Небольшой и изящный, тот вполне мог сойти за биток. Повозившись с незнакомой системой, прикинув, насколько удобно лежит в кулаке тяжелая пластиковая трубка, отец Алексий наконец снял кран с резьбы. Он хмыкнул довольно, взъерошил бородку и вернулся в комнату. Импровизированный биток уместился в том же кресле, но с другой стороны.
Сделать все нужно будет быстро. И сразу. Второй возможности учинить что-либо подобное Зверь ему не даст. Привяжет к креслу и оставит так на все оставшееся время. А заглядывать в гости будет лишь для того, чтобы убедиться, крепко ли держат веревки или что он там использует в качестве привязи.
Когда повернулась на несущих и сдвинулась в сторону панель, загораживающая смотровое окошко, священник спокойно сидел на своем месте. Руки, как и ведено, на подлокотниках. Ноги вытянуты. Очень удобно сидеть так в глубоком и мягком, обнимающем, как живое, кресле.
И первый удар - по легкой тележке с блюдами, отец Алексий нанес ногами.
Дальше пошло само.
Зверь качнулся в сторону. Быстрый парень, быстрее, чем может показаться, пока не видишь его в деле. Тележка, что должна была ударить, если не в пах, то хотя бы где-то близко, заставить нагнуться, прокатилась к дверям. А вот струя одеколона попала в глаза. Зверь зашипел от боли. Он должен был схватиться за лицо. Поднять руки. Естественный человеческий жест. Вместо этого убийца ударил. Вслепую. И в первый раз он не попал. Твердый кулак просвистел, едва-едва коснувшись скулы отца Алексия. А священник уже бил. Снизу, в область между носом и верхней губой. Он ни на секунду не задумался, что так людей убивают. И он-то не промахнулся. Только вот Зверь словно не почувствовал удара.
Мир вокруг взорвался. Полыхнуло алым и потемнело в глазах. Потом было тихое жужжание за пределами видимости, холодная влажная ткань на лице, и ныла челюсть.
Отец Алексий коснулся языком зубов. Нет. Не шатались. А казалось, что сейчас выпадут все.
Он лежал на диване, и Зверь, сидящий рядом, улыбался:
- И все-таки, почему христианин?
Ударить бы сейчас, но тело отказывалось повиноваться.
Губы… губы Зверя и вообще вся область, куда пришелся удар, должны были превратиться в кровавую кашу. Да что там, вообще все вышло наоборот. Ведь это Зверю положено было лежать. А ему, отцу Алексию, если оставлять все как есть, полагалось бы сидеть рядом с ним, обрабатывая раны. Но на лице убийцы не осталось ни следа. Словно и не случилось только что короткой бешеной стычки.
Священник одними глазами проследил, как Зверь смочил чем-то марлевый тампон. И снова ласковая прохлада на скулящей от боли челюсти.
- Ах да! - Убийца поморщился досадливо, заглянул в глаза пленнику, глубоко заглянул, словно в душу пытался проникнуть: - Вы можете говорить.
- Разве что с трудом, - осторожно произнес отец Алексий, мимоходом удивляясь странному чувству, словно говорить ему и вправду позволили только сейчас. И стоит ли говорить? Разговаривать с этим… Впрочем, найти в себе ненависти или хотя бы презрения не получалось. И надо бы порадоваться, - ведь действительно не подобает христианину, тем более священнику, ненавидеть или презирать своих врагов, но вместо радости было смутное недовольство собой. - Чтобы понять, нужно верить. - Он вспомнил наконец о вопросе Зверя. - В того единственного Бога, который создал нас и весь мир. В Бога, который всех нас любит и хочет, чтобы мы были достойны этой любви.
- Угу. - Зверь кивнул и сменил тампон, - Убедительно. Бога не выбирают.
Боль понемногу отступала. Стихло и жужжание. Открылась и тихо затворилась дверь.
