– Неси кофе и коньяк! – орал водитель, вместе с друзьями шумно усаживаясь за второй столик. Компания развалилась на стульях, всем своим видом показывая, что они здесь главные.
Один парень разглядывал карту города:
– Наверняка где-то неподалеку.
Из кухни появился хозяин с подносом, на котором стояли кофейник и чашки.
– Эй ты! – гаркнул парень. – Где дом Махмуда? Девки. Танцы. Дом шлюх. Где… дом… Махмуда?
Хозяин пожал плечами и покачал головой.
– Этот козел нас не понимает. Надо же, он забыл бренди. Слышь, ты. Я сказал – кофе и коньяк.
Хозяин вновь покачал головой и отвернулся. Рассвирепевший англичанин грохнул кулаком по столу:
– Смотри сюда, чурка, когда я с тобой разговариваю! Где, твою мать, коньяк?
Стэнтон встал и закинул рюкзак на плечо. Надо уходить. Подмывало сцепиться с парнями, но он понимал, что это будет страшной глупостью. Сейчас главная и единственная задача – как можно неприметнее скоротать время до дела в Сараево. Вся его миссия нацелена на ключевые события, а прочие должны остаться неизменными. Потасовка с хмельными барчуками в Старом Стамбуле вряд ли повлияет на повседневные планы австрийского королевского дома, но кто его знает.
Сборы Стэнтона привлекли внимание гуляк.
– Сэр, вы не похожи на турка, – окликнул его водитель, самый горлопан. – Вы англичанин? Француз? Немец? Мы хотим выпить бренди. Вы говорите на чучмекском?
Надо было ответить "нет" и уйти.
– Вы в Стамбуле, – спокойно сказал Стэнтон. – Так что ведите себя прилично. Это мусульманское заведение. Ясно, что здесь бренди не держат. Уже утро, возвращайтесь в Пера и проспитесь. Только не вздумайте садиться за руль, иначе я отберу у вас ключи.
На мгновение изумленная пятерка смолкла.
Вожак первым пришел себя:
– Кто вы такой?..
Еще было можно просто уйти, но Хью остался.
– Я британский офицер. Повторяю, вы не получите коньяк, потому что ислам запрещает спиртное. Даже недоумки вроде вас должны это знать. Убирайтесь-ка подобру-поздорову, но только пешком.
У парней отвисли челюсти.
Стэнтон понимал, что поступает глупо. Не они убили Кэсси, а привлекать к себе внимание – полная дурь.
– Я его узнал! – заорал один парень. – Утром он был на мосту. Мы его чуть не сбили.
– Точно! Надо было задавить его к чертовой матери!
– Я спас вас от ареста за убийство женщины с малолетними детьми, – твердо сказал Стэнтон.
Теперь Хью решил уйти и шагнул к двери, демонстрируя, что говорить больше не о чем. Но он уже увяз. Такого ему не спустят.
– Дикари не смеют арестовывать англичан, – процедил вожак. – Или тебе неизвестно?
– Странный какой-то офицер, – вступил другой. – Какого полка?
Стэнтон закусил губу. Из сведений, почерпнутых в Кембридже, он знал, что Турция променяла суверенитет на иностранные инвестиции. Ни один британец не будет гнить в тюрьме за то, что сбил каких-то туземцев. Все англичане, жившие в городе, давно привыкли к этому удобному правопорядку.
– Ты кто, мать твою? – наседал вожак. – Раньше я тебя не видел.
– Да врет он, что военный. Я его не знаю. Парни, кто-нибудь его видел?
"Конечно, я сглупил, – подумал Стэнтон. – Зачем назвался офицером?" Немногочисленный и замкнутый контингент иностранцев кучковался в посольствах и отелях Пера. Разумеется, эти пятеро всех знали в лицо.
– Откуда ты на хрен взялся? – не отставал вожак. – Назови свою часть.
Но ведь не скажешь "десантный спецназ". Эти войска появятся лишь через десятилетия. Может, теперь не появятся вообще.
