- Может, - после долгой паузы сказала София, ничего не понимая. - Но не для Марка, Ди и Мило. Для них служить - значит добровольно помогать другим. Давать еду голодным, предоставлять жилье… Погоди… служить многим? О боже. Ты создал рынок? Супаари, что случилось с Эмилио?
Залитая розовым светом, наступившим после второго заката, София сидела и смотрела, как Супаари спит, - слишком измотанная, чтобы ощущать что-либо, кроме покорности судьбе. Потребовалось несколько часов, чтобы разобраться во всей этой истории, и ближе к финалу Супаари, казалось, погрузился в самобичевание.
- Я гордился своим умом! Я угодил в глупцы из-за своего желания иметь детей, но я думал: "Супаари - достойный, умный человек!" Я должен был понять! - воскликнул он измученно. - Это были джана'ата. Мои соплеменники. Я причинил Сандосу огромный вред. Возможно, другие чужеземцы сейчас подвергаются таким же мучениям. Теперь ты меня возненавидишь.
"У нас были добрые намерения, - думала София, глядя на небо, затянутое кучевыми облаками, приобретавшими над поляной цвета аметиста и индиго. - Никто не желал плохого. Все мы старались поступать как можно лучше. Но несмотря на это, сколько мы напортачили!.."
Сидя спиной к спине с Канчеем, она потянулась, чтобы погладить каштановые кудри спящего сына, и подумала о Д. У. Ярбро, настоятеле иезуитской миссии на Ракхате, погибшем почти пять лет назад и похороненном вблизи Кашана вместе с. Энн Эдвардc, своим товарищем по внезапной смерти.
Все долгие месяцы, пока длилась подготовка иезуитской: миссии на планету Певцов, София Мендес и Д. У. Ярбро работали в тесном сотрудничестве. Те, кто видели, как развивается и углубляется это партнерство, считали их подтверждением тезиса, что противоположности притягиваются, ибо Д. У. Ярбро, косоглазый, с кривым носом и торчащими в разные стороны зубами, был столь же уродлив, сколь прекрасна была София Мендес - изумительной, классической красотой. Лишь немногие понимали чистоту безыскусной дружбы, которую София и Д. У. могли предложить друг другу, и молча радовались, что эти две души судьба свела вместе.
Довольно скоро сефардская еврейка и священник-иезуит установили для себя рабочий режим; на протяжении многих недель каждый длинный и трудный день, наполненный сбором и анализом данных, спорами, принятием решений, они завершали совместным ужином и парой кружек техасского пива в тихом баре, расположенном неподалеку от епископской резиденции Д. У. в Новом Орлеане. Иногда разговор длился до глубокой ночи, почти всегда затрагивая религию. Поначалу София вела себя настороженно, все еще питая к католицизму определенную историческую вражду, хотя ее смущало, как мало она знает про иудаизм. Ярбро было известно, сколь круто и сколь печально закончилось ее детство; по-своему восхищаясь иудаизмом, причем не только как предтечей христианства, Д. У. и побуждал Софию, и помогал в ее повторном открытии традиций, для которых она была рождена.
- В иудеях есть потрясающая неистовость, которая мне нравится, - сказал техасец однажды вечером во время дискуссии о непорочных заступниках и святых посредниках, а также о замысловатой иерархии священников, монсиньоров, епископов, архиепископов, кардиналов и папы, которая помещалась между Богом и душой католика и которую София находила бессмысленной и ненужной. - Но большинство людей на самом деле не хочет идти прямо к вершине. Им нужно подходить к предложению бочком, получать доступ к этой штуковине с некоторого удаления. Они ощущают себя лучше, когда есть командная цепочка, - говорил Д. У, бывалый командир морской эскадрильи, чья привычка мыслить в военных терминах вовсе не ослабела после стольких лет, проведенных в ордене иезуитов. - Столкнувшись с проблемой, ты обращаешься к сержанту; Сержант может пойти к знакомому капитану. Пройдет чертова уйма времени, прежде чем кто-то решится постучать в дверь генеральского кабинета, даже если генерал - самый славный парень на свете. Католицизм учитывает это свойство человеческих существ. - Тут он улыбнулся, показав кривые зубы и еще сильней скосив глаза, - самый уродливый и самый прекрасный человек, которого София когда-либо встречала. - Но дети Авраама глядят Богу прямо в лицо. Хвалят. Спорят! Пререкаются, жалуются. Чтобы так общаться со Всемогущим, требуется немалое мужество.
