Поддержав меня, она помогла мне опуститься на землю и положила под голову ранец с кисетом, Ощущение покоя или предельное утомление заставили мою голову отяжелеть.
Тут Дева заметила, что раздета и, укрывшись краем плаща, села возле меня и принялась растирать мои ладони. Когда я несколько пришел в себя, она обрадовалась и решила в свой черед покормить меня; ведь в последние часы я как бы утратил разум и не заботился о еде.
Самым изящным образом подложив мне колено под голову, она открыла ранец и извлекла упаковку таблеток, достала фляжку и чашу, - ведь я уложил все предметы в ранец прежде чем Наани уснула и поэтому не стал есть и пить, чтобы не разбудить ее.
Сказав мне, чтобы я отдыхал, она только спросила, как делать воду, и весьма удивилась тому, как порошок превращался в воду. По неопытности она высыпала в чашку лишнюю щепоть, так что жидкость даже полилась на землю. После этого Наани опустила три таблетки в воду и приготовила мне питье, - как я делал для нее, - хотя я не нуждался в этом и мог просто проглотить таблетки, запив их водой. Но я был рад ее заботе.
Я пил, не вставая с земли, и голова моя лежала на ее колене, пора было сказать, чтобы она одела костюм.
Я не стал говорить, что снял его с себя; тогда она начала бы протестовать, опасаясь, что я замерзну. Тем не менее Наани мгновенно все поняла, чуть всплакнула, - очень мило и благородно - поцеловала меня в лоб и велела спать, добавив такие слова, которым обрадовался бы любой молодой человек, услышав их от своей возлюбленной.
Она не хотела одевать костюм, однако я настоял на своем - уговорами, - и она подчинилась мне, своему господину.
Кроме того, собственный ее разум подтверждал мою правоту. Ведь нечего было и думать о том, чтобы она одолела предстоящий жестокий путь без теплой и надежной одежды; ее давно превратившийся в лохмотья костюм, тем не менее, был опрятен и чист; как я понял, Наани часто стирала свою одежду в горячих ключах и сернистых водах.
На обратном пути в Великую Пирамиду мне представилось достаточно возможностей, чтобы убедиться в том, насколько она любила стирать и мыться. Наконец я пришел в себя, однако голова моя требовала сна.
И все же до сна я хотел омыть ее ноги и перевязать их, приложив целебные мази. Подняв свою голову с ее колен, я сел и объяснил свои намерения. Тут она обвила мою шею руками, наделила полным любви поцелуем и со смехом сказала, что все сделает сама, а мне лучше отдохнуть. Я не стал возражать и передал ей мазь. Потом я улегся на правый бок, а она зашла за мою спину, сняла с себя плащ, прикрыла меня и поцеловала, велев засыпать, потому что намеревалась заняться собой и надеть костюм. Я не стал мешать ей, только сказал, что плащ должен свободно прикрывать меня, чтобы я мог снять Дискос с бедра и положить на грудь, как это делал всегда; глаза ее обратились ко мне с новым уважением: ведь у меня был столь опасный и свирепый спутник. Я заставил Наани обещать, что дух ее станет внимать молчанию ночи, - что она сделала бы и без напоминаний - и разбудит меня сразу, как только обнаружит какое-нибудь чудовище. Потом я закрыл глаза, чтобы не смущать ее, и отвернулся, чтобы она могла заняться за моей спиной своими делами.
Безусловно, я заснул в одно мгновение, хотя великая любовь и восхищение переполняли и сердце мое и все мое существо. Я проспал двенадцать великих часов, а потом пробудился. Дева сидела возле меня, настолько красивая и ласковая, что руки мои сами протянулись к ней. Она скользнула в мои объятия, наделив меня полным любви поцелуем, а потом встала и повернулась, чтобы я мог увидеть ее.
Мой костюм, конечно, оказался ей велик, однако Наани была так мила в нем. И я сел на своем ложе, всем сердцем стремясь поцеловать ее - мне так нравилась ее головка с распущенными волосами, однако ноги Наани оставались босыми, и сердце мое воспылало новой нежностью. И я преклонил колени, а она подошла, чтобы я мог вновь поцеловать ее.