- Пылесос, - объяснил убийца. - Ковер чистил. М-да, а меню придется пересмотреть: жевать вы теперь вряд ли сможете. Значит, так, святой отец, я полагаю, вам совсем не интересно будет провести оставшееся время, лежа пластом. Да и кормить вас с ложечки кажется мне не самой удачной идеей. Так что после моего ухода вы снова сможете двигаться. Но поверьте, лучше бы вам не повторять своих рискованных фокусов. Я знаю, что вы хороший боец, и я знаю, что я лучше, понимаете?
- Понимаю, - произнес отец Алексий. Что-то брезжило на самом краю сознания. Какая-то мысль… ухватить ее не получалось. Двигаться… снова сможете двигаться… И руки. Чуткие, гибкие, очень красивые руки… - Мы уже начали разговаривать, так, может, стоит продолжить? Заглядывайте в гости. Этак по-соседски. У меня ведь здесь даже книг нет.
- Хотите что-нибудь почитать? - предупредительно поинтересовался Зверь.
- Я предпочел бы с кем-нибудь побеседовать. Поскольку выбирать особо не приходится, единственным собеседником можете стать вы.
- Если это вас развлечет. - Убийца пожал плечами. - В любом случае сейчас я принесу вам поесть, потом рекомендую отдохнуть. Синяка быть не должно, но к вечеру снова может разболеться.
- Уж поверьте, что наличие или отсутствие синяка волнует меня меньше всего.
- Ну да. Под бородой не видно.
Когда Зверь вышел, священник вздохнул и попытался сесть.
У него получилось.
День уступил место вечеру. Как и предсказывал Зверь, челюсть снова начала болеть. Так что вместе с ужином обаятельный убийца принес отцу Алексию какое-то зелье в бутылочке и несколько марлевых тампонов.
- Подержите с полчасика. Это снимет боль. Иначе не заснете.
Его заботливость изумляла. Так же, как и спокойное дружелюбие.
- Я правильно понял, что вы собираетесь меня убить? - спросил священник, осторожно прихлебывая горячий, крепкий чай. Зверь сидел напротив, разглядывал небо сквозь узкое окошко.
- Правильно.
- В таком случае к чему это? - Отец Алексий показал на бутылочку. - Так ли важно мое самочувствие, если жить мне осталось два дня?
- Конечно, важно, - убийца перевел взгляд на собеседника. - Мне хотелось бы видеть вас бодрым и полным сил. Слабая жертва очень быстро сдается. Покоряется. Прекращает борьбу. Это плохо. Смерть должна приходить медленно, неспешно, страшно. Вы будете драться до конца, отдавая себя по капле, и в каждой этой капле будет вдесятеро больше силы, чем в разом отнятой жизни какого-нибудь перепуганного ничтожества.
- Значит ли это, - спокойно произнес священник, - что вы собираетесь убивать меня медленно?
- Значит, - кивнул Зверь. - Есть определенный набор правил, и я придерживаюсь их по возможности. Ваша смерть затянется на несколько часов. Полагаю, вы пройдете, умирая, все стадии от ненависти до отчаяния, от сопротивления до рабской покорности. В конце концов, вы разуверитесь даже в своем Боге.
- Неужели?
- Мне нравится ваша ирония, - черные глаза убийцы потеплели, - и ваша вежливость. Но, помнится, даже Христос незадолго до смерти упрекал Бога в том, что тот оставил его. Жаль, не было на Голгофе никого, кто смог бы оценить это.
Отец Алексий покачал головой:
Нынче немодно богохульствовать.
- Убивать священников тоже не в моде. Но ведь кто-то должен.
- Зачем?
- Зачем священников или зачем именно вас?
- Ну, на меня, полагаю, выбор пал совершенно случайно.
- Случайно ничего не делается. - Зверь разглядывал своего собеседника так же внимательно, как утром. - Я же сказал, что вы жертва. Жертва моя, но убить вас я собираюсь по приказу того, кому служу.
- Сатана! - Отец Алексий откинулся в кресле. Рассмеялся чуть слышно. - Подумать только, а я спрашивал, кто ваш хозяин! Как вы сказали тогда? Он далеко, и я вряд ли с ним встречусь? Ну конечно. Теперь понятно, почему священники. И прозвище ваше… Послушайте, но это же детство. Сколько вам лет, Зверь?
