Кто-то, незаметно подкравшись, прижал к его лицу ткань с резким запахом хлороформа. От этого из глаз его потекли слезы, изображение начало расплываться. Перед тем как отключиться, он зарычал, и бросился на человека в офицерских брюках, норовя его укусить, но не успел, так как получил ногой, обутой в лакированный полуботинок, сокрушительный удар в челюсть, и у него на мгновение почернело в глазах. Точку поставили два санитара с носилками, которые погрузили его бесчувственное тело в карету "скорой помощи".
Поздним вечером 14 мая 1990 года Павлов очутился там, где меньше всего ожидал - в больнице N5 подмосковного города Чехова с предварительным диагнозом "шизофрения" и "социально опасен". Его поместили в одиночную палату в отделение с самым жестким в больнице режимом (без права переписки), и назначили лечение атипичными нейролептиками, имеющими следующие побочные эффекты: бред, галлюцинации, деперсонализация (это когда человек не понимает, где находится, как его зовут, какое у него образование). Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы на третий день пребывания в больнице у него не обострилась застарелая язва желудка, и его не положили в общую палату в отделение интенсивной терапии.
Главный врач-терапевт не поверила диагнозу, поставленному Павлову ее коллегами психиатрами, разрешила ему пользоваться телефоном и продержала его у себя столько, сколько могла, пока язва не зарубцевалась, а при выписке дала ему положительную характеристику, благодаря которой его перевели в отделение для тихих психов.
С какими людьми он там познакомился! Какие судьбы! Какие интеллекты! Конечно, встречались и простые унылые алкоголики, но их можно было не замечать. А настоящие пациенты были другие: диссиденты, ученые, художники, непризнанные родственники партийной и советской элиты, звезд эстрады и кино, инопланетяне. Там он впервые познакомился с религиозной философией начала века, с идеями Блаватской и Гурджиева, заинтересовался теорией относительности и проблемами квантовой физики.
Павлов прекрасно понимал, кто и с какой целью отправил его в лечебное медицинское учреждение закрытого типа, а проще говоря, психушку, и старался изо всех сил сдерживать свое негодование. Он был не единственным из пациентов больницы N5, кто попал в беду по навету своих родственников, которые стремились любой ценой отлучить их от наследства, завладеть их движимым и недвижимым имуществом, просто избавиться.
Его двоюродная сестра Людмила, выяснив, где он находится, добилась свидания и после разговора с ним обратилась в прокуратуру с жалобой на Сергея и Полину. Людмилу поддержали коллеги Павлова по работе, вместе с которыми она попала на прием к самому Министру геологии СССР, который обещал им помочь. В результате звонка Министра геологии своему коллеге - Министру здравоохранения - Павлова отправили на медицинское освидетельствование в Институт судебно-медицинской экспертизы имени Сербского. Произошло это ровно через месяц после похорон его отца, на которых он, естественно, не присутствовал.
В институте имени Сербского он лежал в четырехместной палате со всеми удобствами и настоящими окнами, хотя и зарешеченными. Его соседями были два чудика, один из которых утверждал, что он - Заратустра, а второй уподоблял себя Ницше, - не в буквальном смысле, конечно, а в значении "второго пришествия", то есть реинкарнации.
Заратустра, как положено пророку, вел себя с величайшим достоинством, пять раз в сутки, стоя на подоконнике, истово молился и проповедовал идеи вселенской гармонии, истины, правды и добра. Ницше, напротив, кривлялся и ерничал, ежеминутно, по делу или просто от скуки, исторгал из себя разные афоризмы и сентенции, впрочем, иногда довольно толково.
До обнаружения в себе пророческого дара Заратустра был обыкновенным сельским учителем Вагизом Куралбековым, уроженцем города Душанбе. После окончания местного университета он попал по распределению в глухое таджикское село, где работал учителем-многостаночником, то есть преподавал сразу несколько предметов, включая русский язык, историю, географию, физику и физкультуру.
