– Пошла в хату, бесстыдница, бессоромница! – грянула Гончариха. – На лавку ложись да юбку задирай – сама тебя сечь буду, сквернавку! Рук не пожалею! А устану, всех соседей позову!
"Дитятко" исчезло. Между тем упомянутые соседи в дюжину голосов принялись пояснять "панне сотниковой", как дело было. Застукали их, лекаря да девку, на сеновале, причем с первого же взгляда на рубаху Гончаровой дочки ясно стало, что опоздали…
Крамольник все же изловчился – натянул шаровары и попытался нырнуть в толпу. Но его схватили, толкнули обратно.
На пана лекаря было жалко смотреть. Ярина не выдержала – отвернулась. Польстился кот на сметану! И была б еще сметана добрая!..
– Вот что, Ярина Логиновна! – Павка Гончар снял шапку, с достоинством поклонился. – Сечь его, сквернавца, так и быть, не станем боле, а отпустить – не отпустим. Сперва к батюшке сведем, к отцу Нифонту – окрестим бусурмана. А после пусть икону целует, что на моей Гапке женится. Вот Пост Великий пройдет, так на Красную Горку и окрутим. Пусть он, бессоромник, грех покрывает!
Девушка вздохнула. Оно и не поспоришь, в своем праве Гончар. Канчуки что, могли и за дубье взяться!
Сзади послышался топот. Подлетел Агмет на вороном иноходце, вихрем спрыгнул с коня.
– Ханум-хозяйка! Зачем без меня ходи? Зачем от Агмета убегай?
– Агметка! Иди сюда, Агметка! – радостно отозвались из толпы. – Давай камчу, камчой сподручней будет!
* * *
Хведир оказался на месте – в зале, за отцовым столом. Ярко горела немецкая лампа. Бурсак чуть сгорбился, водя пером по листу толстой тетради. Пан Рио пристроился рядом, что-то негромко поясняя.
Девушка лишь покачала головой. Ну, нашел Фома Ерему! Один сказки рассказывает, другой – записывает. Ровно дети!
– Ярина! – Парень вскочил, поспешно захлопнул тетрадь. – А мы тут…
– Вижу…
Шапка упала на лавку, темные волосы рассыпались по плечам. Ярина вздохнула – косу заплести, и то времени нет!
– В Полтаву отписал ли, пан писарь?
– Еще утром, – с готовностью отозвался Хведир. – С нарочным послал и коня ему доброго дал… Думал сам ехать, так ты ж, панна-сотник, не велишь!
– Хорошо…
Ярина не без труда расстегнула кожушанку, попыталась снять. Замерзшие руки не слушались. Пан Рио подскочил, помог.
– То спасибо…
Девушка подошла к очагу, протянула руки, поморщилась.
– А вы бы, пан Рио, чем байки всякие пану писарю сотенному рассказывать, за паном Крамольником бы смотрели! Или в земле вашей каждому гулене девок портить вольно?
Странное дело: пан Рио смутился – впервые за все их знакомство.
– Я… Я ему скажу, госпожа Ирина! Рам… То есть господин к'Рамоль и вправду иногда позволяет себе…
Ярина не удержалась – хмыкнула. Вспомнилась грозная тетка Гончариха. С такой свекрухой не разгуляешься!
– Вы б с ним поговорили, пан Рио! Утешили бы! Агмет вас отведет.
– Гм-м…
Рио задумался, вздохнул – не иначе, о чем-то догадался. Девушка подождала, пока за гостем закроется дверь, и повернулась к Хведиру.
– Ну так какую сказку рассказали пану Теодору сегодня?
Бурсак смутился – не хуже пана Рио, но мигом принял серьезный вид.
– Отнюдь не сказку, Ярина Логиновна, но предание давнее земли своей. И не весь день сим мы заняты, но токмо час, не боле. Днем же вовсе мы не безделью предавались. Показал я пану Рио, како из фузеи стрелять, дабы мог он врага оружно встретить…
Ярина только моргнула. Это же надо! Бурсак в окулярах учит "доблестного героя" рушницей владеть!
– И… как?