– Вообще-то я из добровольческого отряда. – Стэнтон запоздало попытался переиграть свою необдуманную биографию. – По сути, даже не военный. Так, турист.
Он понимал, что не выглядит туристом. По крайней мере, нежным английским туристом, который осматривает достопримечательности Старого Стамбула. Рослый, сильный, крепко сбитый. И одет совсем не для прогулок: толстые носки, ботинки, серые молескиновые штаны, твидовая куртка. Подозрительность парней росла.
– Покажи-ка документы, – потребовал вожак. – Я хочу точно знать, кто ты и откуда взялся.
Удостоверений было два – английское и немецкое. В английском под собственным именем он значился австралийским инженером-золотоискателем. Но вовсе ни к чему светиться в протоколах. Он должен остаться призраком, не наследившим в истории.
– Нечего здесь командовать, – сказал Стэнтон. – С таким же успехом я могу потребовать документы у тех, кто позорит британскую армию. Но мне недосуг, к тому же становится жарко. Так что, если нет возражений…
– Встань к двери, Томми, – приказал вожак. – Надо поболтать с этим хмырем.
Один парень занял позицию в дверях. Четверо других шагнули к Стэнтону.
Вариантов было немного – и все малоприятные. Можно, конечно, припасть на колено, выхватить пистолет и уложить всю пятерку. Вряд ли молокососы вооружены. В любом случае, они будут убиты, прежде чем успеют взвести курки своих древних железяк. Надежный скорострельный "глок", спецподготовка Стэнтона и элемент неожиданности не оставляли им ни малейшего шанса.
Но призраку негоже в людной округе устраивать кровавую бойню.
Может, подкупить их? Денег полно. Да нет, взятку презрительно отвергнут. Они только укрепятся в подозрении, что перед ними шпион.
Но если его обыщут и в рюкзаке обнаружат кучу странных вещей, игре так и так конец. Власти вцепятся мертвой хваткой, пытаясь разобраться, кто он такой.
Пока Стэнтон обдумывал имевшиеся варианты, противник приблизился. Еще шаг-другой, и неприятель будет в пределах досягаемости. Значит, рукопашный бой. Помещение тесное, Стэнтон в углу, так что разом вояки не кинутся. Учитывая свою подготовку, Хью рассчитывал, что сумеет пробиться к двери. Однако расклад неважный: пятеро против одного, парни молодые, крепкие и как-никак военные. Но они всю ночь пьянствовали и вряд ли знакомы с боевыми искусствами, в которых Стэнтон мастак. Станут драться по строгим боксерским правилам, кои ему не указ. Плевать на расклад, рукопашная давала больше шансов исполнить миссию, нежели стрельба по живым мишеням.
Стэнтон изготовился к рубящему каратистскому удару и уже вскинул левую руку, целясь в кадык вожака, но тут вновь возник хозяин кафе.
– Пожалуйста, перестаньте, – тихо сказал он. – В мечети закончился намаз.
– Ого! Когда надо, ты говоришь на человеческом языке, Абдул? – через плечо бросил вожак. – Браво! Только мне плевать на ваши молитвы и мечеть. – Он сделал еще шаг к Стэнтону: – Покажи документы, приятель, или уже в комендатуре объяснишь, почему выдаешь себя за британского офицера.
– Сейчас здесь будет полно людей, – сказал турок, и что-то в его тоне заставило Стэнтона и его противника помешкать. – Правоверных мусульман и турецких патриотов. Может, сказать им, что своим хамством и требованием спиртного вы оскорбили меня и мой дом?
Англичане оторопели.
– Ты нам угрожаешь? – изумился вожак.
– Это Стамбул, не Пера, – произнес хозяин. – Иностранцы не владеют этой частью города. Она принадлежит нам. Лучше вам уйти.