Увидев, сколько прошло времени, я упрекнул Деву. Однако она сказала, что мне следовало как следует выспаться, чтобы не лишиться сил. Когда я спросил, часто ли она ела, Наани ответила мне, что сделала это только однажды, и то шесть часов назад.
Мою укоризну она прекратила, ласково приложив палец к моим губам; мне осталось только с улыбкой поцеловать ее.
Ну а потом мы ели и пили и приступили к планам, однако мне пришлось еще раз утешить Деву, поскольку в сердце ее пробудилась печаль об отце, встретившем смерть вместе с другими жителями Малого Редута. Я был бы рад поскорее оставить это место, чтобы не столкнуться с какой-нибудь новой Жутью; во всем этом краю уже не могло быть живых людей, даже бежавшие из Пирамиды должны были уже встретиться со смертью.
А пока мы ели и пили, я сосчитал оставшиеся таблетки и порадовался тому, что был осторожен и не давал воли желудку. У нас оставалось достаточно еды, - если поторопиться на обратном пути и не бояться поголодать. Впрочем, водяного порошка у нас оставалось две полные фляжки, хотя мы не израсходовали и той, которой я пользовался в пути. Словом, мы могли не бояться голода и жажды.
Откровенно говоря, теперь я всегда недоумеваю, почему мне не пришло в голову убить в пищу какую-то тварь; возможно, меня просто не научили этому в Великой Пирамиде. Впрочем, не буду скрывать: мне не было известно все, что делали в ней. Не помню, чтобы я когда-либо ел мясо в той своей жизни. Конечно, охота могла бы помочь нам утолить голод и как-то наполнить желудки. Тем не менее, скажу, что мясная пища могла привлечь к нам внимание Злых Сил. Однако прежде чем отправляться в путь, следовало придумать какую-нибудь обувь для Наани. С этим намерением я обыскал свой кисет и обнаружил там сменную пару туфель, помещавшихся внутри башмаков из серого металла.
Обрадовавшись, я посадил Деву на камень, а сам занялся ее обувью. Ботинки были велики ей, потому что Дева была невелика ростом. Наконец голову мою посетила хитрая мысль; и я срезал с лямки две тонких полоски во всю длину. Получившимися шнурками я мог стянуть ботинки поверху. Закончив с делом, я нашел, что Наани была достойна лучшей обуви, однако мы с ней были рады уже тому, что ноги ее получили защиту. После мы упаковали свое снаряжение, и Наани увязала в узел свою порванную одежду, которая могла еще пригодиться нам. И мы тронулись в путь.
Теперь мы шли вместе, и утомительное путешествие превратилось в радость. Я тревожился лишь об одном: чтобы ни одно чудище не причинило вреда Моей Единственной. Двенадцать великих часов шли мы по ложу древнего моря и дважды ели за это время. Конечно, Дева предельно устала; силы еще не вернулись к ней, но она молчала об этом. Тем не менее на тринадцатом часу я взял ее на руки и понес словно ребенка, заглушив возражения поцелуем; тогда она устроилась у меня на руках и прижалась к моей груди.
И я велел Деве спать, потому что силы уже покидали ее тело, и она проявила повиновение. К восемнадцатому часу, когда я остановился, чтобы поесть и попить, она уже проснулась, дулась на меня и молчала; я даже собрался укорить ее, но она спрыгнула из моих рук и, привстав на цыпочки, шаловливо приложила палец к моим губам, а потом самым нахальным образом отказалась поцеловать меня. Тем не менее. Наани зашла за мою спину, открыла ранец и достала из него все необходимое, как и положено. И вела себя тихо, словом, я видел, что настроение ее безобидно.
Кончилось все слезами; она вдруг вспомнила погибшего отца, и я обнял рыдавшую и сидел рядом с ней, не целуя, просто утешая.
Наконец она успокоилась, приложила руку к моей ладони, и я ответил ласковым пожатием. Потом Наани занялась таблетками, по-прежнему не говоря ни слова, я тоже молчал, словно щитом окружая ее своей любовью, и видел, что сердцем своим она знает об этом.
