Минуту-другую Стэнтон разглядывал свой дом. Интересно, там есть дети и любящая жена, поджидающая мужа? Наверняка. Видно, что в доме живет семья. Конечно, есть и слуги, уж двое – точно. В этом бесспорное отличие.
Может, подождать? И пока что съесть припасенное яблоко. Вдруг удастся хоть мельком увидеть далеких предшественников его собственного семейства? Но тут он заметил полисмена, обходившего свой участок. Вот уж здесь перемена разительная: во времени Стэнтона не осталось дружелюбных бобби, их сменил безумолчный вой сирен по ночам. Этот бобби смотрел подозрительно. Немудрено: здоровый мужик с двумя вещмешками. Чего это он топчется перед зажиточным домом?
Не дай бог, полисмен спросит, что у него в мешках, – быть беде. Пора сваливать.
– Прощай, Кэсси, – чуть слышно шепнул Стэнтон. – Прощайте, Тесса и Билл.
И пошел прочь.
19
Вопреки устрашающей репутации наиболее жестокого и опасного европейского шпиона, человек, известный как Апис, организовал, а вернее провалил, организацию самого неуклюжего убийства в истории.
Вывод этот напрашивался снова и снова, когда жарким июнем рокового лета 1914 года Стэнтон, изнывая от мошкары, одиноко бродил по Западным взгорьям, где был устроен его уединенный бивуак, и размышлял о деталях сего события.
Это обескураживающее умозаключение не давало покоя и в поезде, когда через пол-Европы он направлялся в Сараево. Стэнтон лежал в уютном купе и смотрел в светящийся монитор единственного на земле компьютера. Эпохальное покушение выглядело чистой воды фарсом и вообще удалось лишь по стечению злосчастных обстоятельств.
Почти все шло наперекосяк. Собственно исполнители были жалкой кучкой плохо вооруженных и нерешительных мямлей. Если б не ошибка в маршруте и заглохший мотор, два самых главных выстрела столетия, распалившие Великую войну, вообще никогда не прогремели бы.
Нельзя недооценивать противника. Стэнтон помнил это мудрое правило, но вместе с тем понимал, что для него, бывшего десантника-спецназовца, уделать этих рохлей все равно что на сладкое съесть кусок торта с вишенкой.
Растянувшись на плотных полотняных простынях (невидаль в двадцать первом веке), он чуть-чуть расслабился – впервые с полуночи первого июня.
Во все время его восхитительного путешествия по Европе пригревало солнышко. Лето 1914 года выдалось отменным, о чем поминали буквально все исторические книги, сравнивая чудесную погоду с золотым веком имперской Европы, который вот-вот столь резко и страшно закончится. Сейчас Стэнтон видел это воочию и понимал уместность метафоры. Казалось, весь континент испускал глубокий вздох полного удовлетворения. Конечно, в трущобах и фабричных цехах жизнь виделась иначе, но когда за окном проплывали бескрайние плодородные поля, деревни и городки, словно сошедшие с открыток, Европа и впрямь казалась напоенной солнцем идиллией, какой ее всегда представляли историки романтического склада.
В полумраке спального вагона Стэнтон, убаюканный ритмичным перестуком колес, переполнялся взволнованной радостью, что именно ему выпало спасти этот рай от гибели.
Он вспоминал распечатку, хранившуюся в бумажнике. Письмо Кэсси.
Я гордилась тобой, когда в миротворческих миссиях ты рисковал жизнью, спасая детей, так похожих на наших.
Теперь он исполнял данное ей обещание стать прежним. Пусть даже она не успела его услышать.
– Это ради тебя и малышей, Кэсс, – прошептал Стэнтон, засыпая.
Чтобы попасть в Боснию и Герцеговину, надо было пересечь неделимую территорию двух великих тевтонских держав, Германии и Австрии, с которыми вскоре (если позволить истории следовать прежним курсом) Британия вступит в войну. Всего через несколько недель конфликтующие стороны будут исходить ненавистью друг к другу, что найдет отражение в прессе, но в июне британский турист был самым желанным гостем, и Стэнтон тотчас получал штемпель в паспорте.