Конечно, высокомерным гордецам было унизительно выслушивать приказы какого-то туземца, но сквозь витрину с кальяном они видели старинную маленькую площадь, на которую из мечети вытекал поток людей, совсем не похожих на европеизированных турок в районе Пера. Здесь был Старый Стамбул. Никаких полотняных костюмов, фесок и выбритых подбородков. Ни одной женщины. Сплошь шаровары, просторные рубахи и кудлатые бороды. Несколько мусульман уже направлялись к кафе. Свирепые здоровяки с кинжалами за поясом. У одного и вовсе пистолет, которому стукнуло не меньше полувека.
Пусть англичане были хмельны и надменны, но остатки благоразумия уцелели. Они понимали, что в эпоху Британской империи, два века тонким и непрочным покровом расползавшейся по земному шару, будут уже не первыми солдатами Короны, бесследно сгинувшими в толпе обидчивых туземцев. В душе имперской Британии жуткая судьба Гордона Хартумского оставила столь же болезненный след, какой через столетие оставит смерть одной сказочной принцессы.
– Ладно, уходим, – сказал вожак и добавил, глянув на Стэнтона: – Ты идешь с нами. Гай, возьми его вещмешок.
Хью вновь напрягся. Рюкзак они не получат.
И вновь хозяин разрядил ситуацию:
– Нет. Мой друг не оскорблял Пророка. Он остается. Вы уходите.
Дверь распахнулась, на пороге возникли первые истомленные жаждой посетители, а через минуту в тесное кафе набилось с десяток мусульман, которые озадаченно поглядывали на чужаков, явно чего-то не поделивших. Хозяин что-то сказал на турецком. Взгляды стали еще враждебнее.
– Лучше не попадайся мне на глаза, – прорычал вожак, вплотную шагнув к Стэнтону. Стараясь сохранить достоинство, под угрюмыми взглядами англичане вышли на площадь.
Стэнтон поблагодарил своего спасителя.
– Это я должен вас благодарить, – ответил хозяин. – В нашем городе не часто встретишь чужеземного крестоносца, который относится к мусульманам как к ровне.
– Вы хорошо говорите по-английски, – заметил Стэнтон.
– Только когда сам этого хочу. Прошу вас, еще чашку кофе.
9
После доклада Сенгупты Стэнтон и Маккласки через двор шагали к дому декана.
– Вы всерьез думаете, что сможете отправить меня в 1914 год? – Хью старался перекричать разыгравшуюся бурю. – И едва это произойдет… прежних ста одиннадцати лет как не бывало?
– Твоя задача сотворить их заново.
– Но тем самым вы стираете все земное население, убиваете миллиарды людей.
– Нельзя убить того, кто не родился, – сказала Маккласки. – Но все мы родимся заново и будем лучше! Возникнет человечество, сотворенное из тех же органических компонентов, с тем же ДНК, но радикально улучшенное массовым впрыскиванием крови, которая уже не прольется на полях Фландрии, во всех других войнах и геноцидах. Все мы вернемся, капитан! Людское множество возродится, но только не больным тошнотворным скопищем духовных дегенератов, готовящихся к вымиранию, а подлинными человеками. Какими, я верю, нас замыслил Господь. Иначе зачем он дает нам еще одну возможность все исправить?
Они подошли к дому. Маккласки открыла дверь, но Хью замешкался на пороге. В прихожую наметало снег.
– Господь? – переспросил Стэнтон. – По-вашему, он хочет, чтобы из вселенной убрали нынешнюю человеческую расу?
– А что такого? – Маккласки втолкнула его в дом и закрыла дверь. – Какая разница, если все только сидят и пялятся в мобильники? Кроме того, подумай о жизнях, которые ты спасешь! Битва при Монсе, на Марне, первое сражение при Ипре, Галлиполи, Лоос, битва на Сомме, второй и третий Ипр и так далее. Ты же был британским солдатом, верно? В тех боях полегли твои товарищи. Твой долг спасти их и еще десятки миллионов страдальцев, сгинувших во мраке двадцатого столетия! Разве ты вправе не попытаться предотвратить катастрофу лишь потому, что она уже произошла? – Маккласки не позволила ответить на свой замысловатый пассаж. – По-моему, это нарушение служебного долга, капитан. Не знай я тебя, я бы даже назвала это трусостью.