Ницше до недавнего времени был аспирантом философского факультета Ленинградского государственного университета Евгением Сапрыкиным, и очень обижался, когда его называли не Фридрихом Карловичем, а просто Женей.
Оба чудика подозревались в совершении особо тяжкого преступления: убийстве собственных жен с отягчающими вину обстоятельствами, - и изо всех сил старались выглядеть ненормальными.
Павлов про себя называл их "синими бородами", и искренне им сочувствовал, зная, что одному грозит 13 лет заключения в колонии строгого режима, а второму - "вышка", то есть высшая мера наказания - расстрел. "Синие бороды" в ответ на его сочувствие тешили его завистью по поводу отсутствия в его паспорте зловещей печати соответствующего акта гражданского состояния.
Третий сосед, появившийся в палате на второй день после прибытия Павлова в институт имени Сербского, называл себя Доном Аурелио, и на поверку оказался, не то инопланетянином, не то пришельцем из будущего. По паспорту он являлся гражданином СССР Георгием Ивановичем Орловым, - пропавшим в 60-е годы двадцатого столетия собкором газеты "Известия" в Африке и странах Латинской Америки. В институт имени Сербского он попал, как с корабля на бал. Его повязали прямо у трапа самолета, на котором он возвращался из давно просроченной командировки в одной из африканских стран. То ли муха цеце его там укусила, то ли сглазил конголезский колдун, но факт тяжелого психического расстройства не вызывал сомнений ни у кого, включая соседей по палате.
Дон Аурелио не выл, не кричал, не бился головой об стену, не выдвигал лженаучных теорий и не проповедовал религиозные истины. Большее время он низенько-низенько, на расстоянии 10–15 сантиметров, парил над кроватью с отрешенным взглядом и тихо что-то бормотал себе под нос на разных языках.
С появлением настоящего сумасшедшего Заратустра и Ницше приуныли и всерьез задумались над изменением клинической картины своих "заболеваний". Они даже к Павлову обращались за советом, какой шизофренический образ - тихий или беспокойный - им бы больше подошел.
За непродолжительный период пребывания в специализированном лечебном учреждении закрытого типа в городе Чехове Павлов успел пообщаться с воплощениями (аватарами) многих великих людей: от Наполеона до Элвиса Пресли, - поэтому мог со знанием дела судить о феномене раздвоения личности и различных клинических стадиях буйства подкорки.
- Ребята, может, вам лучше повиниться и отмотать свой срок, чем выходить на волю с клеймом "шизофреника"? - из самых добрых побуждений предложил он своим соседям.
- Ты ничего не понимаешь. Скоро шизофреникам, торчикозникам, дебилам-олигофренам и прочим психически ненормальным инвалидам детства цены не будет, - возразил Ницше, и в ответ на его недоумение пояснил: Сами посудите: в семнадцатом веке этих уродов чмарили и до смерти в инквизиции задрачивали. В восемнадцатом веке к ним прислушиваться стали: Руссо, Элифас Леви и все такое. А в девятнадцатом веке шизовать даже модно стало. Вспомните-ка романтизм. Как они там шизовали! А в двадцатом веке почти легально стали употреблять ЛСД, псилоцибин, экстази, ту же марихуану. С другой стороны, всякое кино, телевидение, музыка, шоубизнес уже давно в руках шизофреников и психопатов. С третьей стороны, религиозная жизнь тоже под их контроль переходит. С четвертой стороны, все правительства с ними заигрывать стали, вся техника нынче на дебилов рассчитана, и наркотики уже вот-вот разрешат официально. Так что, ребята, выше головы: двадцать первый век - это наше время!
Ницше поддержал Заратустра:
- Да исполнится по желанию каждого желаемое, которым по своей воле распоряжается Господь!
Неожиданно в их разговор вмешался дон Аурелио. Он до этого в течение двух дней в основном спал или невесомо "парил" над своей койкой, уставившись полузакрытыми глазами в потолок, и практически ни с кем из соседей по палате не общался.
