Глядя на кряжистого Перкунаса с каменным молотом в руке, а особенно на свившееся в кольцо змеиное тело Аутримпса с человеческой головой, чувствовалось, что в искусстве работы по дереву неведомые прусские мастера достигли неплохих результатов.
Здесь, подле негасимого священного костра, криве-кривейо и принимал Константина. Принимал как равный, потому что сам считался потомком легендарного Брутена - брата-близнеца Видевута, который был некогда самым первым из людей наделен знаком Перкунаса. Но в Риме может быть только один папа, а в Литве - один криве-кривейо. Исходя из этого, не приходилось удивляться, что ни щенячьего восторга от лицезрения легендарной святыни на груди чужеземца, да еще не простого, а кунигаса над всеми русскими кунигасами, ни какой-то особой радости жрец не выказывал.
Правда, внешне он проявлял полное радушие, но чувствовалось, что оно наносное, и в беседе с ним Константин все время держался настороже. Да и самое начало встречи могло кого угодно пусть и не ввести в шок, но, во всяком случае, изрядно напугать.
В полуземлянке, разумеется, тоже священной, криве-кривейо был не один, а с богами, точнее, с их представителями, о чем жрец заявил буквально с порога, добавив, что царю русичей выпала великая честь - лично принести жертву. После чего он тут же предложил Константину выбрать любую посудину из числа имеющихся на полке, налить в нее молока и поставить в дальний противоположный угол на земляной пол.
Мысленно почесав в затылке и боясь сделать что-нибудь не так, Константин решил схитрить, заявив, что он благодарен хозяину за столь великую честь, но не подобает гостю лезть первому с жертвоприношениями. Криве-кривейо пожал плечами и, взяв первую попавшуюся под руку плошку, быстро налил туда молока и отнес в угол.
"Вроде бы никаких заклинаний он не читал, - отметил Константин. - Хотя чем черт не шутит, все равно на всякий пожарный надо губами пошлепать, чтоб потом можно было сказать, будто он просто ничего не слышал".
Сказано - сделано, и вскоре Константин уже осторожно ставил точно такую же плошку рядом с первой. Он еще не успел убрать руки от грубой деревянной посудины, как прямо между ними показалась морда какого-то загадочного зверя. Испуганно отдернув ладони, он ошалело наблюдал, как тварь жадно припала к его блюдцу с молоком. По счастью, она не обращала на Константина ни малейшего внимания, иначе он точно заорал бы, и что тогда было бы, представить невозможно. Ясно только одно - ничего хорошего.
А так его выдержки хватило на то, чтобы медленно подняться и, не делая резких движений, на полусогнутых и ставших ватными ногах тихонько отойти к лавке, на которой невозмутимо восседал криве-кривейо, с одобрением кивая русичу старческой седой головой.
Уже усевшись на лавку рядом с жрецом и жалея, что нельзя на нее взгромоздиться вместе с ногами - хозяин не так поймет, Константин сумел разглядеть повнимательнее это чудище, которое по-прежнему трапезничало, не обращая на присутствующих ни малейшего внимания.
Полумрак, царивший там, не позволил оценить ее во всех подробностях, но Константину удалось заметить, что больше всего загадочная тварь похожа на некую ящерицу с очень короткими, еле заметными лапками, имеющую черное тело, лоснящееся от жира, и где-то с полметра или чуть побольше длиной.
- Очевидно, он сразу признал знак, ибо из уважения к его обладателю в первую очередь подошел к твоему подношению, - заметил жрец, комментируя поведение твари.
Константин только кивнул в ответ. Дар речи к нему уже вернулся, но говорить что-либо по этому поводу не хотелось. Он вообще чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии этой загадочной твари. Возьмет сейчас и после молока потребует от хозяина мяса, причем свежего. Конечно, лапки у нее еле видны, но вдруг эта животина наловчилась как-то отталкиваться своим длиннющим хвостом? Чуть успокоился он лишь тогда, когда она куда-то исчезла. Куда именно - Константин так и не понял. Дверь закрыта, окон нет, нор тоже не видно. Ну да ладно, главное, что ушла.
Только теперь он смог заставить себя полностью сосредоточиться на беседе со жрецом, хотя по-прежнему предпочитал больше слушать. От этой встречи зависело очень многое, так что если бы он невзначай ляпнул что-то лишнее, то исправить это было бы крайне тяжело.
Кто знает, что на уме у этого невысокого тщедушного человека с длинной и узкой белоснежной бородой. Возьмет да и предложит изобразить какое-нибудь чудо. Ах, не получается… Ну что ж - и тут же весточку всем прочим, что человек со знаком Перкунаса на груди, прибывший в его святилище, - обычный шарлатан. Конечно, тут и сам криве-кривейо изрядно рисковал. Вдруг остальные жрецы не прислушаются, чтобы не оказаться перед сородичами в дураках. Спросят ведь, почему он сам не признал жулика.
