– Что они кричат? – шепотом спросила она у Сайласа.
– Зовут кое-кого, – сказал он, шаря по толпе взглядом. – Они хотят увидеть главный бой. Хотят увидеть Утера Доула. – Он улыбнулся ей холодной, мимолетной улыбкой. – Вы его узнаете, – сказал он. – Как только увидите, сразу узнаете.
А потом детонация от этого имени рассыпалась на радостные вскрики и аплодисменты, слившиеся в восторженную волну, которая все нарастала, по мере того как один маленький дирижабль, отцепившись от корабельной мачты, начал приближаться к платформе. На его гребне красовался пароход на фоне красной луны – символ Саргановых вод. Гондола внизу была из полированного дерева.
– Это дирижабль Любовников, – сказал Сайлас. – Они ненадолго расстаются со своим помощником – сейчас будет еще одна "импровизированная" схватка. Я знал, что он не удержится.
Дирижабль остановился в шестидесяти футах над платформой, и вниз полетела веревка. Зрители разразились безумными вскриками. С удивительной ловкостью и быстротой из гондолы выбрался человек и, перебирая веревку руками, спустился на забрызганную кровью площадку.
Он стоял босой, с обнаженной грудью, в одних только кожаных штанах. Руки его свободно висели по бокам, а он медленно поворачивался, чтобы обозреть всю толпу, которая теперь, когда он спустился, замерла в ужасе. Когда наконец его лицо повернулось к Беллис, она ухватилась за перила перед собой, а дыхание ее тут же перехватило: она узнала его – тот самый коротко стриженный человек в сером, убийца, захвативший "Терпсихорию".
Непонятно каким образом, но нескольких бойцов уговорили сражаться против него.
Доул (печальнолицый убийца капитана Мизовича) стоял не шевелясь, он не потянулся, не расправил мышцы. Он просто стоял и ждал.
Четыре его противника на краю платформы заметно волновались. Их воодушевлял энтузиазм толпы, которая кричала и бесилась, подбадривая бойцов, а они, переминаясь с ноги на ногу, договаривались о тактике боя.
Лицо Доула было абсолютно непроницаемым. Когда его соперники выстроились против него полукругом, он неторопливо принял бойцовскую стойку: чуть приподнял руки, подогнул колени – вид совершенно расслабленный.
В течение первых жестоких, удивительных секунд Беллис даже не дышала – одна рука прижата ко рту, губы стиснуты. Потом она изумленно вздохнула вместе с остальной толпой.
Казалось, что Утер Доул, по сравнению с остальными, живет в другом времени. Он был словно гость в этом мире, гораздо более грубом и медлительном, чем его собственный. Несмотря на свое массивное тело, двигался он с такой скоростью, что возникало впечатление, будто сила тяжести действует на него не так, как на других.
В его движениях не было ничего лишнего. Он наносил удары то ногой, то рукой, осуществлял блокировку, его конечности меняли положение крайне плавно и экономно, словно действовала машина.
Доул нанес удар открытой рукой, и один из его противников свалился без чувств. Доул сделал шаг в сторону, замер на одной ноге, а другой два раза ударил в солнечное сплетение второго, потом той же ногой отразил нападение третьего. Он делал развороты и бил без замаха, жестоко и точно, с поразительной легкостью побивая противников.
Последнего он уложил броском – схватил за руку, потащил ее на себя, а вместе с рукой и самого бойца. Казалось, что Доул переворачивается в воздухе, готовя свое тело к приземлению, и наконец он оказался на спине поверженного противника, которого обездвижил, вывернув ему руку.
Зрители сначала погрузились в долгое молчание, а потом из толпы, словно кровь из струподелов, хлынули аплодисменты и одобрительные выкрики.
Беллис смотрела. Внутри нее все похолодело, дыхание перехватило.
Сбитые с ног поднялись сами или их унесли с арены, а Утер Доул стоял, дыша тяжело, но ритмично. Руки его свободно свисали вниз, на мускулах сверкали капельки пота и крови побежденных.
– Телохранитель Любовников, – сказал Сайлас; публика вокруг безумствовала. – Утер Доул. Ученый, беглец, солдат. Специалист по теории вероятностей, истории Призрачников и боевым искусствам. Телохранитель Любовников, их помощник, убийца и пират у них на службе, отважный воин. Вот это-то вы и должны были увидеть, Беллис. Вот это-то и станет препятствием для нашего бегства.
Они направились в ночи по извилистым закоулкам квартала Ты-и-твой через Шаддлер в Саргановы воды, на "Хромолит".
Шли они молча.