- Конечно, детство, - спокойно улыбнулся Зверь. - Дьяволу все равно, кого убивают, как убивают и убивают ли вообще. Но многие верят, что ему нужны смерти, особенно смерти тех, кто служит тому, другому. А я, уж поверьте, получаю свой маленький кусочек радости от хорошо выполненного убийства.
- Обыкновенный садизм, - понимающе кивнул священник. - Взращенный на почве какого-нибудь застарелого комплекса.
- Надо полагать, - легко согласился Зверь, - Я иногда пытаюсь понять, откуда что взялось. Но, знаете, это довольно слабая зарядка для ума. Слабее даже, чем устный счет.
- Не боитесь?
- Чего?
- Вы признаете существование Сатаны, следовательно, признаете и существование ада. Что ждет вас после смерти?
- Да уж не то, что вас. - Зверь задумчиво опустил взгляд. - И, конечно, если бы все жертвы были такими шустрыми, как вы, святой отец, я бы не зажился. Однако мне везет. Просто безобразно везет, и вы сегодня столкнулись с этим на практике, не так ли? Так что проживу я еще долго. И достаточно счастливо.
- А потом придется платить.
- Так ведь потом. Какое чудное средневековье получается, не находите? Христианский священник пугает ужасами загробной жизни погрязшего в грехах сатаниста.
- Большинство грехов - это соблазны. - Отец Алексий поставил пустую чашку. - И вполне понятно, что люди не находят в себе ни сил, ни желания противостоять им. Однако убийство - это не то, что может привлекать, и не то, без чего трудно обойтись.
- Слаб человек, - вздохнул Зверь, - А смерть, своя или чужая, это самый большой соблазн, какой только есть в мире. И если уж прощает церковь самоубийства…
- Простите? - Священник чуть приподнялся в кресле, но тут же опустился обратно. - Что значит прощает самоубийства?
- А разве не самоубийство совершил наш финансовый патриарх? - невинным тоном поинтересовался Зверь. Он словно и не заметил движения отца Алексия, как сидел, так и остался сидеть, - Сам выбрал день и час своей смерти и умер в срок. А вы, как я понимаю, отпустили ему все грехи. По неведению, конечно, но отпустили ведь. И похоронят самоубийцу на освященной земле, ведь так? И попадет он в рай… хотя в этом я сомневаюсь, но в любом случае, если и не пустят его на небеса, то уж не за такую ерунду, как добровольный уход из жизни.
- Вы хотите сказать, этот человек…
- Испортил собственные системы жизнеобеспечения. Да. Именно так.
- Я не знал об этом, - отец Алексий чуть скривился, - и отпустил грехи. Обмануть священника легко - он всего лишь человек, - но Бога обмануть невозможно. А покаяние совершается именно перед…
- Я вас перебью, простите. - Зверь поднялся. - Время позднее. Спать пора. Что же до грехов и соблазнов, вспомните лучше, что и вы сами когда-то готовы были убивать. Да еще как убивать. Ничуть не хуже, чем делаю это я. И сдается мне, не умерла в вас эта готовность, а просто затаилась до времени. Спокойной ночи.
Темно в комнате. Тусклые лунные лучи белесыми потоками льются сквозь узкие окна. Закрыта дверь. Отец Алексий задумчиво посмотрел на скрытый в резьбе выключатель. Спать пора. И вправду поздно уже.
Вразуми, Господи!
Вертится мысль на самом краю сознания. Осознание. Знание. Вот оно, тут, рядом, поймать бы только. Но как тень, что ловится на пределе видимости и исчезает, стоит присмотреться, как тень мысли…
Нет ничего. Но ведь было. Поблазнилось?
Привиделось?
Вразуми! Господи!