– Как и должно, – парень важно кивнул. – Пан Рио попал, я же – нет. Сейчас же, ради времени вечернего, рассказал он мне дивную повесть про злокозненных супостатов, Приживниками именуемых. Той супостат, Приживник который, сугубо к людской природе прилепляется и оную природу своей замещает…
– Вроде беса? – Девушка хмыкнула. – Эх, пан бурсак!
Хведир-Теодор только усмехнулся:
– Так фольклор же! Запишу, пусть пан Гримм порадуется… Устала, Яринка?
– Устала…
Девушка опустилась в кресло, прикрыла глаза. Хведир неуверенно потоптался на месте, шагнул к ней, осторожно погладил по плечу.
– Ну, ты чего? Ну, отдохни!
– Гонтов Яр пожгли… – Ярина сцепила зубы, мотнула головой. – Два десятка насмерть побили, а девок в лес увезли. Сегодня утром нашли – сгвалтованные, мертвые…
– Знаю…
– Знаешь? А что молчат – знаешь? Спрашиваю: кто сотворил?! – глаза отводят. Будто и не их сельчан побили да живьем пожгли! Мать, у которой дочек увезли, – седая, за ночь старухой стала…
Ярина устало прикрыла веки. Отец говорил: на войне страшно. Могла ли она подумать еще месяц назад, что доведется такое увидеть. И не в чужом краю – дома.
– Подкоморник один приезжал, – Хведир оглянулся, заговорил шепотом. – Из Мерлы. Туда снова Мацапуровы сердюки наведались. Говорят, пишитесь в крепость к пану нашему, он и защитит. А не запишетесь – все пропадете. И в Калайденцах они были, и в Циркунах. В Циркунах сход собирался, решили к пану Мацапуре под руку проситься…
Девушка кивнула. Широко пан Мацапура рот разевает! То выгон требовал, теперь же – село вместе с посполитыми!
– Значит, вот кто эти "татары"!
Ярина и раньше догадывалась, теперь же все ясно стало. Вот почему им подмоченный порох прислали! Сгорят Валки, погинут все, а потом, как из Полтавы наказной сотник приедет, Мацапура только руками разведет: не моя вина, я даже порох им прислал, от сердца оторвал. И что селяне молчат – тоже понятно. Татары далеко, а Дикий Пан – под боком.
– Батька снился, – Хведир вздохнул, ссутулился. – Черный весь, глаза неживые, страшные. Видать, не упокоился…
Девушка присела рядом, хотела что-то сказать, но слова не шли. Как утешить? Одно утешение – врага найти и кровью его умыться. Да разве достанешь пана Мацапуру!
– Батька, он… Он тебя сватать хотел, когда сотня вернется. За Мыколу.
– Твоего брата старшего?
– За него…
Девушка не удивилась – догадывалась. Умен был Лукьян Еноха! Нет сыновей у сотника Логина, а кому-то после смерти его доведется новым сотником стать. Впрочем, чтоб такое сообразить, ума особого не требуется.
Мыколу Ярина знала мало, хоть и росли рядом. Хлопец как хлопец: черноусый, веселый. И черкас справный.
– За Мыколу, значит? А ты?
Сказала – и укусила себя за язык. И не просто – до боли.
– Я? – Парень невесело усмехнулся. – Мне, Яринка, попадью вдовую найдут. Вот и весь сказ.
Девушка искоса поглядела на Хведира. Да, всем хорош хлопец – но не черкас. Стукнул бы кулаком по столу, чтоб с притолоки щепки посыпались!.. Хотя… О чем это она? Может, у пана бурсака и в мыслях ничего такого нет?
Навыдумывала, дуреха, навоображала!
Ярина встала, отвернулась, взглянула в темное окно. И вправду, хватит о глупостях! Не для того ее сотником кликнули!
– Ездила сегодня, смотрела… Не знаю, что и делать. Слепые мы, Хведир! Мацапура каждый час налететь может, а мы и не знаем, куда помощь слать.
Бурсак пожал плечами, снял окуляры, повертел здоровой рукой, снова пристроил на нос.