- Друзья! Не надоела вам эта серая и скучная жизнь? - спросил он и, не дожидаясь ответа, предложил: Если позволите, я научу вас изменять способ восприятия мира и осознавать иную реальность?
- Научи меня изречениям твоим! Помоги мне силою Хшатры и Арты! Вместе с теми, кто познал заклинания твои, хочу я восстать и изгнать осквернителей заветов моих! - обрадовался Заратустра.
- Почтенный, если вы имеете в виду изменение "punto de encage", что в переводе с испанского означает "точка сборки", то я в это не верю. Сочинения камрада Кастанеды я прочитал в оригинале еще на первом курсе, но, сколько не пытался по его методике войти в измененное состояние сознания, у меня ничего не получалось, - осторожно заметил Ницше.
- Костик, то есть Кастанеда, - большой шутник. Герой его романов дон Хуан родился в одной из библиотек Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, когда Кастанеда читал сочинения Уоссонов издания 1957 года. Он многое угадал, но только настоящий маг, принявший посвящение, обладает способностью смещать собственную и чужую точку сборки и контролировать этот процесс, - неожиданно заявил Дон Аурелио.
- Сие спрашиваю тебя, скажи мне правду, о Ахура! Как овладеть поучениями и словами правды? Как избавиться от приверженцев Лжи? Окажи мне помощь, словно друг, поддерживающий друга. Научи меня с помощью Арты обрести Благую Мысль, - настаивал Заратустра, вероятно, надеясь на то, что с помощью духовной практики мексиканских шаманов он сможет "закосить" более правдоподобно.
- Неужели это возможно? Этот старый святой отшельник в своей "палате N6" до сих пор не слышал о том, что Gott ist tot, - иносказательно засомневался Ницше в магических способностях соседа-новосела.
- Умер, но не совсем. Мальчик, признанный мертвым, очнулся через несколько часов, перед самым погребением. Я открыл гробик, достал оттуда ребенка, и он заплакал. Потом он начал шевелить своими ручками, ножками, и я очень испугался. Мы все, жрецы храма Аполлона, очень испугались, - сказал Дон Аурелио и тихо рассмеялся.
- Это же меняет дело! Я в твоем распоряжении. Научи меня, тому, чего я не знаю и не умею! - воскликнул Ницше и даже низко поклонился.
Вначале Павлов отнесся к затее чудиков скептически, и едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, наблюдая за тем, как Заратустра и Ницше под руководством Дона Аурелио выполняют упражнения по усилению и аккумулированию биоэнергии. Для этого они склеили из бумаги легкий спиралевидный конус и подвесили его на тонкой капроновой нити к потолку, а затем, встав в позу жреца, мысленно посылали энергию на выдохе на кончики пальцев правой руки, затем - левой руки. Проделав эту операцию 15–20 раз, они, послав энергию на кончики пальцев в последний раз, двумя руками легко, без контакта, поворачивали бумажный конус в любом направлении.
В обеденный перерыв Дон Аурелио, выглядевший до этого изможденным стариком, решительно поднялся с кровати, размялся, и к всеобщему удивлению сделал стойку на руках. На вопрос Ницше, как ему это удалось, он ответил так:
- Бесплотная душа, излучающая прохладное голубое сияние, не способна сделать стойку на руках. Однако человеческому существу такое под силу. У нас есть руки, и если мы захотим, то можем опереться на них. В этом наше преимущество, прелесть пребывания в смертном теле. Именно поэтому мы нужны Богу. Ведь Ему нравится чувствовать мир нашими ладонями.
В тот же день, в послеобеденный "тихий час", Дон Аурелио спросил, не желают ли его соседи погрузиться в легкий гипнотический сон и отправиться в непродолжительное путешествие по любимым местам и самым радостным эпизодам своей жизни во времена их детства и юности.