– Добро пожаловать, господин! – салютовали пограничники. – Благодарим, что своим визитом вы почтили Германию!
Что они знали? Ничего. Знал только Стэнтон. Лишь он и еще несколько спятивших сербских националистов знали, что пока дымящие пароходы и паровозы доставляют счастливых европейских туристов, то бишь желанных гостей, к местам назначений, в Сараево и его окрестностях затаилась террористическая ячейка. Шестеро убийц, завербованных "Черной рукой". Эти сербские националисты, вооруженные и спущенные с поводка мрачным Аписом, вскоре совершат деяние, из-за которого через восемь недель мир и добрососедство сменятся кровавой бойней.
Но теперь этого не произойдет. В поезде, уже громыхавшем между Франкфуртом и Мюнхеном, ехал Стэнтон, чтобы помешать злодеям.
В Сараево он прибыл во второй половине дня 27 июня и сразу поселился в центральном отеле, где телеграммой из Лондона туристическое агентство Томаса Кука забронировало ему номер. Потом прогулялся по городу и перекусил в ресторанчике у реки. Удивительное чувство – знать, что где-то рядом притаились две группы исполнителей покушения, которые уже были в городе и намечали первую встречу. Трое заговорщиков были местные, остальные, включая Принципа, приехали из Белграда. В отличие от поездки Стэнтона их путешествие было тяжелым и длилось почти месяц: бесчисленные конспиративные квартиры, пароли, агенты и даже подземный ход. И вновь Стэнтон, запивая пивом шницель, подивился тому, что исполнить тщательно спланированное покушение Апис доверил кучке малодушных дилетантов. Видимо, взыграла спесь. Апис решил, что ему все дозволено, и стал беспечным. Вот спесь-то таких и губит.
Стэнтон посмотрел на часы. Наверное, встреча заговорщиков уже началась и вскоре они отправят боснийскому шефу "Черной руки" открытку с известием, что все в порядке. Очередная несусветная глупость. Упомянутый шеф скрывался во Франции и никак не мог повлиять на завтрашнее событие. Зачем же группа рисковала конспирацией только ради того, чтобы он был в курсе дела? Это навеки останется тайной.
Стэнтон не знал, где заговорщики проведут ночь, и не пытался их выследить. Главное, они уже в городе. Он сядет им на хвост только утром. Что хорошо. Чем позже вмешаться в ход дела, тем меньше вероятность его преждевременной регулировки.
Укладываясь в постель, Стэнтон пытался проникнуться грандиозностью завтрашнего события. По воле покойного гения ему предстояло изменить течение истории, не допустить один известнейший факт двадцатого столетия и тем самым предотвратить самую бедственную войну. Он пытался, но вышло совсем не то, к чему он стремился. Всплеск взволнованной радости, охватившей его в поезде, угас. Вот если б этим поделиться с Кэсси. Или даже с предательницей Маккласки. Не с кем. Рядом никого. Он один. Всегда один. И никогда не сможет быть по-настоящему откровенным. Стоит с кем-нибудь поделиться главным секретом его жизни – сказать, что он прибыл из будущего, – как его тотчас сочтут сумасшедшим.
20
Наутро Стэнтон встал рано и снарядился.
Он заранее продумал, что ему может понадобиться.
Теоретически даже пистолет был не нужен. Не требовалось ничего, кроме осведомленности. Он знал совершенно точно, что нынче произойдет, и надо было внести в этот день одну крохотную поправку, которая изменит ход всего века.
Всего-то и нужно – не дать Принципу выстрелить в эрцгерцога.
Известно местоположение злоумышленника, известно, что время для атаки будет крайне быстротечным. Достаточно в нужный момент перегородить убийце обзор машины эрцгерцога – и он даже не увидит предполагаемую жертву. И никогда не поймет, что упустил свой шанс.