Я то и дело прислушивался, и не было звука или волнения эфира, которое могло бы смутить меня. И Дева понимала, когда я внемлю ночи, потому что и она обладала ночным слухом, душой ощущая все, что бывает при этом. Бывало так, что пока я вглядывался в обступивший нас мрак, она глядела на меня из объятий.
И я целовал ее. Весь тот переход мы никак не могли обнаружить огненное жерло в ложе древнего моря. Я уже тосковал по теплу: холод теперь быстрее пробирался к моему телу, - ведь я устал, и костюм более не согревал меня. Плащ укрывал Деву, потому что я опасался, что она замерзнет у меня на руках. Ощутив, что я начинаю мерзнуть, Наани спустилась из моих рук и надела на меня плащ, а я вновь поднял ее, постаравшись прикрыть нас обоих. Словом, то, что я замерз, даже обрадовало меня: ведь Моя Единственная позаботилась обо мне.
А некоторое время спустя Дева упаковала ранец, и мы были готовы продолжить путь. Я вполне понятным образом стремился отыскать для ночлега огненное жерло: жуткий холод окружал нас теперь.
И я склонился, чтобы взять Деву на руки, но она начала возражать и сказала, что хорошо отдохнула. Я не стал настаивать, - Наани была права, - а я ни к чему не понуждал ее, кроме тех случаев, когда она поступала неразумно. Да и тогда предпочитал обращаться к ней с убеждениями.
Дева молча шла рядом со мной, стремясь держаться поближе, и я видел, что душа ее полна любви ко мне и того трогательного смирения, которое рождает в женщине любовь, если рядом не просто мужчина, а ее господин.
Тут я заметил, что плащ остался на моих плечах, и снял его, чтобы прикрыть Деву, но она воспротивилась, и я строгим тоном потребовал повиновения. Привстав на носки, она поцеловала меня и сказала, чтобы я оставил себе плащ, иначе она будет опасаться, что я замерзну, ведь на ней теплый костюм.
Но я не хотел слушать, и Дева вознегодовала; она пригрозила мне, что наденет свои ветхие лохмотья, но нелепость эта заставила меня обратиться к ней с уговорами; словом, я настоял, чтобы она одела плащ. Согласившись, она вдруг заплакала; я этого не ожидал и растерялся, удивляясь тому, что она так расстроилась. Но сердце помогло мне понять эту искреннюю заботу. В конце концов мы сошлись на том, что мы будем меняться плащом через час, и она утешилась.
Мы нашли разумный выход, но все-таки Наани была недовольна, когда я одел на нее плащ. Трижды за свой час спрашивала меня, сколько прошло времени, ну а когда срок истек, она мгновенно сняла плащ и направилась с ним ко мне, а потом застегнула его у меня на груди, Так и пошло дальше.
Наконец через пять часов я заметил, что Дева устала, хотя и не подавала вида. Обеспокоившись, я принялся отыскивать взглядом скалу, рассчитывая где-нибудь обнаружить расщелину или пещерку, способную послужить нам убежищем или согреть нас.
Наконец мы приблизились к скалам и, недолго походив, нашли отверстие в древнем утесе. Оно располагалось высоко над моей головой, и, приблизившись к нему, я чуть раскрутил Дискос; однако ни ползучих, ни бродячих тварей там не было, убежище оказалось сухим и надежным.
Заметив внезапный свет. Дева вскрикнула, к тому же оружие зарычало. И хотя я велел ей успокоиться, Наани еще дрожала, когда я спустился к ней, непонятные звуки и свет испугали ее, она опасалась, что какая-то злая Сила могла напасть на меня в пещере, ведь в Малой Пирамиде не знали о существовании столь чудесного оружия.
Я помог Деве забраться в маленькую пещерку и последовал за ней. Мы оказались в укромном уголке недоступном для любого, чудовища. Меня обрадовало, что надежное укрытие позволит нам выспаться одновременно.
В противном случае нам пришлось бы спать по очереди, что увеличило бы число дней, необходимых на дорогу к Великой Пирамиде, а ведь у нас и без того еды и питья было в обрез.
