Темные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.
- Физическим?.. Не занимался…
- Я вот и смотрю… - проворчал Старый Петр и умолк до конца смены.
- Гриш, - дружелюбно прогудел Вася‑штангист. - А ты какой институт кончал?
- Институт?.. Аттестат… Десять классов…
Сталевар уставил на него круглые желтые глаза и озадаченно поскреб за ухом.
- Учиться - не учился, работать - не работал… А что же ты тогда делал?
И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать - сломя голову, не разбирая дороги…
Но тут загудело, задрожало - и над нашей курилкой проехал мостовой кран.
- Эй! - пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.
Валерка встал.
- За нержавейкой поехала, - озабоченно сказал он. - Пошли, Григорий, металл привезем…
Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.
- Или нет, - поспешно добавил он. - Ты лучше здесь посиди отдохни… Вася, пойдем - поможешь.
Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролета, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было; что крановщица наша чем‑то его потрясла.
- Кто это? - отрывисто спросил он.
- Крановщица, - сказал я.
- А это?.. - Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.
- Нержавейка, - сказал я.
- А почему…
- А потому что из нее зубы делают.
- А‑а… - с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролета, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.
Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Прахова. Оказалось - соседи. Вот так - мой шкафчик, а так - его.
- Ну и как тебе, Гриша, у нас?
И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как‑то странно посмотрел на меня и тихо проговорил:
- Какие вы все разные…
И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к черту с такими ответами!..
Да и торопился я тогда - хотел еще забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова - и остановился.
Гриша Прахов надевал просторную, застиранную почти до потери цвета… Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесемками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп Кажется, больничный.
Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и все норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии веревочкой, сразу став неестественно широкобедрым.
Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу.
Снова полез в шкафчик и достал оттуда… Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причем наискосок - от внутренней стороны стопы к внешней.
Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю.
- Так я пойду? - встревоженно спросил он.
Я кивнул.
Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвердо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков.
Опомнясь, я поспешил за ним. Пересменка кончилась, но в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.
2
Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней - импортная, джинсы - в медных блямбах, на скулах - чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает.
- Ты что же это передовиков обхохатываешь? - грозно сказал я. - Смотри! Еще раз услышу - премии лишу.
Люська запрокинула голову и рассмеялась.
- Ой! Передовики! Раз в жизни вымпел взяли!..
Выпрямить ей нос - цены бы девке не было. А уж если еще и норов укоротить…
- И новичка от работ отвлекаешь! - добавил я сурово. - Он и так ничего не соображает, а тут еще ты со своим краном…
Вместо ответа Люська изумленно округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.
Вдоль бесконечно длинной Доски почета, рассеянно посматривая на портреты передовиков, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошел! Через первую проходную - в таком виде!
- Ой!.. - потрясенно выдохнула Люська. - Что это на нем?
- Тихо ты! - цыкнул я. - Не мешай…
Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и не мудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог.
Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом.
- Все, - сказал я. - Готов. По‑моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.
Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:
- Это кто ж тут у меня девушку отбивает?
Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол‑лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну‑ну… Люське, конечно, видней.
- Отчего же не отбить? - говорю. - День‑то какой!
Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.
- Да, - говорит. - Ничего денек. Солнечный…
Что‑то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку.
- Ну ладно, Миньк! Привет!
- Привет‑привет, - говорю. - До встречи, Люсенька.
Бехтерь при этих моих словах, естественно, дернулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца… Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые…
Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почета было пусто. Уковылял уже…
Весна, помню, стояла какая‑то ненормально ранняя - середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зеленый пух кирпичная заводская стена… А сейчас из‑за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней - уже, наверное, слоев семь, а надпись все читается: "НАТАША". Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я - когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели… Там еще дальше было "Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ", но теперь уже все состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад вышла замуж…
Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит какая‑то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон ее плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы…
На скамейке сидела Наташка.
Не дожидаясь, пока она повернет голову в мою сторону, я перескочил через черные нестриженные кусты и беглым шагом пересек газон у нее за спиной.
Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача - и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.
…Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез!
Вот тут‑то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке.
