Максим потухает и отходит в сторону. Чтобы обсудить увиденное, пока горячи впечатления, император собирает в кружок меня, Ванновского, великих князей Алексея, Владимира и Николая Николаевича. Краем глаза я успеваю заметить, что Хайрем подгреб к Рукавишникову и начинает что-то бурно ему говорить. Не дай бог, свои дурацкие претензии излагает… Эх, не наговорил бы Димка ему в ответ чего лишнего. Жалко все-таки человека: конструктор-то он талантливый…
А наше обсуждение, кажется, заходит в тупик. Дядя Низи и Ванновский доказывают, что пулемет есть устройство для кошмарной, абсолютно неоправданной траты патронов. Мол, в бою и винтовки достаточно. На мое предложение великому князю атаковать пулеметный расчет целым эскадроном, с тем чтобы оставшиеся в живых решили вопрос о полезности пулемета, реагируют, как на бредни малолетки. Внезапно подает голос Владимир Александрович. Он говорит, что согласен с цесаревичем - это оружие способно остановить атаку любого противника. Только пулеметов нужно два, и лучше всего поставить их на флангах. Оружие Владимиру явно понравилось. Затем веское слово молвит генерал-адмирал. Он высказывается в том смысле, что было бы неплохо испытать пулеметы на полевом полигоне, а еще лучше - в боевых условиях. А тут, мол, боевые действия с Японией на пороге… Прозрачный намек!
Император внимательно выслушивает все высказывания, но молчит, что-то прикидывая в уме. Затем подзывает Максима и интересуется: почем его пулеметы. Услышав цену в 347 фунтов 4 шиллинга и 4 пенса, государь озадаченно крякает и велит своему ординарцу пригласить купца первой гильдии Рукавишникова.
- Ну, нижегородец, а ты за свои пулеметы, - он старательно вставляет в свою речь новое, явно понравившееся ему слово, - ты за свои пулеметы что просишь?
- Ваше императорское величество. Чтобы не работать себе в убыток… - Я из-за спины императора делаю Димке "страшные глаза". - Торговый дом братьев Рукавишниковых готов сдавать "Единороги" казне по тысяче семьсот… - Мой взгляд начинает напоминать Хиросиму. - Даже по тысяче шесть… - Хиросима и Нагасаки одновременно! - По полторы тысячи рублей за штуку.
Выпалив это, Димыч замолкает. Украдкой я показываю ему кулак: нашел, на ком наживаться! Я ведь прекрасно помню, что себестоимость оружия чуть меньше тысячи рублей. Димыч делает вид, что совершенно не понимает, о чем это я. Ладно, наедине я ему грамотно растолкую: о чем я и почему я!..
- А какое количество ты можешь выпускать?
- Сейчас не более 20 штук в месяц, - честно признается Димка, - но в дальнейшем могу полтораста.
- И, кстати, батюшка, лучше уж свою промышленность развивать, чем вкладывать деньги в промышленность потенциального противника! - вмешиваюсь я.
Рарá недовольно зыркает на меня и жестом отпускает Максима и Рукавишникова. Те отходят в сторону и, видимо, сразу возвращаются к прерванной беседе. Смотри-ка, уже спелись, изобретатели хреновы…
- Колька, хватит уже мне в лицо пользой для Отечества тыкать! - говорит самодержец. - Можно подумать, что о России только ты один и думаешь!
Я тихо бормочу извинения, но император меня уже не слушает. Он поворачивается к Алексею.
- Лешка, это то самое оружие, про которое ты мне зимой говорил?
- Да, государь, и купец тот самый! - кивает генерал-адмирал.
- Про купца этого вы мне с Колькой уже все уши прожужжали, - улыбается император, но тут же серьезно спрашивает: - Ты вроде говорил, что у него там, кроме "Единорога", и бердыши какие-то были, и пищали… где это все?
- Ну так давай позовем Рукавишникова и попросим показать! - усмехается Алексей. - Эй, Дим… тьфу, Александр Михалыч, подойди-ка сюда!