Так в теории, однако на практике все выходит иначе, и надо быть готовым к любым неожиданностям. Как показала история, объект вооружен и горит желанием убить. Если что не так, придется его застрелить. И потому в карман куртки, висевшей на спинке стула, Стэнтон положил свой "глок". Следует учесть, что подобное вмешательство произойдет на глазах уймы до зубов вооруженных солдат и полицейских, уже взбаламученных неудавшейся попыткой бомбиста. Если вдруг между Стэнтоном и Принципом начнется перестрелка, весьма вероятно, что к ней подключатся и другие. Значит, и в этом надо себя обезопасить. Стэнтон решил надеть бронежилет. Он слегка сковывал движения, но единственный человек на свете, знавший, как предотвратить глобальную катастрофу, непременно должен остаться в живых. Вот потому-то Хронос и снабдил его бронежилетом.
В снаряжение Стэнтона входили только лучшие военные разработки двадцать первого века. Ему не раз доводилось надевать подобные доспехи: грудь укрыта тефлоновыми пластинами, пах – полипропиленовыми; такой жилет противостоял убойной силе боеприпасов, какие появятся лишь через девяносто лет, и давал стопроцентную гарантию от ручного огнестрельного оружия образца 1914 года.
Стэнтон надеялся, что пистолет и броник не пригодятся, но подстраховаться не мешало. Вспомнилось присловье его первого наставника, полкового сержанта: "Лучше перебдеть, чем недобдеть". Пожалуй, оно больше подходило для девиза спецназа, нежели "Дерзай и побеждай". Надевая бронежилет, Стэнтон усмехнулся. Сержант терпеть не мог тот официальный девиз.
"Если дерзать без хорошей подготовки и натаски, ни хрена не победишь, – говаривал он. – Сам сдохнешь, да еще нормальных людей с собой утащишь".
Поверх жилета Стэнтон надел рубашку и куртку. Повязал галстук.
Надеясь, что теперь готов ко всякой неожиданности, сел за компьютер и в последний раз проверил маршрут кортежа, где уже были отмечены точки размещения боевиков, первого и, конечно, второго покушения – злосчастного места, на котором Принцип убьет эрцгерцога, если только ему не помешают. Удостоверившись, что хорошо помнит ориентиры и отыщет дорогу без всякой карты, Стэнтон спустился в буфет и выпил чашку чая. Посмотрев на часы, он рассудил, что пора коротким путем отправляться на вокзал. Именно туда прибывала королевская делегация, именно там по-настоящему начнется главный день столетия.
Кремень наперекор "Черной руке".
– Ну вот, Кэсси, – чуть слышно прошептал Стэнтон, в кармане сжимая рукоятку пистолета. – Я начинаю.
Строй полицейских и солдат удерживал толпу на почтительном расстоянии от станционных турникетов, но рослый Стэнтон имел хороший обзор. Повсюду флаги и транспаранты, однако праздничного духа не чувствовалось. 28 июня отмечался сербский праздник – годовщина исторической победы над турками. Решение именно в этот день устроить визит королевской особы, которая для многих ассоциировалась с оккупационной властью, было смысловым и провокационным. В толпе из самых разных людей доминировал гнев.
Стэнтон знал, что королевский поезд прибудет минута в минуту, как было в прошлом пространственно-временном витке. В судебных протоколах все события были отмечены поминутно и все действующие лица упомянуты. Сейчас все совпадало до мелочей.
Правильно, кортеж из шести автомобилей.
В окружении свиты застыл местный губернатор – в точности как на старых зернистых фотографиях. Мэр Сараево и полицмейстер о чем-то говорили, склонившись друг к другу. Вспышка магния: фотограф сделал снимок, который в Пасху 2025 года Стэнтон видел на стене "оперативного штаба" кембриджского истфака. Эта оцифрованная фотография хранилась в его компьютере.