Заратустра и Ницше сразу же согласились, а Павлов отказался, опасаясь какого-нибудь подвоха. Он ведь еще раньше догадывался, что Ницше и Заратустра врачи поместили в одну палату не случайно, не для комплекта, а для того, чтобы их скорее разоблачить, и признать симулянтами. У него же была совсем другая задача: чтобы его признали психически здоровым, и он смог отстоять свои гражданские права. Согласно установленной процедуре он успешно прошел все необходимые психологические тесты. Никаких отклонений найдено не было. Кстати, в одном тесте ему следовало ответить на вопрос, верит ли он в Бога? Из трех вариантов ответа: "да", "нет", "не знаю", - он выбрал "нет". Лечащий врач после этого намекнул ему о том, что его держат в психиатрическом институте исключительно из солидарности с врачами больницы N5, а так бы давно уже отпустили на волю.
Дон Аурелио отправил Ницше и Заратустра в гипнотический сон магическими пассами, сопровождая их стихами великого средневекового ученого Авиценны (Ибн Сины), которые он произносил, естественно, по-арабски, но для Павлова, чтобы он не подумал ничего плохого, сообщил значение слов по-русски:
"Всему живому свой отпущен век.
Имеет время жизни человек.
Горячий в детстве, в юности, как пламя,
Он холодней становится с годами.
У зрелых больше трезвости ума,
А старость, словно лютая зима.
Ребенок полон хлипкости и влаги,
А юноша - поджарости, отваги.
От полдня до закатного конца
Взор тверже, суше, тяжелей сердца".
Пока гипнотики спали, Дон Аурелио принял душ, открыл окно с пуленепробиваемыми стеклами и легко вынул из рамы стальную решетку. Сработала сигнализация, и в палату ворвались два санитара атлетического телосложения, а по совместительству - студенты государственного института физкультуры. Дон Аурелио заявил им протест по поводу плохой проветриваемости помещения. Санитары, применив приемы вольной борьбы, надели на возмутителя спокойствия смирительную рубашку, привязали к кровати, осмотрели окно и, совершенно сконфуженные, ушли, забрав с собой изрядно помятую решетку.
Вскоре в палате появился плотник, который закрыл окно и стал забивать его гвоздями длиной в 100 мм. Дон Аурелио, самостоятельно освободившись из смирительной рубашки, сидя на кровати, давал плотнику дельные советы, чуть доведя того до бешенства. Все закончилось появлением доктора Мельникова, который, выслушав протесты Дона Аурелио, милостиво разрешил ему пребывать без смирительной рубашки и даже согласился с тем, что здание головного института союзной психиатрии давно нуждается в капитальном ремонте.
Несмотря на шумную обстановку, Ницше и Заратустра мирно почивали, улыбаясь и пуская во сне пузыри. Проснувшись к полднику, когда нянечка принесла в палату компот и фрукты, они повели себя, как дети: смеялись, кричали, размахивали руками и наперебой делились своими впечатлениями. Они были довольны и счастливы от того, что им снова довелось встретиться со своими давно умершими родителями и родственниками, любимыми учителями и школьными друзьями, испытать первую любовь и пережить свои первые триумфы, в связи с признанием заслуг в учебе и победами в спортивных соревнованиях. Они даже внешне преобразились: на щеках заиграл румянец, глаза заблестели, распрямилась фигура. Теперь им, полным жизненных сил и энергии, уже точно было не до симулирования душевной болезни.
Сопровождавший нянечку молодой санитар, а по совместительству - курсант Высшей школы КГБ, которого больные называли просто Вадик, был так удивлен переменой в настроении и внешнем облике своих подопечных, что на цыпочках удалился в коридор, и в соответствии с инструкцией включил аппаратуру видеозаписи с помощью скрытой камеры. Глазок камеры был установлен в потолке прямо над обеденным столом. Две другие камеры, расположенные в противоположных углах палаты, давно не работали, но на их замену в институте имени Сербского из года в год по бюджету не хватало средств.
