тебе делать, бедному, сдаваться или прятаться,– а ты ничего другого решить не хочешь? Мне что делать? Этим пацанам завтра что делать? Они же, ненормальные, отбивать тебя кинутся. Они ведь теперь, спасибо тебе, герои, половина небось себе из города оружие привезла... Нет, Петруха? Что глаза отводишь?
– Чего отвожу? Ничего я даже не отвожу... Оружие... это...– Петруха почувствовал, что краснеет, а тут еще и в горле неожиданно начало першить.– А чего Артему Лукичу сдаваться? Кому?
– Это ты у него спроси, я вам пока чайку вскипячу, а Тема тебе расскажет.– Алена в сердцах грохнула чайник на печь.– Герои... К столу садись, я сказала.
Петруха подвинул к столу еще один табурет и сел. Грязь, не торопясь, стекала с ботинок на пол.
– Чего тут рассказывать,– вздохнул Лукич.