И София подобрела к Д. У., восприняв эти слова как высочайшую похвалу, которую тот мог подарить ей и ее народу.
Во время этих полуночных бесед они соглашались по многим вопросам. Нет такого понятия, решили они, как бывший еврей, бывший католик или бывший морской пехотинец. "Но отчего это так?" - однажды вопросил Д. У., перед этим заметив, что бывшего техасца найти тоже трудно. Очень важно, полагал он, натаскивать рекрутов, пока те молоды и восприимчивы. Гордость за традиции здесь тоже играет роль, указала София. Но главное в том, произнес Д. У, что все эти общности основывают свои доктрины на одном и том же принципе.
- Разговоры стоят дешево. Мы верим поступкам, - изрек Ярбро. - Сражайся за справедливость. Накорми голодного. Захвати берег. Никто из нас не сидит сиднем, надеясь, что ситуацию исправит какое-нибудь чудо.
Несмотря на свою веру в поступок, Д. У. Ярбро был высокообразованным и совестливым человеком, отлично сознающим культурный и духовный вред, который могут причинить миссионеры, и для иезуитской миссии на Ракхате он установил строгие правила контактирования.
- Мы не проповедуем. Мы слушаем, - настаивал он. - Там тоже дети Бога, и сейчас мы летим узнать, чему они могут научить нас, а уж после заявимся к ним, чтобы отплатить за любезность.
Более всех в команде "Стеллы Мариc" эту трезвую сдержанность и нежелание обращать в свою веру одобряла София. И то, что в этот вечер именно Софии Мендес выпало говорить о Боге с обитателем Ракхата, походило на шутку судьбы.
"Кто такие "бог"?" - спросил Супаари.
"Я не знаю", - подумала она.
Даже Д. У. никогда не утверждал, что верит абсолютно. Он был терпим к скептицизму и сомнениям, а неуверенность и неоднозначность знал не понаслышке.
- Возможно" Бог - лишь самая яркая поэтическая идея, которую мы, люди, способны придумать, - сказал он как-то вечером, после нескольких кружек пива. - Может, вне нашего сознания Бог нереален, а существует лишь в парадоксе Совершенного Сострадания и Совершенной Справедливости. Или, может быть, - предположил он, разваливаясь в кресле и одаривая Софию лукавой ухмылкой, - Бог именно такой, каким заявлен в Торе. Может, со всеми прочими своими истинами и прелестями иудаизм сохраняет для каждого поколения людей реальность Бога Авраама, Исаака, Иакова, Моисея… Бога Иисуса.
Своенравный, непостижимый Бог - называл Его Д. У.
- Бог с причудливыми, непостижимыми правилами; Бог, который сыт нами по горло, у которого давно кончилось терпение! Но легко прощающий, София, и великодушный, - произнес Д. У, и его голос смягчился, а глаза зажглись, - всегда, всегда любящий человечество. Всегда ожидающий, что мы - поколение за поколением - ответим Ему взаимностью. Ах, София, родная моя!.. В лучшие дни я верил в Него всем сердцем.
- А в худшие дни? - спросила она.
- Даже если это лишь поэзия, София, то такая, с которой можно жить… и за которую не жаль умереть, - со спокойной убежденностью ответил Д. У. и на минуту задумался, сгорбившись в кресле. - Может быть, поэзия - единственный путь, которым мы можем приблизиться к истине Бога… А когда метафоры не удаются, мы думаем, что нас подвел Бог! - воскликнул он, криво усмехаясь. - Вот идея, которая добавит теологам свободы маневра!
