Хотя я уже понимал, что человеческое общество день ото дня становится все менее открытым, все более опутанным неприятными и никому не нужными запретами и ограничениями, но знал тем не менее, что для любовников не считается позорным делить одно ложе до свадьбы, если они оба имеют один и тот же социальный статус. Узнав об этом, я почувствовал значительное облегчение. Думаю, что Бессмертный Герой - каковым меня считали - и принцесса могут составить вполне приличную пару. Но мешали мне в общем-то не общественные запреты - сама Иолинда противилась такому развитию событий. И тут мне не могла помочь ни неограниченная свобода, ни пресловутые "привилегии", ни "вседозволенность". Странно, но почему-то многие в двадцатом веке считают (интересно, поймут ли те, кто прочтет эти строки, что означают эти два слова: "двадцатый век"?), что если законы морали, самим же человеком созданные, - и прежде всего те, что касаются половых отношений, - будут низвергнуты, то немедленно начнется немыслимая всеобщая оргия. При этом почему-то сбрасывается со счетов такой общеизвестный факт, что человек способен по-настоящему любить всего лишь один-два раза в жизни. И, кроме того, может быть сколько угодно иных причин, по которым люди не захотят заниматься сексом с кем попало, даже если это будет официально разрешено законом.
В случае с Иолиндой я колебался потому, что не желал становиться всего лишь заменителем ее собственного отца и играть роль "мудрого старца"; она же колебалась потому, что ей необходимо было увериться в том, что мне можно "верить". Джон Дэйкер назвал бы подобные отношения невротическими. Может быть, это и так, но, с другой стороны, что ненормального в поведении в общем-то совершенно нормальной девушки, если ей немножко боязно при виде того, кого она собственными глазами совсем недавно видела встающим из могилы?
Но довольно об этом. Могу лишь сказать, что, несмотря на горячую взаимную любовь, мы с Иолиндой ничем таким не занимались - вот и все. Мы даже не обсуждали подобной возможности, хотя страстные призывы все время готовы были сорваться у меня с языка…
Но, что самое странное, страсть моя к прекрасной Иолинде начала постепенно как бы таять. Я по-прежнему любил ее от всего сердца, она была мне дороже всего на свете, но выражать свои чувства, если так можно выразиться, физически потребности у меня больше не возникало. Это уж совсем было на меня не похоже. Или, точнее, было не похоже на Джона Дэйкера!
Но, по мере того как приближался день нашей разлуки, во мне стало крепнуть желание хоть в чем-то выразить свою любовь, и однажды, когда мы прогуливались по цветущим галереям, я остановился, нежно положил руку ей на затылок, чуть поглаживая шею под белокурыми волосами, и повернул ее лицом к себе.
Она кротко посмотрела на меня и улыбнулась. Губы ее слегка раздвинулись, и больше она не успела сделать ни одного движения: я тут же наклонился и тихонько поцеловал Иолинду. Сердце у меня екнуло от счастья. Я крепко прижимал девушку к себе, чувствуя, как взволнованно приподнимается и опускается прекрасная грудь. Потом поднял ее ладонь и приложил к своей щеке, любуясь чарующей красотой Иолинды. Пальцы мои запутались в густых волосах, я ловил теплое свежее дыхание, когда губы наши снова и снова соединялись. Она вложила свой кулачок в мою руку, зажмурилась, потом широко открыла глаза, и в них было счастье, подлинное счастье, впервые за это время. Мы отпрянули друг от друга.
Дыхание ее все еще было прерывистым, она что-то шептала себе под нос, но я снова помешал ей. Она как-то выжидающе улыбнулась мне, одновременно гордо и нежно.
- Когда я вернусь, - ласково сказал я ей, - мы с тобой станем мужем и женой.
Она сперва посмотрела на меня удивленно, но потом слова - их сокровенный смысл - дошли до ее сознания. Таким способом я пытался внушить ей, что верить мне можно. Это был тот единственный способ, который я оказался в состоянии придумать. А может быть, Джон Дэйкер поступил так чисто инстинктивно, не знаю.