Она ступила на знаменитую лестницу, ту самую, на которую триста лет назад декан Бентли истратил кучу денег и по которой взбирался Исаак Ньютон, затеявший орден Хроноса.
– Минутку! – Стэнтон шел следом. – Трусостью? Я подметил, что в вашей компании старых кочерыжек нет никого, кто имел бы повод цепляться за жизнь.
– Именно! – радостно гаркнула Маккласки и хлопнула в ладоши. – Ньютон все предусмотрел. Ищите мужей преклонных лет, чей век земной уже недолог. Он понимал, что лишь такому человеку, кому уже нечего терять, достанет отваги, благоразумия и духа попытаться провести необходимую переделку истории. Однако немощное старичье не спасет мир. На это способна лишь сильная юность. Вот почему мы отыскали тебя, Хью! Ты последний рыцарь Хроноса. И нынче Рождество. Повод тяпнуть шампанского.
Маккласки прошла в кухню и достала бутылку из холодильника. Вскоре повторилась утренняя мизансцена: с бокалом в руке Стэнтон в старинном кресле, хозяйка развернулась тылом к камину.
– Ну ладно, – усмехнулся Стэнтон. – На минуту допустим, что все вы не очумелые психи, что и впрямь есть возможность перенестись в 1914 год. И что, по-вашему, должен сделать я или кто другой, оказавшись там? Только не говорите, что надо предотвратить убийство в Сараево.
– Почему нет? Именно это и надо сделать.
– Будет вам, профессор! Детский сад какой-то.
– Общеизвестно, что убийство эрцгерцога было искрой, распалившей большой пожар, верно?
– В том-то и дело, искрой! Вы прекрасно знаете, что был целый набор скрытых причин…
– Господи боже мой! – перебила Маккласки. – Сейчас ты начнешь говорить об экономической неизбежности военных конфликтов, что ли? Я терпеть не могу марксистов, ты это знаешь. Твое здоровье! – Она от души прихлебнула шампанского и с трудом сдержала отрыжку.
– Не нужно быть марксистом, чтобы понимать: мировые войны не начинаются из-за жизни или смерти одного человека.
– А эта началась. – Маккласки наконец угомонила пищевод. – Но только не из-за смерти эрцгерцога Фердинанда.
– Что?
– Да, его смерть стала искрой, которую мы, конечно, должны загасить. Но главная причина крылась совсем в другом человеке. Он германских королевских кровей, но это не Франц Фердинанд. Понимаешь, убили не того.
– Что значит – не того? Разве может все зависеть от одного человека, королевских или обычных кровей? А как же баланс власти? Система альянсов…
– Ну да, а еще военно-морское соперничество, германское экономическое чудо, железнодорожные расписания и весь бесконечный перечень "причин Великой войны", которые знал и благополучно забыл всякий школьник. – Маккласки взяла с каминной полки кремневый пистолет и рассеянно прицелилась в висевший на стене портрет сурового церковника времен Генриха Восьмого. – Джон Редман, первый декан Тринити-колледжа, – сказала она, зажмурив глаз. – Вполне возможно, из этой рамы он смотрел на Ньютона, посвящавшего Бентли в свою затею. По крайней мере, мне нравится так думать.
Стэнтон не хотел говорить о Джоне Редмане.
– Не отвлекайтесь, профессор, – попросил он. – Кто же стал причиной Великой войны?
– Безусловно, кайзер. Тупая дубина Вильгельм, своенравный внучок королевы Виктории. Неуравновешенный, злобный, завистливый, опасно честолюбивый, лелеющий всякую мелкую обиду. Он желал войны. Больше никто. Сработал эффект домино. Австро-Венгерская империя? Ей и без того хватало забот – разобраться бы, на каких языках говорить в собственном парламенте.
– Однако русские… – начал Стэнтон.