– То и пан Рио говорил. Надежду он имеет, что пани Сало весть подаст.
Ярина поморщилась. Странные дела творятся. Пан Рио тут из фузеи стрелять учится, а пани Сало, поговаривают, пана Станислава на постелях тешит-голубит. С чего это ей черкасам помогать? Другой у нее интерес. А может, и у пана Рио – другой? Приехал, чтоб Хвостика своего выручить. А как только тот на коня сесть сможет…
– Как думаешь, пан Рио не предаст?
– Он?!
Бурсак почесал стриженый затылок, поправил окуляры.
– Не такой он, Яринка! Он вроде лыцаря, а такие предавать не умеют…
Лыцарь! Девушка улыбнулась. А и вправду – лыцарь! В броне да еще с мечом. Дивный меч! Такой она только на картинках видала.
– …Так я понял, обет у него – без службы не жить. Как у Дон Кишота. Помнишь книжку?
Ярина кивнула и невольно улыбнулась. Хорошо еще пан Рио с ветряками не воюет! То-то бы хлопоту было!
– И домой он попасть не может. Говорит, чародейство требуется. Вот Приживник этот… Думает пан Рио, что и в наших краях такой Приживник может обретаться. Оттого и…
– Хведир! Прекрати! – Маленький сапожок ударил об пол. – Все тебе байки да сказки!
– Кто ведает? – Бурсак усмехнулся. – Может, и сказки, а может, и тонкие материи, о коих учитель мой…
Ярина засопела от возмущения, но не выдержала – рассмеялась.
Что тут поделать? Фольклорист!
Скрипнула дверь. Вошел пан Рио, скинул шапку, головой покачал. Присел, снова головой мотнул.
Ярина отвернулась – чтоб улыбку не показать.
– Так что, пан лыцарь, не вы ли у пана Крамольника на свадьбе дружкой будете?
Юдка душегубец
Сердюк – косая сажень в плечах, голубые глаза навыкат – вытянулся, щелкнул каблуками:
– То прошу, пан сотник! Ждут!
Каблуками греметь да фрунт показывать я его не учил. Не положено здесь спрашивать, кто и откуда, но сказывают, будто служил этот парень в гвардии самого прусского короля. Служил да сбег – прямиком к пану Станиславу.
Нашел куда бежать, дурень!
Я кивнул гвардейцу и открыл знакомую дверь. Если пан Мацапура уже здесь…
– Добрый день, пан Юдка!
Я оглянулся – в библиотеке было пусто. Откуда же…
– Я тут!
Пани Сале появилась из-за кресла, в руках – большая книга в переплете, обшитом бархатом.
– Пан Станислав обождать просил, скоро будет. Присаживайтесь, пан Юдка!
Я еле сдержался, чтобы не усмехнуться. Не знал бы, кто она, точно решил бы – княгиня! Жесты, улыбка… А как голову держит! То-то она пану Станиславу по душе пришлась! Это вам не сельская девка, что только воет от страха да о невинности потерянной плачет. Эта себя показать сможет.
Дама!
Говорят, пан Станислав ей уже ключи от дома доверяет. Не все, конечно, но все-таки…
– Нам с паном Станиславом может понадобиться ваш совет…
Ага! "Нам с паном Станиславом!" Вэй, быстро это она!
Хотелось спросить о важном, но стены, как известно, имеют уши. Особенно эти.
– И что пани читает?
Она молча протянула мне книгу. Я взглянул на открытый лист. Ага! Это даже не книга, это альбом. Странно, его я ни разу не видел.
Рисунки были хороши. Хоть и не велит Святой, благословен Он, изображать нас, Адамовых потомков, но хорошие портреты мне всегда нравились.
Как тот, что висит совсем рядом.
В альбоме, понятно, было не масло – акварель. Незнакомые лица, улицы, дома, морские волны…
Рука пани Сале осторожно прикоснулась к моей, пальцы перелистнули страницу.
Так-так!
Старый знакомый! Да не один!