Но Константин предпочел не доводить дело до конфликтной ситуации, а напротив - первым делом постарался дать понять, что он ни в коем случае не собирается претендовать на его исключительные жреческие прерогативы и уж тем паче не будет пытаться ограничить его во власти.
Смысл его речи сводился к тому, что богу - богово, а кесарю - кесарево. Если сам старик не станет ставить палки в колеса, то царь всея Руси имеет достаточно власти и способов, чтобы поддержать его.
Откровенность за откровенность, и вот уже сам криве-кривейо, испытующе глядя на своего собеседника, неспешно начал рассказывать о том, что нет среди нынешней молодежи прежнего почтения к старым литовским богам, а стало быть, и к их служителям.
Жрец не кривил душой. За последние полвека власть их действительно пошатнулась. Воины, то и дело уходящие в набеги на полоцкие, смоленские и псковские земли, иной раз доходя и до пригородов Великого Новгорода, стали почитать власть кунигасов вровень со жреческой. Это в мирное время никто не смел перечить как криве-кривейо, так и старейшинам родов, а в военное…
- Я считаю, что литовской земле нужен прочный мир, - хладнокровно заметил Константин, сразу поняв, к чему тот ведет. - Хватит уже молодым парням гибнуть в набегах. Я думаю, что несколько сотен жизней литовских воинов - слишком дорогая плата за пару лошадей.
Он знал, что говорил. Буквально в самом начале этой зимы литовцы попытались сделать пробную вылазку. Три кунигаса из области Дяволты, которая граничила с землями семигалов, вели за собой почти полтысячи воинов. Но семигалы, как и все прочие латышские племена, уже два года находились под рукой Константина.
Однако набеги литовцев продолжались, поэтому Вячеслав уже на следующее лето после возвращения из Царьграда по настоятельной просьбе Константина вспомнил азы пограничной службы, которую он освоил еще в Аджарии, будучи рядовым солдатом на турецкой границе, и полностью оборудовал контрольно-следовую полосу со всевозможными ловушками. Не сказать, что они были такими уж тонкими, но для средневековых нарушителей, не обладавших знанием различных ухищрений при пересечении оной, их вполне хватало.
Не пожалев времени, воевода почти две недели натаскивал первую сотню, которая должна была составить костяк будущей пограничной стражи на западных границах. Кроме того, по повелению князя старшины приграничных селений выделили им в помощь еще двести молодых парней.
Полутысяча пересекла границу тайно, и никто ее не видел, но дежурный наряд, проверявший КСП, утром забил тревогу. Поначалу воины чуть ли не в полном составе едва не метнулись вдогон за нарушителями, но затем вовремя вспомнили инструкцию и поехали предупреждать сотника, который вместо погони разослал во все стороны гонцов с предупреждением.
К следующему утру литовцы уже успели пограбить одно из семигальских сел, но добыча была скудной - пара стоящих коней, а остальное и перечислять стыдно.
"Не иначе как они нас заметили, - мудро рассудили кунигасы. - Ну да ничего. Чем дальше от рубежей, тем жители в селах спокойнее. Мы должны взять свое".
Однако до следующей деревни они не дошли - передовые дозоры заметили подозрительное скопление русских всадников. После недолгого совещания было решено возвращаться обратно, но не тут-то было. Смертельные русские клещи сомкнулись, когда литовцы уже улепетывали со всех ног в свои леса.
Словом, обратно вернулись два с лишним десятка воинов, почти половина из которых были ранены. К чести кунигасов надо сказать, что ни один из них своих людей не бросил. Братья Юдьки и Пукеик легли рядом друг с другом, вместе со всеми остальными воинами. Такого страшного разгрома воинственные племена литовцев давно не испытывали.
Однако прочие князья надежды не теряли, только решили поменять тактику и нападать не разрозненными отрядами, а собрать всех воедино. Особенно на этом настаивал совсем молодой кунигас Миндовг, недавно отметивший свою двадцать пятую весну. Несмотря на молодость, он один уже мог собрать под свое начало не меньше пятисот воинов.
Его поддерживали многие, но далеко не все. Старейшины той же Дяволты и слушать не хотели о том, чтобы выделить кого-нибудь в общее войско.
- У нас и так вернулся лишь каждый двадцатый! - сурово заявил посланцам Миндовга седой Айдота.
Против новых походов были и жмудские старики, и даже ряд самих кунигасов. Некоторые из них до сих пор находились в подавленном состоянии, ужаснувшись известию о небывалом недавнем разгроме. Других точила зависть, потому что было ясно - если поход состоится, то командовать тысячами будет молодой Миндовг, который и без того присвоил себе слишком много власти.