- Гриша!
Он оглянулся с испуганно‑вежливой улыбкой.
- А ну‑ка иди сюда!
Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.
- Иди‑иди, не провалишься, - зловеще подбодрил я его.
Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно‑ржавым пластом прошлогодней листвы.
- Ну! - уже раздраженно сказал я.
Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.
- Ты куда?
Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.
- Ты что, ненормальный? Перейди по газону!
Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу - испарина, дыхание - как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.
- Ты чего?
- Так ведь запрещено же, - преступным шепотом ответил мне Гриша Прахов.
Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:
- Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпье такое!..
И равномерно его при этом встряхиваю - для убедительности. На слове "тряпье" не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп.
- Как из мусорки вылез! - прошипел я.
Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.
- Приезжий, что ли?
- Приезжий…
- У тебя здесь родственники?
- У меня нет родственников…
- Подкидыш, что ли?
Гриша посмотрел на меня с опаской.
- Пожалуй… - осторожно согласился он.
И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:
- Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого‑нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале,
- что ему тогда будет?
- А кто ночует на вокзале?
Гриша замялся.
- Это неважно. Ну, скажем… я.
- А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?
- Н‑ну… Так вышло…
- Как вышло? - заорал я. - Что значит - вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь?
- Я понимаю… Но мне сказали…
- Кто сказал? А ну пойдем, покажешь, кто там тебе что сказал!
Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За все сразу!
- Тебя кто на работу принимал? Смирный такой, головенка маленькая - этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч‑черт!
Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.
- Куда ж мы с тобой идем! - рявкнул я на него. - Сегодня ж суббота!.. У, шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили - с этим, из отдела кадров!..
- Он предупредил меня, что с общежитием трудно, - проговорил вконец запуганный Гриша. - И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития…
- Ну! А ты?
- Я сказал, что могу, - уныло признался Гриша Прахов.
По соседней аллее прошла группа наших ребят со спортивными сумками. Пловцы. Поравнявшись с нами, засмеялись.
- Кого поймал, Минька?
- Минька, а повязка твоя где?
- Гуляйте‑гуляйте, - сердито сказал я. - Погода хорошая…
3
На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе "Витязь".
Переделали подвальчик - не узнать. С потолка на цепях свешивается что‑то вроде средневековых светильников из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем - аж розовое пламя из трех пастей в косы заплетается.
Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесемочным бантиком, а сам пошел к стойке.
- Миньк! - шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. - Кого это ты привел?
- А это наш новый резчик, - небрежно сказал я. - Нравится?
- Ну и резчики у вас! - Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. - Как бы он чего с собой не пронес…
Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.
- Это… алкоголь? - встревожась, спросил Гриша.
- Ага, - сказал я. - Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.
И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обреченным видом.
- Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?
Гриша растерянно уставился на свою левую руку.
- Я нечаянно, - сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.
Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.
Все это мне очень не понравилось.
- А ну‑ка, давай честно, Гриша, - сказал я. - Пьешь много?
- Спиртных напитков?
- Да, спиртных.
- Вот… в первый раз… - сказал он и зачем‑то предъявил мне пустой стакан. - И на вокзале еще… Только я тогда отказался…
Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти…
- Правильно я сделал, что приехал сюда, - сообщил он вдруг…
По лицу его бродила смутная блаженная улыбка.
- И чего я боялся? - со смехом сказал он чуть погодя.
- Боялся? - не понял я. - Кого?
- Вас, - все с той же странной улыбкой ответил Гриша.
Заподозрив неладное, я быстро заглянул иуд стол. Бутылки под столом не было.
- Почему ты ведешь меня к себе? - вырвалось вдруг у него.
- А тебе что, на вокзале понравилось?
Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим черным блестящим волосам он после душа не прикасался.
- Нет, - сказал он. - На вокзале мне не понравилось…
Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал.
- Минька!.. - сказал он. - Я особо опасный преступник…
Я чуть не пролил коктейль себе на брюки.
- Что?
- Особо опасный преступник… - повторил Гриша.
Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал.
- Погоди‑погоди… - У меня даже голос сел. - То есть как - особо опасный? Ты что же… сбежал откуда?