Я поднял голову, сверяясь с картиной на стене. Хороший глаз у пани Сале! Сразу заметила! Да, это он, тот самый неведомый пан, только не в испанском камзоле, а в рединготе и шляпе. И рядом…
Второй был мальчик – лет двенадцати. Тут и гадалка не нужна, чтобы понять – сын. И лицо, и глаза…
Подписи не было, но сбоку темнели маленькие, еле заметные буковки. Я всмотрелся: "Paris".
Париж!
Жалко, что ни года, ни имени. Но если на большом портрете – батюшка пана Станислава, то и здесь, конечно, он. А вот мальчик… Неужто сам пан Станислав?
Вэй, да зарежьте меня, глупого бестолкового жида, если это он!
Пани Сале поднесла пальчик к губам, закрыла альбом, отложила в сторону.
Значит, не один я что-то заметил!
Ладно!
Рискнуть?
Рискнуть!
Язык Исключения, наречие, неведомое ангелам…
– Успешны ли поиски ваши, госпожа? Нашли ли вы путь?
Она задумалась, поджала губы.
– Почти. В книге "Задея" описан один обряд. Его называют "Багряные Врата"…
Внезапно я почувствовал: воздух в комнате загустел. Не нужно даже гнать Тени, чтобы понять – нас подслушивают. Покинуть Рубеж для Малахов почти невозможно и сопряжено со страшным риском – но уловить отголосок вибраций, вникнуть, разобраться… Одно благо: слушают – и не понимают. Да, не все доступно даже Рубежным Малахам! Потому и сотворил Святой, благословен Он, смертного Адама…
– Это очень странный обряд – и очень страшный. В книге пишется, что он открывает дорогу в Шеол, но, по-моему, это и есть нелегальный путь через Рубеж к нам.
Я невольно усмехнулся. Чтобы попасть в Шеол, не нужны никакие обряды. Да и глупость все это – сказки для сапожников и портных. Шеола нет, как нет и Рая. Есть другое, совсем другое…
– Только… – пани Сале нахмурилась, качнула головой. – Там сказано, что для обряда нужна "чистая кровь". Господин Станислав считает, что это кровь детей. Он говорит, будто такая кровь нужна для всех обрядов, связанных с выходом за пределы этого Сосуда…
Точно, считает. Теми детьми, что в замок попали, можно целый пригород заселить. И не просто младени ему нужны! Лишь те, что совсем крохи, только от бабки-повитухи. А нас, жидов, еще обвиняют, будто мы замешиваем мацу на крови христианских младенцев!
– Я сделала большую глупость, господин Юдка. Когда мы переходили Рубеж, стража… Малахи едва не задержали господина Рио. Я решила откупиться и отдала свой амулет – крючок, ловящий чужие заклинания. С ним было бы легче.
Двойника не хотели пропускать? Так-так, запомним! Выходит, Малахам не по душе лишняя душа! Значит, и мне через Рубеж не пробраться – обычным путем.
Обычным – но есть и другие.
– И вы решились, госпожа?
Пани Сале не ответила, и я понял – решилась.
Ее не страшат "Багряные Врата".
И кровь – тоже не страшит.
– Мой господин, кажется, собирается пойти с вами?
Она улыбнулась – легко, чуть снисходительно.
– Он очень любопытен, господин Станислав. И жаден. Но что он там сможет сделать – один? Даже если возьмет с собой своих воинов…
Я не стал возражать, хотя и мог. Сотня хлопцев с мушкетами в Сосуде, где не знают, что такое порох! Да и одному всегда есть что делать. Жизнь спасать, например. А ко всему еще – ребенок, Чумаков брат.
Пленник!
Не зря пану Рио велели его найти!
Послали его – а вернется с Пленником пан Мацапура-Коложанский. Вернется – и просто так не отдаст. А может, и вовсе отдавать не станет.
Умен пан Станислав! Чтобы отхватить руку, ему не нужен палец – хватит и тени пальца.
– А ваши друзья, госпожа?
Снова улыбка, такая же снисходительная. Понимай как знаешь: то ли обмануть пана Станислава задумала, то ли пана Рио тут оставить – черкасам на съедение.
А может, еще проще: велели ей одной вернуться – с ребенком.
Одной!