Димка подходит, всем своим видом выражая недовольство. Чего это он? Ах, ну да! Он, видите ли, важным разговором занят, а мы его по пустякам дергаем.
- Александр Михалыч! - обращается к нему адмирал. - Ты кроме "Единорога" еще что-нибудь из своего оружия захватил?
- Да, ваше высочество, захватил, - отвечает купчина и мнется, - вот только демонстрировать некоторые образцы при иностранцах…
- Ишь ты! Неужели ты настолько страшное что-то придумал? - с веселыми огоньками в глазах спрашивает император.
- В том-то и дело, ваше императорское величество, что наоборот! - Димка пытается подобрать слова. - Скорее изобретенное мною оружие настолько простое, что я удивлен, почему больше никто до такого не додумался. Вот и хочу, чтобы супостаты как можно дольше в своем неведении пребывали.
- Хм… хм… ну ты и загнул! - Император покусывает усы и объявляет: - Мне уже не терпится посмотреть, что ты там еще навыдумывал! Петр Семенович! Распорядитесь, чтобы англичан проводили. Вежливо, но быстро! А ты, купчина, давай тащи свои игрушки!
Англичан заставляют быстро свернуться и покинуть манеж. Последним уходит Максим, косясь на целый штабель ящиков, который успевают натаскать дружинники Димки. Я подхожу к другу и тихонько спрашиваю:
- Ты это про что там с Максимом шептался?
Димка беззаботно машет рукой, но в его глазах вдруг взблескивает азарт торговца:
- Да за полторы тыщи фунтов пулемет ему продал.
- Ты что?!
- А что? - Это ехидное выражение физиономии удачливого купца мне знакомо. Еще по Приднестровью. - Пущай попробует скопировать. Вот мы посмеемся… Пусть хоть на винтики его разберут, повторить все одно не смогут. А жаль. - Димка снова широко улыбается. - Повторили бы - можно считать, что у противника пулеметов нет!
Рассказывает Олег Таругин
Он же - цесаревич Николай
Следующим вечером мы с Димычем, Мореттой и всей свитой отправляемся в Мариинку. Придворные моей нареченной все уши прожужжали, насколько хорош тенор Фигнер, прибывший из Италии. Занятно, вообще-то он русский, да вот в России не прижился, удрал к римлянам, там женился, прославился и вот теперь явился покорять отечество. Между прочим, по петровскому билету за выход берет. Нужно взглянуть на это диво…
Дают "Евгения Онегина", Фигнер - Ленский. Ну-с, поглядим…
- Любовь моя, вот кстати: если тебе понравятся голоса - прикажем явиться к тебе, и ты сможешь записать их на свой музыкальный центр.
Моретта суховато кивает. Она не слишком довольна моим вчерашним поведением. Дело в том, что император соизволил милостиво повелеть назначить государственные технические испытания всего представленного Димкой в манеже оружия. Станкачей, ручников, магазинок, револьверов, пистолетов-пулеметов. На предмет поставить их на вооружение. К тому же было принято решение заказать у Димки десяток пулеметов для проверки их в боевых условиях на Дальнем Востоке. Цесаревич с Рукавишниковым постановили это обмыть и обмыли… несколько перестаравшись… Купчина-миллионщик снял целый ресторан, и мы прогуляли до рассвета. Шампанское и водка лились рекой. Димка пригласил цыган и заставлял их по десять раз кряду петь тут же разученного "Мохнатого шмеля". Потом мы хором, притоптывая в такт ногами, исполняли песню советских артиллеристов. Причем никого из присутствующих не смущало то, что артиллеристам отдает приказ какой-то Сталин. А проснувшись сегодня сильно после полудня, мы чересчур качественно (и количественно) похмелились, из-за чего сейчас пребывали в состоянии, близком к вчерашнему. По крайней мере, я уже раза два обнаруживал, что в голос пою: "Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну…", а Димыч мне радостно подтягивает, иногда, правда, сбиваясь на "пионерский" вариант: "Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю сметану! Отдай мне порцию свою…" Кроме того, Рукавишников уже дважды пытался ущипнуть кого-нибудь из фрейлин Моретты, а от признания в любви старшей статс-даме, госпоже Энгельман, его спасло только мое вмешательство. Впрочем, Моретта дуется не сильно: в это замечательное время пьянство не считается таким уж серьезным недостатком. И буквально пять минут тому назад она весело хохотала над моими дурацкими шутками…
Мы рассаживаемся в ложе, и тут же гаснет свет. Люблю я увертюру к "Онегину". Моретта прислушивается к музыке, а сзади нас возбужденно перешептываются господа офицеры и "солнце русской промышленности". Причем иногда шепот становится таким громким, что я не выдерживаю и, повернувшись, внушительно демонстрирую своим друзьям-приятелям кулак. Но вот раздвигается занавес…
Летний вечер, сад в усадьбе Лариных. Татьяна и Ольга поют романс. Ну, что ж: голоса приятные… Появляются крестьяне. Их песни занимают Моретту, которая тут же начинает уточнять: народные это песни или все же детище таланта Чайковского? Я, как могу, выкручиваюсь. Старательно вслушиваюсь, пытаюсь что-то объяснить, но тут у меня за спиной гремит оглушительный раскат хохота. Эт-то еще что такое?!