Д. У. научил Софию, что она - наследница древней мудрости, законы и этические нормы которой проверялись и перепроверялись в сотне разных культур, во всех мыслимых моральных климатах, - код поведения, не менее здравый, чем любой другой, который мог предложить ее вид. Ей хотелось рассказать Супаари о мудрости Хиллела, за столетие до Иисуса учившего: "Не делай другим то, что ненавистно тебе". Если не желаешь жить, как приходится жить руна, прекрати разводить их, прекрати эксплуатировать, прекрати их поедать! Найди иной образ жизни. Люби милосердие, учили пророки. Поступай справедливо. Ведь можно делиться столь многим!.. И все же история родной планеты Софии являла собой почти непрерывную войну, и с трагическим постоянством главные ее корни глубоко уходили в пылкую религиозность и слепую веру. Ей хотелось спросить Д. У.: "Стоит ли нам учиться у варакхати и следует ли им учиться у нас?"
"Я не знаю, что делать, - подумала она. - Даже законы физики распадаются на вероятности. Откуда мне знать, что делать?"
"Господь, который это начал, приведет к совершенству", - говаривал Марк Робичокс. А Эмилио Сандос однажды ей сказал: "Мы здесь, потому что нас привел сюда Бог - шаг за шагом". "Ничего не происходит случайно, учили иудейские мудрецы. Возможно, - подумала София, - меня оставили на Ракхате, чтобы я поделилась этой мудростью. Возможно, именно поэтому на Ракхате выжила только я…"
"И возможно, я сошла с ума", - подумала она затем, испугавшись принять такую мысль всерьез.
Это был изматывающий день. Ей было страшно представить, как бы все повернулось, если бы Супаари тогда понял, что она жива. "Радуйся тому, что у тебя есть", - сказала София себе, укладываясь возле Канчея так, чтобы видеть спящее лицо своего странного сына; рядом с Супаари и его крохотной, прелестной Ха'аналой; в окружении Сичу-Лана, Тинбара и всех прочих, радушно принявших ее в свою общину.
И лишь на заре следующего утра ей вспомнились слова Супаари. "Другие…" София села, прерывисто дыша и уставившись в темноту. Другие. Прилетели другие люди.
- Сипадж, Фия! Что ты делаешь? - сонно спросил Канчей.
Когда она поднялась на колени и принялась шарить у стены шалаша, он тоже сел.
- Что ты ищешь?
- Компьютерный блокнот, - ответила София и зашипела, порезавшись о нож, небрежно оставленный на стопке тарелок.
- Ох, Фия! Прекрати! - с отвращением воскликнул Канчей, когда она, выругавшись, облизнула тонкую, соленую полоску боли на своей руке.
Другие тоже загалдели, разбуженные внезапным запахом крови, который их поднял, как крик может поднять землян, но София продолжала обыскивать кладовку, устроенную по периметру шалаша.
- Эмилио отправили обратно на "Стелле Марис", - бормотала она. - Вот почему три года назад исчез сигнал.
Ее ладонь коснулась блокнота, и, притиснув его к груди, София стала пробираться через скопление тел наружу, где небо было наполовину золотистым, наполовину аквамариновым. "Наверное, они попали сюда, как и мы, - думала она. - У них был корабль-носитель и посадочный катер. Супаари не уверен, что Ракхат покинул еще кто-то, кроме Сандоса. Возможно, второй корабль все еще на орбите. А их катер, может быть, находится где-то на планете. И там вполне может оказаться горючее".
- Если они не улетели… - сказала она громко. - О боже, пожалуйста…
Спутниковая сеть связи, более восьми лет назад созданная здесь экипажем "Стеллы Марис", все еще функционировала. Торопясь, София перепрограммировала ретрансляционные спутники, поручив им выполнять методичный широкополосный поиск любого активного ретранслятора, находившегося сейчас на орбите Ракхата. Спустя минуты после того, как программы поменялись, ретранслятор был обнаружен: на частоте 9,735 гигагерц.