Когда бой Доула подходил к концу, Беллис увидела кое-что, поразившее и напугавшее ее. Когда он повернулся – пальцы растопырены, грудь напряжена и дыбится, – она увидела его лицо.
Все его мускулы были напряжены, натянуты, отчего на лице появилось выражение дикой жестокости – ничего подобного ей еще не доводилось видеть.
Потом, мгновение спустя, когда Доул, одержав победу, раскланивался с толпой, он снова стал похож на задумчивого священника.
Беллис могла представить себе некий непостижимый и мистический свод бойцовских правил, который позволял драться без ожесточения – так, словно ты святой. Равным образом могла она вообразить, как человек впадает в дикость, как в нем с первобытной яростью берут верх атавистические инстинкты. Но то, что она увидела в Доуле, поразило ее.
Она размышляла об этом позднее, лежа в кровати и прислушиваясь к звуку дождя. Доул готовился и восстанавливался, как монах, сражался, как машина, а чувствовал себя, похоже, хищным животным. Эта неистовость испугала ее гораздо сильнее всех знакомых ему боевых искусств. Искусствам можно научиться.
Беллис помогала Шекелю читать книги, которые становились все более сложными. Она оставила парня в детском отделе, а сама вернулась в комнату, где ее ждал Сайлас.
Они выпили чаю, поговорили о Нью-Кробюзоне. Сайлас показался ей печальнее, спокойнее, чем обычно. Она спросила, в чем причина, но в ответ тот лишь покачал головой. Впервые со дня их знакомства Беллис испытала к нему что-то вроде жалости или сострадания. Сайлас хотел что-то сказать или спросить, и она не торопила его.
Она передала ему то, что сообщил ей Иоганнес. Она показала книги этого натуралиста и объяснила, каким образом пытается добыть тайну Армады из этих томов, не зная даже, какие из них по-настоящему важны и что в них нужно искать.
В половине двенадцатого, после затянувшегося молчания, Сайлас повернулся к ней.
– Беллис, почему вы оставили Нью-Кробюзон? – спросил он.
Она открыла рот, готовая ответить обычными своими экивоками, но не произнесла ни слова.
– Вы любите Нью-Кробюзон, – продолжал он. – Или, может быть, лучше сказать иначе? Вам необходим Нью-Кробюзон. Вы не можете расстаться с ним, так что ваш поступок совершенно непонятен. Почему вы уехали?
Беллис вздохнула, но вопрос повис в воздухе.
– Когда вы в последний раз были в Нью-Кробюзоне? – спросила она.
– Более двух лет назад, – сказал Сайлас, задумавшись ненадолго. – А что?
– Там, в Дженгрисе, до вас не доходили никакие слухи?.. Вы ничего не знаете о Летнем кошмаре? Проклятии сна? Сонной болезни? Полуночном синдроме?
Он неопределенно покачивал головой, роясь в памяти.
– Я слышал кое-что от одного купца несколько месяцев назад.
– Это случилось шесть месяцев назад, – сказала она. – Тэтис, синн… Лето. Что-то произошло. Что-то сталось с… с ночами. – Она неопределенно покачала головой. Сайлас доверчиво слушал. – Я до сих пор понятия не имею, что это было. Мне важно, чтобы вы это знали. Произошли две вещи. Первое – это ночные кошмары. Людей стали мучить кошмары. То есть кошмары начались у всех. Словно все мы… дышали каким-то зараженным воздухом или что-нибудь в этом роде.
Беллис ничего толком не могла объяснить. Она помнила тот мучительный страх, когда она неделями боялась уснуть, потому что просыпалась с криками и истерическими рыданиями.
– А второе… это была болезнь или что-то такое. Люди повсюду начали заболевать. Все расы. Эта болезнь… Она убивала разум так, что не оставалось ничего, кроме тела. Людей по утрам находили на улицах или в своей постели – живых, но безумных.
– И здесь была какая-то связь?
Беллис скользнула по нему взглядом и кивнула, потом покачала головой.