Когда мы забрались наверх. Дева сняла ранец и кисет с моих плеч, достала таблетки и налила нам воды. Ловко и аккуратно она управлялась, невзирая на полный мрак. Мы съели каждый по две таблетки и выпили воды. Я шутливым тоном заметил, что таблетки дают силу, но не наполняют живот.
Наани согласилась с этим и, похлопав меня по руке, обещала приготовить мне настоящий пир, когда мы доберемся до Великой Пирамиды. А потом принялась дразнить меня обжорой, но скоро умолкла и только гладила мою руку. Когда мы покончили с едой и питьем, я был готов уснуть, потому что прошло двадцать и шесть часов после того, как я спал в последний раз, но Дева не смыкала глаз тридцать и восемь полных часов: ведь она не спала, пока я шесть часов нес ее на руках.
Устраиваясь, я укрыл Деву плащом, но она принялась отказываться, хотя и не без сомнения в голосе. Но я проявил настойчивость, ибо ей не было слишком уж тепло. Велев Деве повиноваться, я подложил ранец и кисет ей под голову в качестве подушки; и Наани, как мне показалось, чуть всплакнула в темноте, но я не сдался. А завершив все приготовления, решил поцеловать ее, чего она сделать не позволила, и даже загородила лицо рукой, чем огорчила меня. Но я всегда считал, что не имею права навязывать знаков своей любви и обязан служить Деве щитом и утешением сердца.
Отодвинувшись на шаг, я лег, не имея возможности отойти дальше. Расстройство не позволяло мне уснуть, и я без сна провертелся около часа, жалея о том, что не снял панцирь, позвякивавший при каждом движении. Но Дева, как мне показалось, глубоко заснула. И вдруг дух подсказал мне, что она тоже не спит. И я застыл, надеясь узнать, что именно она задумала.
Я притворился, что дышу словно спящий, как и сама упрямая Дева. Заметив это, она подобралась ко мне, а я изобразил глубокий сон, хотя холод украл весь мой покой.
Тут лишь я понял намерение Девы, плащ с удивительной мягкостью лег на меня, а потом рука моя ощутила поцелуй, и Дева вернулась на свою подушку, сперва, однако, переложив ее поближе.
И я протянул к ней руки и обнял, и Наани прижалась ко мне. Я буквально онемел от великой любви. Когда Дева чуть шевельнулась в моих руках, я отпустил ее, потому что всегда старался не покушаться на девичью свободу. Однако Наани не стала отодвигаться от меня, но только накрылась плащом, так что теперь укрыты оказались мы оба; почему нам не сделать так, ведь глупо, чтобы один мерз, а другом был в тепле. Воистину мудрое решение.
Я ответил Моей Единственной, что впредь так и будет, тогда взяв кисет и ранец, она подложила их под мою голову, велела в свой черед повиноваться, хотя я и возражал - ведь ей подушка была нужнее, чем мне. Устроившись возле меня, Наани буквально в миг провалилась в сон. А я уснул не сразу, размышляя о своей любимой, уважение к которой только окрепло.
Проснулся я через семь часов, а Дева проспала все восемь, но я не хотел ее будить и тихо выбрался из-под плаща, однако, ощутив движение, она протянула ко мне руки во сне и что-то пробормотала. Она тут же утихла, и я аккуратно укрыл ее плащом.
Потом я подошел к отверстию нашей крохотной пещерки, высунул голову и огляделся; хотя я внимал долгое время, но ничто не шевелилось в ночи, не уловил ничего тревожного и дух мой.
После я достал две таблетки, потому что Дева подложила мне ранец и кисет под голову в качестве подушки, и я вынул их, не разбудив ее. Сама же она, как я заметил, воспользовалась узлом со своей рваной одеждой, ничего не сказав мне об этом, но приняв решение по собственной воле.
Когда я занялся водой, кипение пробудило Деву, она потянулась ко мне, но не нашла и тогда назвала мое имя.