Съев апельсин и запив его вишневым компотом, Ницше обратился к Дону Аурелио со словами благодарности и с намеком на продолжение эксперимента:
- Почтенный! Если бы ты знал, какие прекрасные мгновения пережили мы! Никто никогда не сотрет из нашей памяти этих великих священных воспоминаний. Вдохновленные ими, мы пойдем по пути нашей жизни, и употребим ее на то, чтобы бороться за них. Прежде всего мы примем все меры к тому, чтобы нашими поступками руководили серьезное чувство и сильная воля, и докажем этим, что мы достойны тех исключительных событий, участниками которых нам еще предстоит стать.
- В какое время и в какую страну вы бы желали отправиться? - поинтересовался у него дон Аурелио.
- Надо подумать. Я еще не решил, - признался Ницше.
- А вы? - обратился дон Аурелио к Заратустре, который против своего обыкновения не взобрался на полуденную молитву на подоконник, а вместе со всеми сидел за обеденным столом и за обе щеки уплетал компот и фрукты.
- Душа, которая убоялась зла, не смогла выполнить своей духовной миссии и напрасно растратила свою жизнь во время пребывания в этом мире - мертва. Я останусь здесь и буду бороться до конца, чего бы это мне не стоило, - тихо и уверенно сказал Заратустра, чем немало поразил не только Павлова, но и Ницше.
По тому, как Дон Аурелио на него посмотрел, Павлов понял, что и ему придется отвечать на аналогичный вопрос. Он уже приготовился категорично высказывать свое фи, но таинственный сосед медлил, всматриваясь куда-то поверх его головы. Наконец, собравшись с мыслями, он спросил его:
- Скажите, у вас есть брат-близнец?
- Брат у меня есть, но он старше меня на семь лет, и я, честно говоря, видеть его не желаю, - сердито ответил Павлов.
- Понимаю. Он вам - не родной, и, кажется, про это знает. Вашего настоящего старшего брата тоже зовут Сергей, но он проживает не в Москве. И еще у вас есть родной брат-близнец, пропавший при довольно странных обстоятельствах, - огорошил Павлова Дон Аурелио.
- Не может быть?! - удивился Павлов, покрываясь от волнения потом.
- В советских роддомах подмена детей - обычное дело, особенно, если врачам надо скрыть смерть ребенка высокопоставленных родителей, - счел нужным заметить Ницше.
- Я, кажется, догадываюсь, о ком может идти речь, и, честно говоря, меня многое пугает: странные сны, подлое и лицемерное поведение моего старшего брата, внезапные провалы в памяти, - сказал Павлов, заикаясь и дрожа от волнения.
- Не переживайте так сильно. Я мог бы вам помочь отыскать ваших родных братьев и обрести настоящую семью, но при одном условии, - участливо произнес Дон Аурелио, пытаясь заглянуть Павлову в глаза.
- Договор, подписанный кровью? - дрогнувшим голосом спросил Павлов, не выдержав внимательный и пытливый взгляд своего собеседника.
Дон Аурелио откинулся на спинку стула, пригладил на голове ладонью правой руки короткие седые волосы, почесал кончик типично греческого носа, улыбнулся и сказал следующее:
- Я, конечно, не тот, за кого все меня все принимают, но к Вельзевулу и его воинству я, слава Богу, также не имею никакого отношения. Никаких договоров о возмездном оказании услуг со своими братьями по разуму я не подписываю. Завтра меня поместят в одиночную палату и попытаются превратить в "кочан". У меня осталось очень мало времени. Единственное условие, которое вы, Дмитрий Васильевич, должны выполнить, это - не забывать про меня, и хотя бы раз в год заказывать молебен за упокой души боярина Георгия.
- Я понял. Вы меня загипнотизируете. И что потом? - спросил Павлов, опасаясь неприятностей.