- Сбежал… - подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным рукавом.
Я посмотрел на его пиджак, на тесемочный бантик под горлом и вдруг понял, что Гриша не притворяется.
- А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у тебя… поддельный?
- Паспорт у меня настоящий, - с болью в голосе сказал Гриша. - Только он не мой. Я его украл.
Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом осушил свой стакан.
- А ну вставай! - приказал я. - Вставай, пошли отсюда!
И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завел я Гришу в какой‑то двор, посадил на скамеечку.
- А теперь рассказывай, - говорю. - Все рассказывай. Что ты там натворил?
Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в "Витязе" отняла у него последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и горестно поклевывал своим орлиным носом.
- Закон нарушил… - вяло отозвался он.
- "Свистка не слушала, закон нарушила…" - процедил я. - Ну а какой именно закон?
- Закон? - бессмысленно повторил Гриша. - Закон…
- Да, закон!
- Это очень страшный закон… - сообщил Гриша.
- Как дам сейчас в торец! - еле сдерживаясь, пообещал я. - Мигом в себя придешь!
Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвердо.
- Закон о нераспространении личности… - торжественно, даже с какой‑то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь.
Некоторое время я моргал. Закон - понимаю. О нераспространении - понимаю. Личности - тоже вполне понятно. А вот все вместе…
- Пойдешь завтра в милицию, - сказал я, - и все там расскажешь, ясно?
Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода.
- Причем тут милиция? - спросил он.
- Ну если ты закон нарушил!
- Не нарушил я ваших законов! - в отчаянии сказал Гриша. - Свои - нарушал. Ваши - нет.
У меня чуть сердце не остановилось.
- Какие свои? Гриша!.. Да ты… откуда вообще?
- Из другого мира я, Минька, - признался наконец Гриша Прахов.
Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку.
- Из‑за рубежа? - как‑то по‑бабьи привизгнув, спросил я.
- Дальше…
Я потряс головой и все равно ничего не понял.
- Как дальше?
- Дальше, чем из‑за рубежа… - еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. - С другой планеты, понимаешь?..
В калитку я его внес на горбу, как мешок с картошкой.
Из‑за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.
Дернул я плечом - висит Гриша, признаков жизни не подает. Прислонил его к забору, давай трясти.
- Гриш, ты что, Гриш?..
Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..
- А ну пошел отсюда! - закричал я на Мухтара. - Иди в будку! Дурак лохматый!..
В будку Мухтар не пошел и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему‑то отпрыгнул и снова завыл.
Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка.
- Минька, ты? - спросила мать. - А что это Мухтарка выл?
- Да кто ж его знает! - с досадой ответил я. - Тут, мать, видишь, какое дело… Не один я.
По дому словно сквозняк прошел: хлопнула дверца шифоньера, что‑то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде - то есть в наспех накинутой шали - возникла в прихожей. На лице - радушие, в глазах - любопытство. Думала, я Ирину привел - знакомиться.
- А‑а… - приветливо завела она и замолчала.
Гриша сидел на табуретке, прислоненный к стеночке, и мученически улыбался, прикрыв глаза. И до того все это глупо вышло, что я не выдержал и засмеялся.
- Вот, мать, нового квартиранта тебе нашел…
- Ты кого в дом привел? - опомнясь, закричала она. - Ты с кем связался?
- Да погоди ты, мать, - заторопился я. - Понимаешь, дня на два, не больше… Ну, переночевать парню негде!
- Как негде? - Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. - Санитарный день, что ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутенка подберет хромого, то алкаша!..
- Ну‑ну, мать, - примирительно сказал я. - Мухтара‑то за что? Сама ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец кобель вымахал…
Но на Мухтара разговор перевести не удалось.
- Живет впрохолость, приблудных каких‑то водит!.. А ну забирай своего дружка, и чтобы ноги его в доме не было!
- Да куда ж я его поведу на ночь глядя?
- А куда хочешь! Под каким забором нашел - под тем и положишь!
- Да с горя он, мать! - закричал я. - Ну, несчастье у человека, понимаешь? Жена из дому выгнала!