Иолинда кивнула и сняла с пальца редкой работы кольцо - золотое, с жемчугом и розовыми бриллиантами. Кольцо это она надела мне на мизинец.
- Подарок - в знак моей любви к тебе, - сказала она, - и того, что я принимаю твое предложение. Если хочешь, то это еще и талисман, который принесет тебе удачу в сражении, и просто - память обо мне. Чтобы ты не поддался на искушения этих проклятых элдренских красоток… - тут она не выдержала и улыбнулась.
- Много же у этого кольца назначений! - заметил я.
- Столько, сколько тебе захочется самому, - откликнулась она.
- Спасибо тебе.
- Я люблю тебя, Эрекозе, - просто сказала она.
- И я люблю тебя, Иолинда. - Я помолчал и прибавил: - Вот только грубоват я в любви, верно? Мне и подарить-то тебе на память нечего. Мне даже как-то неловко… Это несправедливо…
- Твоего слова мне вполне достаточно, - сказала она. - Поклянись, что ты вернешься ко мне.
Я смотрел на нее в замешательстве. Ну разумеется, я вернусь к ней!
- Поклянись! - сказала она.
- Ну конечно, поклянусь. Даже и речи не может быть…
- Поклянись.
- Я готов поклясться и тысячу раз, если одного недостаточно. Клянусь. Я клянусь, Иолинда, что вернусь к тебе, моя любимая, свет моих очей…
- Да, теперь хорошо, - она, казалось, была удовлетворена.
На дальнем конце галереи послышался стук торопливых шагов, и я признал в спешащем к нам человеке одного из своих рабов.
- Ах, хозяин, вот вы где! Король Ригенос просил меня привести вас к нему.
Был уже довольно поздний вечер.
- А что угодно его величеству? - спросил я.
- Он не сказал, хозяин.
Я улыбнулся Иолинде и сжал ее руку в своей.
- Что ж, прекрасно. Предстанем перед королем.
Глава VII
Боевые доспехи Эрекозе
Раб привел нас в мои собственные апартаменты. Но там никого не было, кроме моей обычной "свиты".
- А где же король Ригенос? - спросил я.
- Он просил вас подождать здесь, хозяин.
Я снова улыбнулся, глядя на Иолинду. Она улыбнулась мне в ответ.
- Очень хорошо, - сказал я. - Мы подождем здесь.
Ждать нам пришлось не долго. Вскоре в комнату, где мы сидели, один за другим начали входить рабы, которые несли какие-то довольно неуклюжие металлические предметы, завернутые в промасленный пергамент. Я смотрел на все это, страшно заинтригованный, хотя и старался не показать виду, что взволнован.
Потом наконец явился и сам король Ригенос. Он, казалось, был значительно более возбужден, чем обычно, да и Каторна, вопреки обыкновению, с ним не было.
- Здравствуй, отец, - сказала Иолинда. - Я…
Но король Ригенос поднял руку, приказывая ей замолчать, и обернулся к рабам.
- Снимите покровы, - велел он им. - Да поторапливайтесь!
- Король Ригенос, - начал было я, - мне бы хотелось сообщить…
- Прости, лорд Эрекозе. Посмотри сперва, что я принес. Это долгие годы хранилось в самых потаенных подземельях дворца. Они ждали тебя, Эрекозе. Тебя!
- Ждали?..
И тут последний кусок пергамента был сорван и отброшен на каменные плиты пола. Взору моему открылось дивное зрелище.
- Это боевые доспехи Эрекозе. Они покоились в каменной гробнице, в самом глубоком подземелье, и ждали, когда Эрекозе снова сможет облачиться в них.
Латы были из черного сверкающего металла. Они казались совершенно новыми. Их создатель был величайшим в истории человечества мастером, ибо латы являли собой образец подлинного искусства.