- Да! - воскликнула София, плача и смеясь, но затем снова впала в молчание, игнорируя руна, толпившихся вокруг нее: их вопросы казались ей столь же бессмысленными, как шум дождя.
На ее оклик никто не ответил, но имелись стандартизированные навигационные режимы, установленные Космическим агентством ООН, когда движение в околоземном пространстве сделалось достаточно интенсивным, чтобы представлять опасность. Точно лоцман гавани, принимающий грузовой корабль, София захватила контроль над компьютером "Магеллана", а затем проникла в его бортовой журнал. Записи о возвращении команды на корабль там не оказалось. И в течение почти трех лет не было никаких сообщений с планеты. Их катер должен сейчас находиться на Ракхате - возможно, неподалеку от Кашана.
София стала передавать повторяющееся сообщение, посылая его через "Магеллан" ко всем наземным точкам и прося любого, кто ее слышит, ответить. С колотящимся сердцем она слушала, ожидая хоть какого-то отклика, какого-нибудь признака, что она и Исаак не единственные земляне на Ракхате.
Было уже гораздо позже второго рассвета, когда София наконец смогла оторваться от блокнота и подумать. Отсутствие ответа еще не доказывает, что остальные мертвы. Возможно, они лишь отрезаны от своих ретрансляторов. Супаари полагает, что они могут быть живы, но находятся в плену - как это было с Эмилио. Шесть месяцев, решила София, ощущая жжение в глазу, утомленном только что проделанной напряженной работой. Именно столько она им должна. Она не бросит своих соплеменников, не предприняв серьезной попытки их разыскать.
Шесть месяцев.
Но затем именем Бога, чьи речи ныне забыты, она похитит их катер и их корабль. София Мендес возьмет своего сына и отправится на Землю.
15
Неаполь
Июль, 2061
Официального предложения не было. Сидя на огромной скале, служившей ему прибежищем в первые тяжелые дни, Эмилио следил за играющей на берегу Селестиной, болтая с Джиной о разных пустяках, а потом вдруг спросил:
- Ты не против гражданской церемонии?
- Безусловно, это лучше, чем осыпать друг друга бранью, с непроницаемым лицом ответила Джина и, придвинувшись к Эмилио, устроилась у него подмышкой, что, наверное, означало согласие. - Когда?
- В конце августа вы с Селестиной отправляетесь с твоими, родителями в горы, так? Стало быть, первый уикэнд сентября.
Джина кивнула, соглашаясь. - Может быть, ближе к вечеру? - предложила она, с улыбкой глядя на море. - В этом случае мы не потеряем целый день, если наш брак окажется неудачным.
- Десять часов, - сказал Эмилио. - Десять утра. Третье сентября первая суббота после вашего возвращения.
Как ни странно, разговор этот состоялся благодаря письмам, спрятанным, точно сокровище, в набитой доверху коробке, письмам, собранным в Риме Йоханнесом Фолькером и привезенным Сандосу Джоном Кандотти.
Хотя конверты в обязательном порядке просвечивались на предмет наличия в них взрывчатки или биопрепаратов, сама корреспонденция могла таить слова, способные причинить дополнительную боль. Эмилио знал, что он беззащитен против этого, и поэтому отказался эти письма читать, но Джина любила его и считала, что ее мнение о нем должны разделять все. Поэтому в один из первых дней июля, пока Эмилио работал в другом конце комнаты, а Селестина играла с Елизаветой и игрушечной собакой по имени Франко Гросси, Джина, сидя на чисто подметенном деревянном полу его квартиры, делила письма на четыре стопки: злобные, милые, забавные и любопытные. Закончив первый просмотр содержимого коробки, она вместе с Селестиной прогулялась в приютскую кухню, чтобы проведать брата Косимо и поглядеть, как он сжигает в печи "злобные" письма. Косимо - один из тех, кто одобрял отношения этой пары, - отправил дам обратно, одарив тремя порциями орехового желе и тарелкой с остатками зелени (для Елизаветы).