Тогда кунигас предложил испросить волю богов, послав весть к криве-кривейо. Он даже сам вызвался поехать к нему, чтобы лично поприсутствовать при беседе жреца с богами. А тут, буквально за два дня до начала сего мероприятия, когда Миндовг уже прошел почти все обряды очищения, откуда ни возьмись нагрянул этот чужеземец, носящий на груди знак Перкунаса.
- Могу я узнать, какими способами ты вопрошаешь своих богов? - осведомился Константин.
Старик поморщился и ответил уклончиво:
- Боги есть разные. Можно погадать на потрохах молодого поросенка, который еще не стал настоящим секачом, в особо важных случаях в жертву приносится конь. Но зачем тебе это? - вновь насторожился он.
- Я хочу знать, что ответят тебе завтра боги, - медленно произнес Константин.
- Кто может угадать их волю, - осторожно произнес жрец. - Хотя, зная, что они не кровожадны, я не удивлюсь, если даже Перкунас скажет свое слово в пользу мира.
Константин удовлетворенно кивнул.
- Думаю, что это будет мудрый ответ, - произнес он.
- Но наша земля скудна, - продолжил жрец. - Со всех сторон нас окружают враги, которые хотят уничтожить наших богов. Вот почему я могу только догадываться о воле богов, но предсказать ее заранее мне не под силу. Даже у тебя помимо священного знака на груди под рубахой спрятан еще один - чуждого нам Криста. Какой из них сильнее, какой победит - я не знаю. Да ты и сам этого не ведаешь, - и он испытующе посмотрел на своего собеседника.
- Я могу тебе ответить, - твердо произнес Константин. - Не победит никто, потому что боги не враждуют между собой. Война - удел людей. Ты мудр, и потому я буду говорить с тобой открыто. Слушай меня и поверь, что я не таю черных мыслей.
Говорил Константин долго. От той первоначальной речи, которую он заготовил, когда приехал на первое свидание с ятвяжскими старейшинами, не осталось и следа. С тех пор он многое увидел, многое переосмыслил, часть прежних аргументов заменил на более веские и убедительные, а часть просто выкинул.
Он не кривил душой, рассказав о своих выгодах, хотя они в рассказе Константина получились несколько бледными и размытыми по сравнению с теми, которые получали племена, вступающие в состав Руси, а особенно их, если можно так выразиться, гражданская и духовная знать - старейшины и жрецы. Ведь тем воинам, которых Константин предполагал брать к себе в обучение, а потом и в войско, плата предполагалась в половинном размере. Вторая же половина предназначалась всему племени, и распределять ее будут именно они, а кто платит - тот и заказывает музыку.
Жрец не пытался его перебить. Лишь дважды он задал уточняющие вопросы и каждый раз, получив на них исчерпывающие ответы, удовлетворенно кивал, продолжая слушать и размышлять.
- Завтра я соберу тех старейшин, которые смогут добраться сюда к вечеру. Мы будем говорить, и ты повторишь им все то, что произнес сейчас. Если они согласятся, тогда мы соберем всех остальных, - с этими словами криве-кривейо поднялся и молча двинулся прочь от священного костра.
Прошла еще одна утомительная для Константина ночь, а затем наступил морозный, но солнечный день, на который назначили жертвоприношение. Как это ни "удивительно", но криве-кривейо угадал. Трио богов в один голос устами своего жреца заявило, что они не желают новых походов литовских воинов.
Миндовг возмущался напрасно. Сразу после того, как верховный жрец огласил приговор высших сил, раздался гул одобрительных голосов. Свое удовлетворение выражали не только все остальные криве, но также и старейшины родов и добрая половина кунигасов, почувствовавших, что времена безнаказанного разбоя и грабежа миновали.
- Если они не пойдут со мной, то ближе к весне все равно многие помрут от голода! - отчаянно выкрикнул Миндовг. - Или на нас нападут враги, и мы все погибнем от их стрел, копий и мечей!
- Вот возле меня стоит кунигас над кунигасами русичей, - возразил криве-кривейо. - Он обещает, что враг не придет на наши исконные земли. Кроме того, он предлагает службу в своей дружине для многих литовцев и щедро заплатит за нее каждому роду.
- А можно ли верить кунигасу врагов?! - снова выкрикнул Миндовг.
- Можно, - твердо ответил жрец. - Скажу еще, что у этого кунигаса люди гибнут не так часто и не в таком количестве, как у тебя, Миндовг. Прошлый год именно ты потерял половину своих воинов, а вернулся ни с чем.
- Я не потерял, а спас половину воинов, - нашелся Миндовг.