Я взял в руки нагрудную пластину.
В отличие от доспехов Королевской Гвардии, эти были совершенно гладкими, лишенными каких бы то ни было выпуклых украшений. Из гофрированного металла были только наплечники, которые широкими крыльями прикрывали шею и голову от удара мечом, топором или копьем. Шлем, нагрудные пластины, ножные латы и все остальное было гладким.
Металл был легким, но, видимо, очень прочным, как и тот, из которого сделан был мой меч. Черная его полированная поверхность сверкала. Блеск был ярким - почти слепил глаза. В своей простоте доспехи эти действительно были прекрасны - столь прекрасным может быть лишь произведение подлинного искусства и мастерства. Единственным украшением служил густой султан алого цвета, сделанный из конского волоса и прикрепленный к верхушке шлема. Я прикоснулся к латам с почтением: так касаются шедевра тонкой работы; однако в данном случае шедевр был предназначен для того, чтобы защитить мою жизнь, так что как бы то ни было, а почтение мое от этого значительно возрастало!
- Благодарю тебя, король Ригенос, - сказал я, испытывая самую горячую признательность. - Я надену эти доспехи в тот день, когда мы выступим в поход против элдренов.
- Этот день - завтра, - тихо сказал король.
- Как?
- Сегодня прибыл последний из наших боевых кораблей. Сегодня было завершено комплектование экипажей. Сегодня была установлена последняя пушка. Утром будет высокий прилив - мы должны этим воспользоваться.
Я уставился на него. Не провели ли меня? А что, если Каторн заставил короля не открывать мне дня и часа начала похода? Но по лицу короля никак нельзя было сказать, что он что-то таит в душе. Я отбросил сомнения и решил считать его слова искренними. Потом посмотрел на Иолинду. Она была совершенно потрясена.
- Утром… - проговорила она.
- Да, завтра утром, - подтвердил король Ригенос еще раз.
Я прикусил губу.
- Но тогда мне нужно как-то приготовиться…
- Отец… - начала было Иолинда.
Он посмотрел на нее:
- Да, дорогая, я тебя, слушаю.
Я заговорил первым, но вдруг остановился. Она быстро взглянула на меня и тоже не проронила ни слова. Как-то не получалось просто сказать ему об этом, и вдруг нам показалось, что лучше пока сохранить нашу любовь, наш союз в тайне. Ни она, ни я не знали, почему это так нужно.
Король проявил такт и решил удалиться первым.
- Чуть позже мы обсудим с тобой последние детали, лорд Эрекозе.
Я поклонился. Он вышел.
Мы с Иолиндой какое-то время ошарашенно смотрели друг на друга, потом бросились друг другу в объятия и заплакали.
Джон Дэйкер никогда бы об этом не написал. Он, конечно же, посмеялся бы над подобной сентиментальностью. Как и над теми, кто счел бы чрезмерно важным военное искусство. Да, Джон Дэйкер никогда бы не написал об этом, но я должен.
Я чувствовал, как в душе моей зародилась и крепнет жажда битвы. Былое, давно забытое возбуждение снова охватило меня. Но сильнее этого чувства все же была моя любовь к Иолинде. Любовь эта казалась мне более спокойной, более чистой, дающей куда большее удовлетворение, чем обычная плотская любовь. Это было нечто совсем иное. Возможно, это и была та самая рыцарская любовь, которую превыше всего превозносили святые отцы.
Джон Дэйкер на моем месте непременно заговорил бы о подавленном половом влечении и мечах в качестве символов полового сношения. И так далее, и тому подобное.
Может быть, он оказался бы прав. Но мне так не хотелось, чтобы он оказался прав, хотя я прекрасно представлял себе все разумные доводы, которыми можно было бы подкрепить подобную точку зрения. Во все времена люди стремились видеть все только сквозь призму собственных сиюминутных представлений. Понятия, свойственные этому обществу, явно отличалась от моих, но я лишь весьма смутно представлял себе, сколь велики эти отличия. Пока что мне всего лишь хотелось соответствовать представлениям Иолинды о герое. Вот и все. И последующие события, по-моему, развивалась (в отношении меня) именно в этих рамках.