А вот что. На сцене - приезд жениха Ольги - Ленского, в сопровождении Онегина. Да пес с ним, с Онегиным, но Ленский-то, Ленский! Мама моя, императрица, Ленский - в усах и эспаньолке! Интересно узнать, какой придурок так загримировал Фигнера?
- Александр Петрович, - обращаюсь я к Гревсу, который в нашей компании наименее пьян, - будьте так любезны, узнайте, какой дурак назначил Ленскому такой грим? И велите там, чтоб ко второму действию его перегримировали…
М-да. Похоже, я поторопился с определением степени опьянения Гревса… Он отправляется на задание немедля, попутно спотыкаясь об кресло. Авось жив останется…
На сцене меж тем разворачивается действие. Ей-ей, этот Ленский-д’Артаньян начинает меня раздражать. Ничего, сейчас узнаю, кто так загримировал "поклонника Канта и поэта", и мало ему не покажется…
- Г-государь…
О, вот и Гревс явился.
- Ну, и кто там такой умный?
- Государь, а… - Гревс явно не знает, как сказать, - его… в общем, он не в гриме.
- Как это - не в гриме? - обалдело интересуется Димыч.
Из дальнейшего рассказа Гревса выясняется, что Фигнер наотрез отказался бриться, заявив, что публика ходит не посмотреть на Ленского, а послушать его, Фигнера, голос. Ну, наглец! Зря он так, право…
Я поворачиваюсь к Моретте:
- Душа моя, я должен ненадолго тебя оставить. Дело в том, что тут возникли некоторые проблемы с господином Ленским, который, - у меня, кажется, родилась неплохая идея! - который должен явиться перед вами без этой мефистофельской бородки. Сейчас мы все уладим…
За кулисами людно, но это многолюдство мгновенно развеивается дымом, когда там появляемся мы. Так, ну и где тут Фигнер?
Я останавливаю какого-то человечка:
- Любезнейший, вы не подскажете мне, где гримерная Фигнера?
"Любезнейший" трясущейся рукой показывает мне на дверь. Ага… Ха, а вот и сам "г-н Ленский", собственной персоной:
- Ваше высочество, я польщен…
- А я - нет. Любезный, какого черта вы себе позволяете? Ленский должен быть с чистым лицом. Извольте немедля привести себя в надлежащий вид!
Фигнер начинает бормотать, что это невозможно, что борода и усы - его собственные, и он не намерен на потеху…
- Не намерены? Как угодно, как угодно… Вот только дело в том, что я намерен. А ну-ка…
"Ленского", как он есть, во фраке и брыжах, усаживают на стул. Попытки вырваться жестко пресекаются. Без мордобоя, но не менее эффективно.
- Егор, братишка, пошли кого-нибудь из своих за гримером. И пусть прихватит с собой все, что может потребоваться.