А что амулет свой отдала – не беда. Повернется пан Станислав к ней спиной в постели…
Вэй, я бы не повернулся!
Негромко хлопнула дверь.
Он!
Вставать не стал – чтобы пан Мацапура лишнего не заподозрил. Ничего плохого: сидит пан надворный сотник, гостью разговором занимает.
А что Малахи разговоры подслушивают и зубами скрипят (если Святой, благословен Он, даровал им зубы, конечно), то моему пану не увидеть.
– Гу-у! Гу-гу!
Все-таки я вскочил – от неожиданности. Что значит "Гу-гу"?
– Гу-гу! Да… Да!.. Дай!
Топот крохотных ножек. Кто-то маленький, в коротком балахончике, косолапо пробежал по комнате, остановился у столика.
– Дай! Дай!
"Дай!" явно относилось к вееру. Сколько тут бывал, этот веер все время лежал на одном и том же месте. И никто, кроме пана Станислава, уже не скажет, откуда он взялся – легкий, изящный, с бабочками, летящими по тонким бамбуковым пластинкам.
– Дай!
Маленькая ручка потянулась вперед – и опустилась, не достав. Маленькая детская рука – с четырьмя пальцами.
Пленник!
Да, плохо быть жидом – даже не перекрестишься! Ведь этому мальцу и месяца от роду нет!
– Дай!
Взгляд нечеловеческих – от висков к переносице – глаз обжег, словно на меня взглянуло Пламя Эйн-Софа.
Взрослые глаза.
Страшные.
И лицо… Не бывает у детей таких лиц!
Послышался знакомый смех. Пан Станислав шагнул к столику, протянул веер.
– Держи!
Ребенок довольно засопел, прижал добычу к груди.
– Гу-у! Гу-гу!
И вновь я почувствовал страх. Брат Гриня Чумака не гугукал, как несмышленый младенец. Он говорил, пытался сказать, но не мог.
Пока что – не мог.
– Прошу прощения, пани и панове! Этот маленький пан меня слегка задержал.
Пан Станислав улыбался, на пухлых щеках обозначились знакомые ямочки. Ни дать ни взять добрый дед, радующийся внуку-первенцу.
Интересно, когда он "чистую кровь" по углам пентаграммы льет, тоже так улыбается?
– Этот маленький пан очень любопытен. А ну-ка, подойди к пану Юдке! Можешь подергать его за бороду, он не обидится!
Мне бы посмеяться. Во-первых, шутит пан Станислав. Во-вторых, почему бы и не подергать пана Юдку за бороду?
Посмеяться бы – но я даже не улыбнулся.
Он понял!
Ребенок, видевший меня пару раз за всю свою жизнь (вэй, тоже мне жизнь, месяц всего!) – понял!
Простучали маленькие ножки. Пленник подбежал ко мне, чудные глаза смотрели твердо, не мигая.
Сдерживая страх, я наклонился, дернул губы улыбкой.
Вот она, борода, хватай!
Ручонка протянулась вперед. Уже другая, не с четырьмя пальцами – с шестью.
Я стиснул зубы.
Святой, благословен Ты! Не допусти!
Шестипалая ручка застыла, медленно опустилась.
– Гу-у! Гу!
Он что-то требовал. Чудные глаза взглянули в упор.
И сразу исчезли Тени…
Я был тут, я никуда не делся.
Но это был уже не я…
Кто-то другой сидел в старом тяжелом кресле.
Нет! Не сидел!
Стоял!
Вокруг был незнакомый сад, чужие лица – и только запах гари, такой привычный, был знакомым.
Дом пылал, пылал сад…
…Магнолии горели неохотно.
Дом, в полотнищах черного дыма, не желал сдаваться. Все эти старинные гобелены, посуда из серебра и фарфора, все эти ткани и резное дерево, дубовые балки и расписная известь потолков – все это сопротивлялось огню, как умело, и розовый мрамор садовых статуй давно уже сделался черным от копоти.
На коробку с коллекцией шлифованных линз наступили сапогом.
Собаку убили. Кошки разбежались. Улетела ручная сова, а белые мыши так и остались в доме.