А потом поцеловала в лоб, скользнув ласковыми пальцами по моей левой руке, приняла у меня чашу, пригубила из нее, после же вернула мне, укорив за то, что я занялся делом, которое она, Моя Единственная, уже считала своей обязанностью.
Допив за мной воду, она взяла две таблетки, - так я думал, - села рядом со мной на камень и принялась есть. Но прежде она поднесла свою таблетку к моим губам, чтобы я поцеловал ее. Таков был обычай у моей Прекрасной Мирдат, и я взволновался всем сердцем.
И сгинула вечность: душа моей любимой прежних времен жила в другой Деве, сидевшей возле меня. Совершенно непохожая на Мирдат, Наани была удивительно красива.
Растроганный я умолк, обратившись к далеким воспоминаниям.
И она взяла вторую таблетку, чтобы я поцеловал ее, и я сделал это, как бывало прежде. Но когда Наани начала есть, я заподозрил обман, схватил ее за руку. В пальцах оказалась половина таблетки. Тихо разломив ее пополам, она попыталась сделать так, чтобы я решил, что она съела две таблетки.
Она сделала это, считая, что если будет съедать лишь по одной таблетке, то мне не придется голодать в нашем долгом пути к Могучей Пирамиде.
Я спросил, как часто она так поступала, и Наани призналась, что сделала это в пятый раз. Тут в сердцах я больно стиснул ее руку и велел более так не поступать. Промолчав, она доела свою половину таблетки, держа ее другой рукой, потому что я сделал ей больно. Наани и не подумала плакать, только тайком поцеловала наказанную руку.
А потом я обнял ее, и она осталась в моих руках, торжественная и счастливая. А когда Наани докончила первую таблетку, я дал ей вторую, которую она съела самым спокойным образом. А потом объяснил ей, что так делать не нужно - иначе у нее не хватит сил на долгий поход.
Ну а после мы поцеловались - как будто бы в первый раз, - и я заставил ее обещать, что подобный обман более не повторится. В согласии не слышалось особой охоты.
А потом мы собрались в путь, надев на плечи наше снаряжение, я спустился со скалы и помог Деве. Уже внизу я спросил Наани, как она себя чувствует и не стерла ли ноги. И она отвечала, что все в порядке, и ноги ее не сбиты.
Мы пошли вперед, Наани держалась возле меня; иногда мы негромко переговаривались, но чаще шли, вслушиваясь в темноту, чтобы не пропустить нападения чудовищ. Здесь, на дне древнего моря, стояла предельная тишина. И мы ели в шестой и двенадцатый часы, а на четырнадцатом пришли к великому склону Земли. Это был берег моря. Целый час мы поднимались наверх, а потом великий ночной простор вновь открылся перед нами.
Глава XI
Путь домой
Теперь стало как бы очень светло после жуткого и унылого мрака, царившего на дне древнего моря, и я заметил, что вышел справа от того места, где спускался на морское ложе по пути к Малому Редуту; жерла изобиловали здесь, и сердце мое согрелось. Тем не менее, я соблюдал осторожность и не приближался к ним: как вы знаете, возле огня нередко обреталась и жизнь - в той или иной форме.
Я поглядел сверху вниз на Деву; подняв ко мне взор, она приблизилась ко мне, милая, удивительно нежная, но слишком усталая и побледневшая; и я принялся корить себя за то, что переутомил ее ходьбой, так как сам тогда был подобен крепостью тела кованому железу. Но она остановила мои укоризны своим дивным взором. И я обнял ее и поцеловал, а потом принялся взглядом намечать наш дальнейший путь.
Передо мной простиралось голубое сияние, некогда открывшееся мне, когда я поднялся по ущелью наверх. И было оно весьма протяженным.
Напомню вам, что сполохи его на ночном небе помогали мне в пути по ложу древнего моря. Широко раскинувшееся по небосклону, оно задавало мне направление, не давая кружить в ночи.
Немного поразмыслив, я определил, в каком направлении следует искать вход в ущелье, и решил уклониться налево, но не слишком, потому что видел красное пламя над жерлами Гигантов, которые намеревался обойти по возможности дальше, не приближаясь и к синему свечению, которое внушало мне самые серьезные опасения.