– О русских речи нет, только об их царе, – рассмеялась Маккласки. – Несчастный, робкий, растерянный Николай. Будь у него выбор, он бы никогда не стал воевать с кузеном Вилли. Но тот не оставил ему вариантов, неустанно наращивая перевес. Да, Николай был союзником Франции. Что, французы хотели войны? Хаха. После последнего поражения от пруссаков они сорок лет драпировали статуи в черное и стенали об Эльзасе, однако палец о палец не ударили и ничего не сделали бы, если б кайзер не бросил против них миллионную армию. Кто остается из существенных фигур? Мы и янки. Американцы поголовно изоляционисты. У них это в крови. На "Мэйфлауэре" они удрали из Европы и не желали возвращаться. Американцы никогда не ввязались бы, не начни германцы топить их корабли и слать подстрекательские телеграммы в Мексику. Посмотрим на британцев. Мировая элита, которой есть что терять. Под защитой орудий Королевского флота они в полной безопасности. Финансовый центр планеты и главный морской перевозчик торговых грузов. Глобальное превосходство, обеспеченное исключительно мирными условиями. Думаешь, кто-нибудь в Уайтхолле хотел все это порушить? Нет, Хью, истина бесспорна: в войне виноваты немцы и особенно кайзер. Как всегда, нации болтали о войне, и, конечно, уйме романтических юношей не терпелось возглавить кавалерийскую атаку. Это очень в духе молодежи, которой еще только предстояло узнать, что может сотворить пулемет с конницей. Кайзер – единственный мировой лидер, искренне желавший войны. Мы это понимаем сейчас, наши предшественники это понимали тогда. Летом 1914 года все сходились в одном: если война случится, она будет между немцами и остальным миром.
– У Германии тоже были союзники, – возразил Стэнтон. Ему казалось, он сидит на лекции.
– Не смеши. Никчемные Австро-Венгерская и Османская империи? Это обуза, а не союзники. Подлинными державами с прошлым и будущим были Британия, Франция, Россия, Япония и Америка с одной стороны, а с другой – Германия. Причем даже не Германия, а кайзер. Он и его прусская военная клика сидели в Потсдаме и пели хвалу войне. Остальная Германия хотела заниматься делом. Эта страна была лучшей в мире мастерской. Обожди они лет десять, они бы купили Францию, а потом, несомненно, и Британию. В Германии была самая крупная социал-демократическая партия, рейхстаг желал мира. А вот кайзер желал воевать. И он, как ни крути, был главный. Чокнутый ублюдок с гонором выше Бранденбургских ворот весь исчесался по войне. Вот почему он всегда носил военную форму. Где он позирует на всех фотография? Вспомни любое довоенное фото кайзера Вилли. Где он находится?
Стэнтон понимал, куда она гнет. Тут с ней, конечно, не поспоришь.
– На маневрах, – сказал Хью.
– Именно! Играл, мать его, в солдатики. Всю жизнь только этим и занимался. Он возглавлял самую продвинутую в научном и индустриальном смысле нацию, но хотел одного: стоять на поле брани и, опершись увечной рукой на эфес сабли, разглядывать карту. Как проводил время Эдвард Седьмой? Пил, играл и в Париже таскался по бабам. А Георг Пятый? Коллекционировал чертовы марки. Царь Николай? Прикидывался бедным землевладельцем и ковырялся в саду вместе с женой-командиршей, по уши втрескавшейся в деревенского дурачка, оголтелого прелюбодея. Французы наслаждались Belle Époque. Американцы мечтали поднять разводной мост и забыть о существовании Европы. А кто выезжал на маневры? Кто надевал каску со штырем, даже выгуливая собаку? Кто перевооружался такими темпами, что Чингисхан позеленел бы от зависти?
– Кайзер Вильгельм, – признал Стэнтон.
– Да, кайзер Вильгельм! – выкрикнула Маккласки. – Причина всей проклятой катастрофы. И вот наш план, Хью. Мы поменяем одного мертвого германского владыку на другого. Ты отправишься в Сараево и предотвратишь покушение на наследника австро-венгерского трона, а затем переберешься в Берлин и убьешь кайзера.
– В 1914-м?