А утро ясное и свежее. Жить интересно и весело. Даже в одной клетке с хищным и опасным животным. С человеком. Он тоже мог бы назваться Зверем. Или его могли так назвать. Что снилось ночью? А что хорошего могло присниться, если этот, там, наверху, взывал к своему Богу с отчаянной страстностью первохристиан? Убить такого - дело чести, если бы была честь у экзекутора. Дело принципа, если бы были у него принципы. Убить такого интересно. И полезно. Во всех отношениях.
Немалая доля отнятой у трех позавчерашних покойников силы ушла на то, чтобы устоять на ногах после того удара. И еще больше на то, чтобы за несколько секунд залечить разбитые губы. Молодец священник. Это додуматься надо - одеколоном в глаза брызнуть. Впредь тебе, господин палач, наука. Не расслабляйся. Самому-то и в голову не пришло, что безобидные, мягкие и легкие бутылочки могут быть опасны. Все-то ты расцениваешь с точки зрения грубой силы.
Олег закончил разминку. Вымылся. Позавтракал. Настроение, несмотря на дрянные сны, было прекрасным. Прожить сегодня. А завтра вечером - все. Хорошая жертва будет хорошо умирать. И щенки из "Черного Ритуала" пачками станут валиться в обморок от страха. А те, кто не упадет, кто сумеет почувствовать и принять из его рук чудесный дар чужой смерти, из них люди вырастут. И новое убийство через месяц. Большое и красивое, как то, что предстоит завтра. А там до дня Всех Святых можно будет оставаться в небе, сил от двух церемоний хватит надолго. Если, конечно, не поступит еще какой-нибудь внеочередной заказ от магистра… магистр. Нет, плохо пахнет это дело. Разумом не понять, чутье звериное, Звериное, покою не дает.
Но ведь как раз в этом и дело.
Испугаешься сейчас, так и останешься на всю жизнь человеком. Будут, конечно, бояться. И нуждаться в тебе отчаянно тоже будут. Но при всем при том будут и знать, что ты, экзекутор, так же слаб, как все другие. Что сердце у тебя есть и душа какая никакая.
Пройти Посвящение, что ли? Продаться с потрохами. Интересно, сам-то магистр верит во все эти глупости с продажей души? Верит не верит, а уговорить пытается. Зачем, интересно? Хочет, чтобы убийца его прикормленный ручным стал? Нет уж. Много чести. Понять магистр не может, что палачу без него так же, как и ему без палача, не прожить.
Смерти нужны. Кровь нужна. Четырежды в году - это как минимум, а сколько еще убийств промежуточных, быстрых, почти незаметных. И еще, нередкие во время церемоний смерти тех, кто приходил в Орден, чтобы разнюхать, разведать, рассмотреть и рассказать не там, где следует, и не тем, кому стоит знать слишком много. Не так-то легко будет утолять голод, когда не окажется к услугам экзекутора всего прекрасно отлаженного механизма Ордена. Без сети "нор", без смены машин, без надежного прикрытия, долго ли проживет такой наркоман?
Долго. Положа руку на сердце - достаточно долго. Потому что есть уже свое. Не столь могучее, не столь широко раскинутое, но есть. Однако лениво ведь. Лениво.
Утро ясное и свежее. Голова почти не болит. И челюсть как новая. А ведь Зверю ничего не стоило переломать ему все кости. Интересно, кто это придумал, что большой парень всегда уделает маленького парня? Шутник какой-то, не иначе.
Сатанист. Глупо-то как. И как страшно. Отец Алексий знал, что в большинстве случаев сатанизм - забава для детей. Многие проходят через это, но почти все излечиваются рано или поздно. Есть вещи куда более серьезные, интересы куда более жизненные. Разумеется, встречаются люди больные, с насквозь прогнившей душой, находящие какое-то извращенное удовольствие в служении злу.
В изуверских убийствах.
И, конечно, были, есть и будут люди, которые строят свое благополучие на чужой искренней вере. Люди, отбивающие хлеб у церкви.
Отец Алексий закончил отжиматься и отправился по комнате на руках, машинально считая шаги. Если быть честным с самим собой, то действительно, церковь занималась примерно тем же самым. Так повелось от века. Православие жило за счет подаяния и милостыни. Но церковь и отдавала сторицей. И не только в трудные для Отечества годы. Сколько пожертвований получили школы, больницы, дома престарелых и детские приюты…
Приюты…
"Оправдываешься?" - ехидно поинтересовался священник сам у себя.