Чуть поодаль стояла охрана эрцгерцога. Стэнтона кольнуло профессиональное сочувствие к трем серьезным мужчинам в котелках. Он знал, что вскоре они изведают самый страшный кошмар телохранителя – потеряют контакт с подопечным. И главное – в самом начале визита. Из-за нелепой путаницы охранники не смогут сопровождать высокопоставленную чету на первое мероприятие, осмотр казарм, поскольку трое местных полицейских займут их места в головной машине. Телохранители слишком поздно сообразят, что им некуда сесть, и эрцгерцог с супругой отбудут без своей особой охраны.
Это станет первой накладкой в череде нелепиц сродни фарсу.
Королевский поезд прибыл. Франц Фердинанд и герцогиня София ступили на красную дорожку, расстеленную на перроне. Внешне самая обычная пара – если б не дорогая одежда, ничего особенного. По фотографиям удивительно высокого качества Стэнтон знал, что в свое время София была хороша собой, но потом в заботах о детях, в тревогах и хлопотах красота ее поблекла. Для герцогини это был особый, долгожданный день – редкая возможность появиться на публике вместе с мужем и насладиться заслуженным почетом, которого она так жаждала. Дело в том, что София была чешкой, из благородных, разумеется, однако чешкой – и оттого считалась не парой наследнику австро-венгерского престола. Франц Фердинанд женился по любви. Его дядя-император взбеленился и дал ясно понять, что София навеки останется простолюдинкой и никогда не получит официального статуса при австрийском дворе. И что всего больнее, старый злыдень заставил племянника поклясться, что дети, рожденные Софией, никогда не взойдут на трон.
Стэнтон разглядывал женщину, которая жила в одном из богатейших и влиятельнейших европейских семейств, но ежедневно сталкивалась со снобизмом и унижением. Супруга кронпринца, избранница наследника обширной древней империи, по официальному статусу она была ниже последней придворной дамы. В Сараево Франц Фердинанд приехал с инспекцией имперских войск, и София сопровождала его не как герцогиня, а как супруга главнокомандующего. Нынче ей выпала радость публичного появления с мужем – радость, которая в прежнем временном витке стала для нее смертным приговором. Вздумай "Черная рука" расправиться с эрцгерцогом во время одного из его бесчисленных выходов на публику, Софии вообще не было бы рядом. В лучшем случае она держалась бы поодаль или с единственной служанкой сидела в прихожей и увидела мужа лишь по окончании помпезного приема.
Эрцгерцог и София понимали, что им, представителям австрийской власти, опасно появляться в Сараево, но пренебрегли осторожностью ради возможности гордо выйти на публику вместе.
Ради любви они были готовы рисковать жизнью.
Стэнтон понимал эту женщину, которая сейчас застенчиво улыбалась в ответ на поклоны официальных лиц. Она была изгоем. Одиночкой. Жертвой своры аристократических снобов, у которых знатное, по воле случая, происхождение было единственным основанием для спесивой гордыни. Стэнтон сам это изведал и сейчас радовался, что благодаря ему приниженная герцогиня вскоре не умрет мучительной смертью от огнестрельного ранения в живот.
Бог с ними, с мировыми войнами, он радовался, что спасет эту пару. Они любили друг друга, что было видно даже в этом официозе. Они сохранили любовь в жизни, полной удушающих формальностей и болезненного презрения. История поведала, что эти двое нашли счастливое убежище в любви друг к другу и детям. Когда в иной вселенной 28 июня прогремели выстрелы и каждого из них поразила пуля, еще какое-то время они оба сидели прямо, умирая, как и жили, вместе. Свидетели зафиксировали последние слова эрцгерцога. "Софи, Софи, не умирай! – заклинал он жену. – Живи ради наших детей".
Стэнтона окатило волной сопереживания. Человек в каске с огромным плюмажем и нелепым аксельбантом на плече был ему близок. Одинокий человек, который любил жену и детей. Ради любви Франц Фердинанд воспротивился отцу и пренебрег наследством. Ради любви он умер, думая о детях.