Через секунду перед нами появляется седой гример с бледным лицом и трясущимися руками. Ну а он-то чего перепугался?
- Ефим! - Посланный за гримером атаманец вытягивается во фрунт. - Ты зачем так перепугал господина гримера? Ну что ты ему, братец, наплел?
- Дык, твое велико… - Ефим не большой мастак говорить, хотя на шашках - мастер, каких еще поискать! - Я тока и сказал, шоб шел скорее, шо государь ждать не любит…
- Небось ухи обещался обрезать, - меланхолично замечает Шелихов, - дык ведь не обрезал же…
- Ну-ну, господин гример, успокойтесь. - Я успокаивающе хлопаю старика по плечу. - Ефим - добрейшая душа, а что с виду грозен - вам ли не знать, как обманчив может быть внешний вид?
Гример икает и быстро-быстро кивает. Мне становится страшно: а голова у него не оторвется?
- Но к делу. Вот этого, - я указываю на Фигнера, - надлежит загримировать так, чтобы он был похож на Ленского. Приступайте!
Гример дотрагивается до уса тенора и издает какой-то горловой звук. По-видимому, это означает вопрос: что делать?
- То есть как "что делать?" Брить. К чертовой матери брить!
Дрожащими руками гример взбивает пену и берет в руки бритву. Э-э! Так не пойдет! У бедолаги так трясутся руки, что он, пожалуй, зарежет русского итальянца! Ну, это лишнее… Э-эх, опять придется все самому…
Не помню, как в моих руках оказывается бритва. Сознание возвращается ко мне в тот момент, когда вопящий, но крепко сидящий на стуле Фигнер уже без бородки, одного уса и… половины волос на голове! Блин, увлекся!
- Вот, господин Фигнер, а сделали бы сами - обошлось бы без бритья головы. А так будете ходить со стрижкой по-николаевски!
Через пять минут все кончено. Фигнер сидит с трясущимся подбородком, похожий на Агопита из старого детского фильма. Ну-ну, чего ж так переживать-то?
Димыч подходит поближе. Он проводит ладонью по бритой голове, а затем произносит:
- Ну, если цесаревич брил, то освежить и миллионеру не зазорно! - С этими словами он вытаскивает из кармана серебряную фляжку с коньяком и обильно смачивает им салфетку, которой и протирает голову "клиента", приговаривая: - Вот какой у нас красивый мальчик, блестящий, как коленка…
Делает он это так уморительно, что все покатываются со смеху, даже бледный гример. А вот кстати:
- Теперь будьте добры, загримируйте его как положено. Желаю здравствовать, господа…
Можно обратно в ложу. Посмотрим, как понравится Моретте новый, настоящий Ленский…
Из раздела "Светские новости"
Газета "Петербургские ведомости"
Вчера около полудня на Дворцовой площади и Невском проспекте наблюдалась странная ажитация среди гуляющей публики. Она была вызвана испытаниями нового средства передвижения - самобеглых колясок конструкции купца первой гильдии Александра Рукавишникова. По слухам, в испытаниях приняли непосредственное участие их императорское величество Александр и их императорское высочество Николай. Означенные коляски носились по Невскому со скоростью, превышающей 30 верст в час. Движение колясок вызвало большой переполох в уличном движении. Было напугано множество людей и лошадей. По счастью, никто не пострадал.
Из рекламных сообщений
Газета "Петербургские ведомости"
Открытие невиданного аттракциона! После триумфа в Москве и Нижнем Новгороде! А теперь и в Санкт-Петербурге - Кинематографический театр "Иллюзион"!
В программе ленты: "Видовая панорама с высоты Волжского обрыва", "Прибытие скорого поезда на Николаевский вокзал", "Бал-маскарад в Коммерческом училище".
На Невском проспекте открывается магазин-салон Торгового дома "Братья Рукавишниковы"! Среди товаров: револьверы "Кистень" и "Клевец", пятизарядные штуцеры "Пищаль", подзорные трубы, бинокли, музыкальные проигрыватели, швейные машинки и гвоздь ассортимента - автомобиль "Жигули".