- Можно сказать и так, - покладисто согласился криве-кривейо. - Но главное все равно остается - половина погибла.
- Наша земля скудна. Если он обманет и приведет своих воинов на наши земли, то погибнут все - старики, женщины, дети. Я не думаю, что останутся живы старейшины, и мне кажется, что не уцелеешь и ты сам, криве-кривейо, - мрачно возразил Миндовг.
- Да, так оно и случится, - хладнокровно согласился жрец. - Но зачем ему обманывать нас, когда он мог бы уже сейчас прийти со своими воинами? Народ, окруженный врагами, все равно обречен на смерть, и никакие боги ему не помогут, потому что они никогда не помогают глупцам, предпочитающим враждовать со всеми соседями, вместо того чтобы подружиться с ними.
- Их бог - Кристос. Они никогда не смогут стать нашими друзьями, - неуступчиво заметил Миндовг.
И тут слово взял Константин:
- Ты забываешь, Миндовг, что на моей груди два знака, и они мирно уживаются, не пытаясь сжечь друг друга. И я тебе отвечу - почему. Да потому, что ненависть иссушает душу и сжигает сердце. Два знака - это символ того, что пора прекращать войны и переходить к миру. Пока я жив и живы все те, кто стоит со мной у этого священного огня, пред ликами ваших богов я даю свое нерушимое слово в том, что никогда не приведу воинов на ваши земли. И никогда ни один мой жрец не посмеет предать поруганию тех, в чью честь вечно горит это пламя, - и повторил то, что уже говорил жрецу той первой ночью: - Боги не враждуют - это делают люди, но не все, а только глупые. Я научу ваших людей сражаться так, что их будет гибнуть очень мало, а приносить добычи они будут достаточно. А если ее не будет, то они все равно не останутся без награды.
- И там, в своем войске, ты со своими криве наденешь на них кресты! - выкрикнул Миндовг и удовлетворенно подметил, как дрогнуло лицо старого криве-кривейо.
- Никого из них не будут пытаться насильно обратить в нашу веру, - твердо ответил Константин. - Если же таковое случится, то я все равно об этом узнаю и строго накажу ослушника, а человек, обращенный в нашу веру, будет отпущен с богатыми дарами и сможет смыть с себя это насильственное крещение в водах вашего священного Немана. Не забывай и о самом главном - придя под мою руку, вы сможете себя чувствовать в безопасности в своих землях.
Он медленно обвел взглядом собравшихся. Чувствовалось, что большинство еще колеблется, не зная, на чью сторону встать. Одно дело - отказать горячему кунигасу Миндовгу в набеге, но совсем другое - принять такое важное, судьбоносное для всего народа решение.
- Я знаю, что мудрость против поспешности, - медленно произнес Константин. - Да она и не нужна. Разве я тороплю вас? Нет. Я сказал свое слово, а теперь вам надлежит подумать. Я подожду. Но прежде чем я уйду, я приглашаю вас послать старейшин, которым вы доверяете, вместе со мной к вашим соседям, ливам и семигалам. Пусть достойные люди посмотрят, как они живут сейчас, после того как оказались под моей рукой. Тогда вы и примете решение.
Раздался одобрительный гул, и Константин понял, что выиграл. Пусть они ничего не решили, но уже сделали первый шаг навстречу - согласились подумать, побывать у тех же ливов, но главное в том, что на его сторону все больше склонялись жрецы и старейшины.
Решение ими было принято гораздо позже, через три месяца, то есть ближе к лету, но это была только документальная фиксация победы, достигнутой им тем морозным солнечным днем.
Более того, тогда же удалось достичь договоренности о строительстве на их землях первой дюжины каменных крепостей. Пять из них наметили поставить на побережье Варяжского моря, еще три - на землях пруссов, недалеко от польской границы, и по две - в Жмуди и Литве.
Криве-кривейо поначалу не совсем одобрительно отнесся к этой затее. К тому же в каждой из крепостей изначально намечалось построить православный храм, а тягаться с конкурентами, которые неизмеримо богаче по своим возможностям, вовсе не входило в его планы.
Но потом, узнав, что именно он приобретает взамен, потрясенный жрец только небрежно махнул рукой. Цена была столь высока, что ему стало уже совершенно не до церквей. Еще бы, ведь русский царь великодушно предложил ему такие сокровища, о которых он и не смел даже мечтать.
Велика была власть криве-кривейо над любым из рядовых жрецов-ванделотов, но над ним самим настолько же возвышались легендарные жрецы с острова Рюгена, особенно из Арконы, которые возносили жертвы самому Святовиту. И вот теперь Константин предложил ему в дар все уцелевшие сокровища этого храма. Их насчитывалось не так уж много, и далеко не все они были изготовлены из золота или серебра.