Вдобавок ко всему он благоволил сербам, якобы от имени которых его должны были убить. Франц Фердинанд знал, что они обижены и хотят большей автономии. Если б он стал императором, вся история Балкан двадцатого века пошла бы иначе. Именно поэтому сумасшедшие ксенофобы вроде Аписа желали ему смерти, ибо своим сочувствием к сербскому национализму он лишал его жала.
Стэнтону нравился бритоголовый старина эрцгерцог, смешной и чопорный.
И он ненавидел жестокого фанатика Аписа.
Кортеж отъехал, оркестр смолк. Стэнтон не сдержал улыбку, глядя на трех королевских охранников, сообразивших, что упустили эрцгерцога, и кинувшихся искать извозчика. Он сочувствовал коллегам. Ребята крепко напортачили.
В толпе зевак Стэнтон направился к центру города. Маршрут кортежа был объявлен заранее, все знали, куда эрцгерцог приедет после осмотра казарм.
Хью все больше проникался симпатией к Францу Фердинанду и его чешке. Пара знала, что вообще-то находится на вражеской территории, что в городе полно сербских националистов, однако в открытой машине поехала по заранее объявленному маршруту. Глупо, конечно. Но впечатляло. Отвагой и этаким благородством. Эти двое тоже были кремни.
Из виртуальной реконструкции судьбоносного дня Стэнтону было известно, что три боевика ждут кортеж на пути между казармами и ратушей, где готовился прием. Вся троица облажается, первые двое просто смехотворно.
В палисаднике кафе "Мостар" Стэнтон заметил первого боевика. Мухамед Мехмедбашич. Местный, плотник из Герцеговины. "Интересно, – подумал Хью, – если б я не видел его фото на стене "оперативного штаба", распознал бы в нем террориста?"
Вспомнился Афганистан. Жара, песок. Группа афганских рабочих перед воротами базы. Стэнтон вглядывался в их лица, стараясь определить, нет ли у кого взрывчатки под рубахой. И прошляпил. Тот парень подорвал себя и трех солдат. Наверняка никогда не скажешь. Если человек нервничает и потеет, это вовсе не значит, что он обвязан взрывчаткой. Но может быть и обвязан.
Где Мухамед Мехмедбашич прячет бомбу? Наверное, в заплечном мешке. Заряд небольшой, но смертельный, если бросить метко. Но Мехмедбашич не бросит метко. Он вообще не бросит бомбу, потому что сдрейфит.
Он олицетворение неудачника. Обычно такие юнцы и становятся террористами. А Мехмедбашич просто наследственное дитя неудачи. Отец его – обедневший аристократ. Роковая комбинация: неудачник с манией величия. Этого парня, переминавшегося под палящим солнцем, видно насквозь. Классический пример фанатика, озлобленного на жизнь. Такие всегда хотят поквитаться с другими за собственную никчемность.
Однако Апис взял его в дело. Как можно быть таким козлом?
Он вообще не изучал кандидатов, что ли?
Такое впечатление, что его никто не уведомил о прежних провалах Мехмедбашича. "Черная рука" поручила тому убить боснийского губернатора, Мехмедбашич поездом отправился на задание, но запаниковал, когда в вагон вошли полицейские, гнавшиеся за вором, и выбросил орудия убийства в окно.
Нож и пузырек с ядом.
Поразительно, как этакие комические злодеи умудрились изменить ход истории. Они же просто дилетанты.
Кортеж медленно двигался по почти безлюдной улице. Решительный человек вполне успел бы бросить бомбу. Мехмедбашич ничего не сделал. Только дернулся и замер.
Второй боевик стоял чуть дальше. Молодой серб Васо Чубрилович, вооруженный бомбой и пистолетом. Он тоже окоченел. Двухместное ландо "Граф и Штифт" с открытым верхом, в котором сидела высокопоставленная чета, спокойно проехало мимо.
Безмозглые никчемные мальчишки с бомбами повели себя как трусливые дураки. Вот вам надежда и опора терроризма.
Кортеж эрцгерцога направился к реке Миляцка. Стэнтон мог срезать путь через проулки и опередить его, но в этом не было нужды. Пока он только зритель, в этой пьесе его выход позже.