И мысль ускользнула. Так же, как ускользала всю ночь.
Убийство. Убийство… Господи, он ведь действительно готов был убить. Тело действовало само, без проблеска мысли. Делал, как учили. И сейчас холодными мурашками по телу запоздалый страх. А если бы убил?! Как быть тогда?
О том, что его самого смерть ждала буквально на следующий день, священник не забывал ни на миг. Спасти себя было необходимо, но не ценой чужой жизни, пусть и жизни убийцы Смерть - таинство страшное и великое, и не людям решать, когда и к кому придет она.
В положенное время появился Зверь. Привез завтрак. Поинтересовался самочувствием. Спокойный и вежливый, как вчера.
Отец Алексий убедился уже, что в ванной не осталось ничего хоть сколько-нибудь опасного. Кран, да. Кран был поставлен на место и прикручен так, что снять его без инструментов было невозможно.
- Задним умом медведь умен, - пробормотал отец Алексий вместо "доброе утро".
- Да толку в нем, - вздохнув, продолжил Зверь. - Вы наверняка придумаете что-нибудь еще. Целый день впереди. Попробуйте порвать простыни на веревку. Если переставить вон то кресло сюда, к дверям, веревку можно будет зацепить за его ножки и протянуть у самого пола.
- Чтобы натянуть, когда вы войдете?
- Ну да.
- Ничего не выйдет. Я думал об этом. От моего кресла до того места, где вы споткнетесь, слишком далеко. А вчерашняя моя попытка нападения убедительно доказывает бесполезность прямой атаки даже с расстояния, куда более близкого. Кстати, ведь я вас ударил. Как же получилось, что на вас ни царапины?
Зверь покачал головой:
- Все разговоры после ужина. Вам принести что-нибудь почитать?
- Не хочу показаться банальным, но, может быть, здесь найдется Библия? Или вы таких книг не держите из принципа?
- Отец Алексий, - укоризненно протянул Зверь. - За кого вы меня принимаете? Не могу сказать, что священное писание - моя настольная книга, но уж для вас-то найдется экземпляр. Правда, без обложки. Очень она твердая и тяжелая. Это ничего?
- Без обложки, это не страшно, - в тон убийце ответил священник, - главное, чтобы без порнографических картинок между страницами.
- Хм… - Зверь, уже стоящий в дверях, задумался. - Удивительно, почему Библия с порнографией пришла в голову вам, а не мне? Ладно, принесу. Без обложки и без картинок.
Ветхий завет выучен уже, казалось бы, наизусть. Сколько же можно читать его и перечитывать, пытаясь открыть для себя что-то новое? До бесконечности, наверное. Особенно сейчас, когда горячим нетерпением налито тело. Когда хочется бить и убивать… как это страшно все-таки. Непривычно, но кажется почему-то таким естественным.
Очень важно понять, как случилось, что удар, который должен был если не убить, то хотя бы оглушить надолго, не нанес ни малейшего вреда.
И не менее важно найти оправдание этой своей готовности лишить жизни другого человека.
"Око за око".
Были времена, когда священники сражались, как солдаты. Погибали и убивали. Значит ли это, что сейчас, здесь, спасая свою жизнь, он, отец Алексий, может убить, чтобы выжить?
В общем, да. Допустимо убийство ради спасения близких или себя самого. Но невозможно служить после пролития крови. Литургия - важнейшая из служб, становится недоступна.
И, по правде сказать, убивать конкретного человека, этого самого Зверя, спокойного, обаятельного, дружелюбного, не хотелось совсем. Это нежелание исчезнет, как только вновь дойдет до дела. В бою очень легко забыть, кто перед тобой - друг или враг. В бою есть противник, и ты должен победить, или победят тебя. Должен убить, или тебя убьют.
Что же смущает?
За что так упорно цепляется разум, что за мысль не дает покоя?
Неприметная внешность.