"Милые" письма состояли, главным образом, из посланий студентов Эмилио, самые молодые из которых были пятнадцатилетними подростками, когда он учил их латыни, а ныне стали мужчинами за шестьдесят, по сию пору хранившими теплые воспоминания о своем учителе. Несколько человек из их числа - юристы, адвокаты - предлагали подать иск от лица Сандоса, обвинив Консорциум по контактам в клевете и диффамации. Их преданность порадовала Джину, но Эмилио по-прежнему считал себя отчасти виновным. Поэтому она отложила эти письма в сторону, подумав: Возможно, когда-нибудь.
"Смешные" включали несколько писем от женщин, чье понимание репродуктивной биологии было менее ясным, чем знание основ шантажа, и которые отцовство своих детей приписали человеку, давшему обет безбрачия и, к тому же, в момент зачатия отсутствовавшему на планете. Одно из них Эмилио прочел, но ему оно показалось менее забавным, чем Джине, поэтому эта стопка тоже должна была отправиться в печь.
А значит, оставались "интересные" письма.
Большая их часть, по ее мнению, будет отвергнута с ходу: просьбы об интервью, контракты на книгу и тому подобное. Но там было письмо, пришедшее от юридической фирмы из Кливленда, штат Огайо; в конверте обнаружилась копия записки, датированной двадцать первым июля две тысячи двадцать первого года и подписанной именем, знакомым Джине: Энн Эдвардс, врач, которая вместе со своим мужем, инженером Джорджем Эдвардсом, отправилась на Ракхат в составе первой иезуитской миссии. Эмилио говорил об Энн коротко и с неохотой, поэтому, прежде чем снова коснуться этой раны, Джина некоторое время колебалась. Но опасаясь, что дело может представлять юридическую важность, она передала письмо Эмилио и увидела, как тот побледнел, прочитав его.
- Caro, что случилось? О чем там говорится?
- Не знаю, что с этим делать, - сказал Эмилио, качая головой, и бросил письмо на письменный стол. Поднявшись, он отошел в сторону - явно расстроенный. - Нет. Не хочу.
- Что? Что это? - спросила Селестина, сидевшая на полу. Встревожившись, она вгляделась в лица взрослых и залилась слезами.
- Мама, это еще одна бумага про развод?
- О боже, - пробормотал Эмилио и, подойдя к малышке, опустился на колени, протянув к ней руки. - Нет, нет, нет, cara mia. Ничего похожего, Селестина! Ничего плохого.
Он вскинул взгляд на Джину, а та грустно пожала плечами: что мы можем поделать?
- Это насчет денег, - сказал тогда Эмилио, обращаясь к ребенку. - Ничего важного, cara, лишь деньги. Может, это даже хорошо, понимаешь, я должен об этом подумать. Я не привык, что есть другие люди, о которых нужно думать. Может быть, это даже хорошо.
Послание Энн было коротким, а написала она его в солнечный день, когда они с энтузиазмом готовились к первой миссии на Ракхат, воспринимая смерть как смутное абстрактное понятие. "Нельзя купить счастье, мои дорогие. Нельзя купить здоровье. Но иметь немножко наличности не повредит. Наслаждайтесь". Для каждого члена иезуитской группы Энн и Джордж учредили доверительные фонды, и теперь, спустя более сорока лет аккумулирования средств, как уведомляла Эмилио юридическая фирма, его индивидуальный портфель ценных бумаг составлял изрядную сумму. Кроме того, Эмилио Сандос, вместе с Софией Мендес и Джеймсом Квинном, был записан в наследники движимого имущества Эдвардсов. По мнению юридической фирмы, Эмилио Сандосу причиталась одна треть этого имущества. В условиях завещания оговаривалось, что, пока Сандос остается членом Общества Иисуса, он вправе входить в совет попечителей и контролировать распределение фондов по благотворительным организациям, курирующим образование и медицину. Однако, если по какой-либо причине Сандос оставит активное священство, он волен использовать эти деньги по своему усмотрению.