Я взял в ладони личико Иолинды, наклонился и поцеловал ее в лоб; она же поцеловала меня прямо в губы и сразу ушла.
- Увижу ли я тебя утром? - спросил я, когда она была на пороге.
- Да, - ответила она, - да, любовь моя, если это будет возможно.
После ее ухода не было ощущения печали. Я спокойно снова проверил свои доспехи и оружие, а потом спустился в большую гостиную, где вокруг стола стояли король Ригенос и его главные военачальники и изучали огромную карту континента Мернадин, а также водное пространство, отделяющее Мернадин от Некралалы.
- Мы выступаем в поход завтра утром вот здесь, - сказал мне Ригенос, ткнув пальцем в бухту близ Некранала. Здесь река Друнаа впадала в море, и здесь находился порт Нунос, где и собрался к этому времени весь наш флот. - Боюсь, Эрекозе, что без определенных церемоний нам не обойтись. Необходимо соблюсти определенные ритуалы. Мне кажется, я уже тебе о них рассказывал в общих чертах.
- Да, - сказал я. - Хотя эти церемонии иногда представляются мне более сложными и кровожадными, чем сама война.
Военачальники рассмеялись. Они, хотя и держались со мной несколько настороженно, в общем-то мне скорее симпатизировали, потому что я вполне сумел доказать (самому себе на удивление), что отлично разбираюсь в вопросах тактики и прочих воинских премудростей и искусств.
- Но в данном случае церемония необходима, - сказал Ригенос. - Необходима для народа. Для них это уже нечто вещественное. Они как бы тоже приобщатся к нашим грядущим военным подвигам. К тому, что мы с тобой будем совершать вместе.
- Вместе? - изумился я. - Не ослышался ли я? Неужели вы тоже отправитесь в поход, ваше величество?
- Да, - тихо сказал Ригенос. - Я решил, что это необходимо.
- Необходимо?
- Да, - больше он ничего прибавить не пожелал - возможно, из-за присутствия своих военачальников. - А теперь давайте продолжим. Завтра нам всем нужно встать очень рано.
И в течение всего этого совещания я не сводил глаз с лица короля.
Никто, по-моему, не ожидал, что он решит сам отправиться в этот поход. Ничего зазорного не было бы в том, чтобы он остался в столице. Но он принял иное решение, грозившее ему опасностью и сулившее такие передряги, которые были бы даже слишком тяжелы для него, так не любившего войну.
Почему же он решился на это? Может быть, для того, чтобы самому себе доказать, что и он умеет драться? Но ведь это-то он уже доказал. Или потому, что он завидует мне? Не совсем мне доверяет? Я глянул на Каторна, но лицо того, как всегда, было недовольным, угрюмым.
"Ну что ж, - подумал я про себя. - Все равно размышления на этот счет ничего мне не дадут. А реальность такова, что король Ригенос, пожилой и не очень-то крепкого здоровья человек, намерен идти в поход вместе со своим войском. Отлично. По крайней мере, это придаст войскам мужества. А мне поможет бороться с происками Каторна".
Вскоре совещание закончилось, и мы разошлись по своим спальням. Я сразу же лег, но довольно долго не мог заснуть: лежал и думал об Иолинде, о составленных мной планах сражений, о том, каково это будет - вновь схватиться в бою с элдренами. Последнее я совсем плохо представлял себе (хотя мне сообщили, что "они свирепы и коварны"); я даже не знал толком, как они выглядят, ибо все уговаривали меня, что больше всего они похожи "на злых духов из преисподней".
Я понимал, что вскоре получу ответы хотя бы на большую часть этих моих вопросов. Потом я заснул, и в ту ночь, перед началом нашего похода на Мернадин, снились мне весьма странные сны.