– Не знаю. Никто не знает. Но похоже, что так. А потом все это прекратилось. Внезапно. Люди уже говорили о введении военно-полевых судов, об открытом выходе милиции на улицы… Это был кризис. Настоящий ужас. И все без видимых причин. Наш сон был нарушен, сотни людей сошли с ума – они так никогда и не поправились… А потом вдруг все кончилось. И тоже без каких-либо причин. – Она продолжила после небольшой паузы: – Когда все улеглось, пошли слухи… Каких только слухов об этом не шло. Демоны, Вихревой поток, неудачные биологические эксперименты, новая разновидность вампиризма… Никто ничего толком не знал. Но некоторые имена повторялись все чаще и чаще. А потом, в начале октуария, начали исчезать знакомые мне люди… Поначалу до меня дошла история об одном общем приятеле, которого никак не могут найти. Потом, немного спустя, пропал еще один, потом еще. Я пока что не беспокоилась. Никто не беспокоился. Но пропавшие так и не вернулись. А власти подбирались ко мне все ближе и ближе. Первого исчезнувшего я едва знала. Второго видела на вечеринке за несколько месяцев до этого. Третий работал со мной в университете, и мы с ним встречались время от времени за бокалом вина. А слухи о Летнем кошмаре становились все настойчивее, все громче произносились имена, я слышала их снова и снова… наконец громче всех стало называться одно имя. Во всем винили одного человека – он был связующим звеном между теми, кто исчезал, и мной… Звали его дер Гримнебулин. Он – ученый и… и, видимо, предатель. За поимку его объявили вознаграждение… вы ведь знаете, как милиция распускает такие слухи – все полунамеки да недомолвки, а поэтому точной суммы никто не знал. Но все были убеждены, что он исчез и правительство жаждет его разыскать… И вот стали арестовывать людей, которые знали его, – коллег, знакомых, друзей, любовниц. – Она с мрачным видом выдержала взгляд Сайласа. – Мы были любовниками. Дерьмо господне, это было четыре или пять лет назад. А к тому времени уже два года как не общались. До меня доходили слухи, что он завязал роман с одной хеприянкой. – Она пожала плечами. – Куда уж он там исчез, неизвестно, но люди мэра пытались его разыскать. И я чувствовала, что скоро настанет и мой черед исчезнуть… Это у меня превратилось в манию, но для того были все основания. Я перестала ходить на работу, я стала избегать знакомых, я поняла, что жду ареста. Милиция, – в голосе ее послышалась неожиданная страсть, – суки, стали хуже волков… Мы с Айзеком были близки. Мы жили вместе. Я знала, что милиция захочет поговорить со мной. И если они и выпускали тех людей, которых забирали, то я никого из них не видела. А на те вопросы, которые они могли задать, у меня не было ответов. Одним богам известно, что в милиции могли бы сделать со мной.
Ах, какое страшное, отчаянное время тогда началось для Беллис. У нее всегда было мало близких друзей, а к тем, что были, она боялась обращаться, опасаясь повредить им или стать жертвой доноса. Она помнила свои безумные приготовления, покупки и продажи украдкой, на бегу, помнила ненадежные убежища. Нью-Кробюзон стал для нее жутким местом, гнетущим, жестоким, тираническим.
– И вот я составила план. Я поняла… поняла, что должна бежать. У меня не было ни денег, ни знакомых в Миршоке или Шанкелле. Времени, чтобы все толком организовать, тоже не было. Но правительство платит тем, кто отправляется в Нова-Эспериум.
Сайлас начал неторопливо кивать. Беллис с неожиданным смехом вскинула голову:
– Так вот, один правительственный орган искал меня, а другой тем временем оформлял документы на мой отъезд и обговаривал со мной условия оплаты. Вот вам положительная сторона бюрократии. Но долго в такие игры играть с ними я не могла, а потому села на первый подвернувшийся корабль. Для этого мне пришлось выучить салкрикалтор… Я не знала, сколько лет должно пройти, пока опасность не минует, – два, три. – Она пожала плечами. – Корабли приходят из Нью-Кробюзона в Нова-Эспериум не реже раза в год. Контракт я заключила на пять лет, но мне и раньше случалось разрывать контракты. Я думала остаться там, пока эта история не забудется, пока они не переключатся на нового врага или какой-нибудь кризис. Пока мне не сообщат, что я могу вернуться… там есть люди, которые знают… куда я собиралась. – Она чуть было не сказала "где я нахожусь". – Вот почему… – заключила она.
Они с Сайласом долго смотрели друг на друга.
– Вот почему я убежала.
Беллис вспоминала людей, которых оставила, тех немногих людей, которым она доверяла, и внезапно ее захлестнули чувства. Как она скучала без них!
В странных обстоятельствах она оказалась: беглянка, отчаянно жаждущая вернуться туда, откуда бежала. Беллис подумала, что, несмотря на все ее планы, обстоятельства оказались сильнее. Она улыбнулась с равнодушным юмором. "Я собиралась покинуть город на год или два, но тут вмешались обстоятельства, произошло нечто, превратившее меня в пленницу на всю оставшуюся жизнь, в библиотекаря из плавучего пиратского города".