Рассказывает Олег Таругин
Он же - цесаревич Николай
Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончился и Димкин визит в Питер. Через три дня мой друг решительно заявил, что все дела в столице переделаны. Презентация устроена, магазин-салон открыт, пора бы уже и честь знать. Уехал в свой Стальград "Суворов" русской промышленности… А у меня снова начались "трудовые" будни.
Как выяснилось, проблемы с Финляндией, которые я, после беседы с Гейденом, посчитал решенными, только-только начались. По моей настоятельной просьбе Федор Логгинович написал обстоятельнейший доклад по положению в Великом княжестве. Прочтя первые четыре страницы, я пришел к выводу, что работа с финнами, пожалуй, займет на три-четыре года больше, нежели я предполагал. По окончании двадцать шестой страницы я понял, что, наверное, я несколько неотчетливо представлял себе все сложности борьбы с финским сепаратизмом. Дочитав до конца, я в изнеможении откидываюсь на спинку кресла. Мама моя, императрица! Чего ж с ними, чухонцами долбаными, делать?! Это как же мы докатились до жизни такой?! Неужто все так плохо?!
- Филя! - В кабинете, точно чертик из табакерки, возникает Махаев. - Свяжись с Целебровским, сообщи о встрече в условном месте через два часа!
Филимон исчезает, а я открываю новый отчет Министерства финансов. Да что ж такое?! Час от часу не легче! Новый министр, господин Вышнеградский, предлагает еще повысить ввозные пошлины! И до чего грамотно обосновывает, подлец! Так, ну тут я с ходу не разберусь, надо Бунге звать. И велеть отгектографировать отчет, Димычу переслать…
При встрече с Альбертычем на конспиративной квартире я, не тратя времени на лишние церемонии, сую ему в руки доклад Гейдена:
- Вот, Альбертыч, изучи.
Пока Политов-старший занят, я отдаю приказ снять копию с отчета Вышнеградского и переслать его нарочным Политову-младшему. К тому времени, как я возвращаюсь к столу, Альбертыч уже бегло проглядел документы и теперь выжидательно смотрит на меня.
- Вот что, Владимир Альбертович. У себя все еще раз внимательно изучишь. Но пока скажу главное: из доклада ясно следует, что проведи я сейчас не то что половину запланированных реформ, а хотя бы пятую их часть, то Россия в конце XIX века получит прямо под Питером Чечню-XXI!
Альбертыч молчит, всем своим видом ясно показывая: "Я-то здесь при чем?"
- Альбертыч, очень тебя прошу: проверь все сам. И дай мне отчет: так ли плохо, или у страха глаза велики? Трех недель хватит?
Он кивает и молча, не сказав ни единого слова, покидает квартиру через черный ход. Вот, блин, "железные люди"! "Гвозди бы делать из этих людей…"
…Но в одной проблеме, обозначенной Гейденом, я не имею оснований сомневаться. А именно, в проблеме языка. Я связываюсь с МИДом и вызываю к себе Ламздорфа, будущего министра, а ныне - директора канцелярии министерства и одного из ближних помощников Гирса. Ну а пока он не явился, придется идти к царю. У меня к нему вопросы накопились…
- …Вот что, Владимир Николаевич, я осознаю все сложности с созданием курса финского и шведского языков, однако совершенно не понимаю: как это министерство находит возможным противиться воле государя?
Перед Ламздорфом на столе лежит с кровью выдранный из Александра III рескрипт о создании офицерского курса западных языков. Мы с самодержцем битых два часа орали друг на друга, но в конце концов он признал мою правоту и рескрипт подписал.
Ламздорф снова начинает причитать про нехватку кадров, про отсутствие должного финансирования, про напряженность в остальном мире… Ох, мама моя, мама! Сколько ж это сажать-то придется? Короче, сам того не подозревая, этот парень уверенно занимает свое почетное место в будущих проскрипционных списках.
Все же перед уходом Ламздорф, стеная и причитая, выдает обещание, что через год на-гора будет выдано не менее тридцати специалистов, способных к обучению других. Ладно, пока сойдет.