Я видел башни среди болот и озер, огромные армии, странные копья, испускавшие пламя, странные летающие машины из металла, крылья которых на лету хлопали, как у птиц. Я видел чудовищно громадных фламинго, какие-то целиком закрывавшие лицо шлемы, напоминавшие морды страшных зверей…
Я видел драконов - эти огромные рептилии, казалось, изрыгавшие злобу, летели, раскинув крылья, под самыми небесами, покрытыми черными тучами. Я видел какой-то прекрасный город - весь в руинах, объятый языками пламени. Какие-то существа являлись мне - то были, конечно, не люди, но Боги. Я видел какую-то женщину, имени ее я вспомнить не мог, и рядом с ней рыжеволосого коротышку, который, как мне показалось, некогда был моим другом. Потом все заслонил огромный меч - величественный, черного металла, куда более могущественный, чем тот, которым я владел сейчас, и что самое странное, этот меч и я сам были как бы одним и тем же существом, он был мною!
Потом я увидел скованный льдами мир; по безбрежным ледяным просторам плыли странные величественные суда с наполненными ветром парусами. Суда приводили в движение какие-то черные животные, похожие на китов.
Я видел неведомый мир - а может быть, и другую вселенную? - где не было линии горизонта, где весь воздух переливался, словно мозаика из драгоценных камней, да, собственно, это был вовсе и не воздух, а некое довольно плотное вещество, которое постоянно меняло свои очертания, словно туман, а люди и предметы, лишь на мгновение вынырнув оттуда, сразу же исчезали в этом тумане снова. Это происходило явно не на Земле. Да, конечно, я был на борту космического корабля, и корабль этот плыл по неведомым человеку мирам.
Я видел пустыню, по которой брел, спотыкаясь и плача и чувствуя себя самым одиноким из всех когда-либо существовавших людей.
Я видел тропические леса - чудовищные джунгли, где гигантские травы обвивали стволы первобытных деревьев. Сквозь эти заросли видны были громоздкие, раскиданные как попало строения. Сам же я держал в руках странное оружие - не меч, не ружье, а нечто куда более могущественное…
Я мчался верхом на странных животных и встречался со странными людьми. Видел вокруг себя удивительные места - прекрасные и пугающие одновременно. Сам летал на странных машинах с крыльями и на космических кораблях, сам правил колесницами… Я ненавидел. Я любил. Я создавал империи и уничтожал целые народы. Я многих убил и сам был убит множество раз. Я праздновал победу, я униженно ползал на брюхе. И у меня было множество имен. Имена эти гулким эхом гудели в моей голове. Их было много, слишком много. Слишком…
И не было мира. Всюду была война, только война.
Глава VIII
В походе
Когда я проснулся утром, сны мои улетели прочь, но настроение было подавленное. Я проявлял явную склонность к рефлексиям и в данный момент желал лишь одного: хорошую крепкую сигару.
Я попытался выкинуть это из головы. Насколько мне было известно, Джон Дэйкер никогда не курил сигар. Он и сорта-то их никогда не различал, а тут мне требовался вполне определенный сорт! С чего бы это? Вспомнилось еще одно имя - Джереми… И оно тоже казалось мне смутно знакомым.
Я сел в постели, увидел знакомые стены, и тут же эти два слова смешались со всеми прочими, являвшимися мне во сне; я встал и прошел в другую комнату, где рабы уже заканчивали готовить для меня ванну. С удовольствием погрузившись в воду, я стал мыться. Голова сразу начала работать более четко, я сосредоточился на том, что мне непосредственно предстояло сделать. И все же ощущение подавленности не проходило, мне даже показалось, что я потихоньку схожу с ума или неведомым путем оказался втянутым в чью-то чужую шизофреническую фантазию.
Когда рабы принесли мои доспехи, я сразу почувствовал себя значительно бодрее. И снова восхитился красотой этих лат и тем удивительным мастерством, с каким они были сделаны.