Сайлас погрустнел. Его, казалось, тронуло услышанное, а Беллис, глядя на него, поняла, что он размышляет о своей собственной истории. Никто из двоих не был склонен сетовать на судьбу, но они оказались здесь не по своей вине и не по своему желанию и оставаться не хотели.
В комнате еще несколько минут царило молчание. Но снаружи, конечно, доносилось приглушенное тарахтение сотен двигателей, которые тащили их на юг. Не смолкали и хрипловатые звуки волн и другие шумы – городские, ночные.
Когда Сайлас поднялся, собираясь уходить, Беллис дошла с ним до двери, держась совсем рядом, но не прикасаясь к нему и не глядя на него. Он помедлил у порога, поймал ее печальный взгляд. После мучительно долгого мгновения они наклонились друг к другу. Сайлас стоял спиной к двери, опираясь на нее руками. Руки Беллис безвольно висели вдоль боков.
Они целовались, но двигались при этом только губы и языки. Оба тщательно сохраняли равновесие, не дышали, чтобы не слишком посягать на свободу друг друга звуком или касанием, но в конце концов с облегчением соединились.
Когда их долгий страстный поцелуй прервался, Сайлас в последний момент рискнул и, вытянув губы, снова нашел ее рот – так они и разъединились несколькими короткими касаниями. И Беллис позволила ему это, хотя то первое мгновение уже прошло, и эти маленькие дополнения происходили уже в реальном времени.
Беллис, медленно дыша, посмотрела на него, не отрывая глаз, а он – на нее, и продолжалось это столько, как если бы они и не целовались. Потом он открыл дверь и вышел в ночную прохладу, тихо произнеся "спокойной ночи" и даже не услышав ее ответа.
Глава 12
Следующий день был кануном Нового года.
Но конечно, не для армадцев, для которых он ознаменовался только внезапным потеплением и стал всего лишь похожим на осенний. Они не могли пройти мимо зимнего солнцестояния, мимо того, что настал самый короткий день в году, но не придавали этому особого значения. Кроме нескольких беззаботных замечаний по поводу длинных ночей, день этот ничем другим отмечен не был.
Но Беллис не сомневалась, что из похищенных кробюзонцев не одна она считает дни по домашнему календарю. Она полагала, что этой ночью в квартале кое-где состоятся неафишируемые вечеринки. Тихие, чтобы не выделяться и не насторожить обывателей, или надзирателей, или то начальство, которое заправляет в данном квартале, не выдать, что среди тесных улочек и жилищ Армады есть те, кто живет по своим календарям.
Беллис понимала, что сама она, в общем, лицемерит: канун Нового года для нее никогда ничего не значил.
У армадцев этот день назывался рогди, он открывал новую девятидневную неделю и для Беллис был выходным. Она встретила Сайласа на пустой палубе "Гранд-Оста". Сайлас повел ее в кормовую часть правобортной стороны Саргановых вод – в Крум-парк, удивляясь тому, что она еще не бывала здесь, а когда они вошли и прогулялись по тропинкам, ей стала ясна причина такого удивления.
Парк представлял собой длинную – шириной около ста футов и длиной около шестисот – полосу земли, насыпанной на огромной палубе древнего парохода, название которого стерлось за давностью лет. Растительность покрывала широкие раскачивающиеся мостки, перекинутые на две старые шхуны: они стояли кормой друг к другу и были причалены почти параллельно к борту громадного судна. С носа парохода парк переходил на приземистый небольшой шлюп с давно не стрелявшими пушками – шлюп принадлежал кварталу Дворняжник, делившему эти зеленые насаждения с Саргановыми водами.
Беллис и Сайлас, идя по петляющим дорожкам, миновали гранитную статую Крума – героя-пирата из армадского прошлого. На Беллис все это произвело сильное впечатление.
Много столетий назад создатели Крум-парка вознамерились покрыть палубы побитого войной парохода мульчей и суглинком. Армадцам, бороздившим океанические просторы, негде было возделывать землю и собирать урожай, и им приходилось отбирать почву силой, как книги и деньги. И эта их земля, их почва привозилась на протяжении многих лет – ее выкапывали на прибрежных фермах и в лесах, умыкали с полей изумленных крестьян и везли по волнам в город.
Старый пароход гнил и ржавел, а его пустующий корпус заполнялся украденной землей, начиная с форпика, машинного отделения и находящихся в самом чреве угольных ям (так и не использованный уголь лежал спрессованным под многотонным слоем почвы). Земля заполнила полости вокруг вала ходового винта, часть больших топочных котлов, тогда как другие остались наполовину пустыми, но были обложены землей со всех сторон, образовав этакие металлические пузыри в прожилках глины и мела.