Горящий взгляд проповедника впивался в самую душу каждого из его слушателей, завораживая людей, полностью подчиняя их своей воле, и в то же время вдохновляя на великие дела и вселяя уверенность, что все будет хорошо.
Ни глава города - старый Рашид ибн Абд ал-Ма-лик, ни прочие старейшины, убаюканные внешним спокойствием и увлеченные подсчетом торговых прибылей, как-то не заметили первоначального этапа этих проповедей, когда можно было что-то исправить. Когда очнулись - стало уже поздно.
В то время, как Вячеслав был уже в Крыму, в символическую ночь фатху мекка проповедник вопросил, готовы ли они очистить свой родной город Темир-Капи от нечестивцев, разжиревших на их горе и бедах, точно так же, как в эту же самую ночь на восьмом году хиджры был очищен от идолов главный храм Мекки - священная Кааба? Единодушное молчание было самым красноречивым ответом. Ядовитые зерна ненависти взошли в людских сердцах, и они готовы были на все.
Вот только многие мекканцы в тот день стали мусульманами, а теперь многим дербентцам предстояло стать жертвами.
Чтобы усилить впечатление и добавить символики, о сроках начала восстания Убейдулла сообщил не сразу, а через неделю, в ночь лейлят аль-кадр, то есть "ночь предопределений". Он сказал, что сам Джабраил передал ему повеление аллаха принести великую жертву всемогущему в день уразабайрам. А помогать истинно верующим прилетит Азраил.
Кроме того, он заявил, что теперь пришла пора открыться и ему самому. Оказывается, он не просто бродячий проповедник, желающий людям счастья, но принадлежит к старинному роду, который еще сто лет назад правил далеко отсюда по законам справедливости, добра и блага. Поэтому его предков свергли, и с тех самых пор они были вынуждены скитаться по земле, не находя нигде приюта.
Обычно в первый день ураза-байрама, да и в последующие тоже, люди побогаче резали скотину. Она приносилась в качестве жертвы, очищающей мусульманина от грехов. На этот раз случилось то, что должно было случиться, - жертвой стали люди.
Убейдулла, верный заветам первых мутазилитов, не щадил ни иудеев, ни буддистов, ни даосистов, ни христиан, ни своих же мусульман. В городе началась великая резня. Из купцов уцелели лишь немногие, успевшие добраться до своих кораблей и немедленно отплыть из этого страшного места.
Имамы и муллы не дождались в тот день своих фитр. Точнее, они были поднесены, но в виде ножей и острых сабель.
- Это ислам вероломства, подкупа и лжи! - горланили опьяненные кровью люди, громя медресе.
- Это те, кто сеял в наших сердцах нечистоты обмана! - и седых стариков-мулл кидали в костер, ярко пылавший на площади.
- Это те, кто пьет из нас кровь и заставляет нас угождать им и кланяться! - и следом за ними наступала очередь купцов.
Если бы воины сохранили верность властям, возможно, с бунтом и удалось бы справиться, но Убейдулла был умен. Именно их он в первую очередь одурманил сладкими речами, и именно они составили основную силу нападавших.
Спасения не было нигде. Даже те, кто успел укрыться в соборной мечети или в бывшей резиденции наместника Сасанидов, получили лишь временную отсрочку.
Часть жителей попыталась прорваться через крепостные ворота, но и Кырхляр-Капы, и Орта-Капы были закрыты, а отряды угрюмых воинов, стоящие возле них, не позволяли усомниться в дальнейших намерениях бунтовщиков.
К тому времени, когда Вячеслав расположился у стен Дербента, некогда скромный проповедник успел назначить себя эмиром ал-умара и распоряжался в городе как полновластный единоличный правитель.
Никто не смел сказать поперек ни слова - это было слишком опасно.
Прекрасно понимая, что Убейдулла сейчас находится на пике своей власти, воевода продолжал медлить, не решаясь идти на кровопролитный штурм, расположив оставшиеся у него полки в версте от города.
Самый лучший, во всяком случае бескровный вариант - взять город на измор - отпадал сразу. Для этого необходимо окружить его полностью, а как это сделать, если от главной цитадели Нарын-Кала тянутся до самого моря сразу две параллельные стены и южная сторона целиком свободна.
Можно было бы попытаться выкупить у купца-рассказчика часть его товаров вместе с кораблями, чтобы высадить десант на южную сторону, но Вячеслав об этом как-то сразу не сообразил, а потом было поздно - тот ушел вверх к устью Волги. К тому же, поразмыслив, воевода пришел к выводу, что блокировать город полностью все равно не получится. Оставались горы, которые не оцепишь.
Попытка взять город со стороны моря была бы тоже обречена на провал. Дело в том, что нежилая приморская часть, заключенная между двух стен, была некогда отсечена еще одной стеной-перемычкой, параллельной морскому берегу и создающей для штурма весьма неприятное препятствие.
Тем более что спецназ мог бесшумно вскарабкаться на стены и вырезать часовых лишь при их обычной, если можно так выразиться, стандартной степени бдительности. Теперь же не только влезть на стены, но и незаметно приблизиться к ним представлялось архисложным.
Как назло, еще один торговец, проплывавший мимо Дербента на север, сообщил Вячеславу, что о беде, постигшей этот город, уже прознали в самой Шемахе - столице Северного Азербайджана. Теперь ширваншах Фарибурз III спешно собирает войска, чтобы покарать обезумевших и отомстить за своих купцов, которые погибли в городе во время резни.
После дотошных расспросов воевода выяснил, что эта угроза нешуточная, так как ширваншах в состоянии выставить несколько десятков тысяч одной только конницы. Разумеется, что-то купец преувеличивал. Но в любом случае это сила, с которой нужно считаться.
Кое-что об этой стране Вячеслав знал из листочков Константина, где было отмечено, что государство ширваншахов тянется от реки Куры на юге и до реки Самур на севере. Правители Дербента отделываются от них малой данью, но номинально город входит в состав их государства.
Получалось, что надо срочно что-то предпринимать. Одно дело - взять город, пока он считается почти вольным, к тому же охвачен мятежом, и совсем другое - вступать в открытый конфликт с соседями. Нет уж, пусть те поберегут силы для монголов, которые скоро нагрянут к ним "в гости".
Но тут, к счастью, несколько зарвался сам Убейдулла. Утверждая, что перед святым словом и проповедью должны преклонить колени все без исключения, что не может быть неодолимых преград для воинов, несущих истинную веру, новоявленный эмир ал-умара переоценил свои возможности и явно недооценил силы противника.
К тому же он и не подозревал о том, что Вячеслав имеет столь мощную конницу. На виду, перед самими стенами, его люди смогли насчитать лишь сотню всадников, и Убейдулла решил, что все, чем располагают неведомо откуда появившиеся пришельцы, - сто конных и тысячи две пеших воинов. Почти треть пехоты воевода тоже укрыл заблаговременно, так что и об их количестве новоявленный полководец тоже имел неверные данные.
И все-таки как знать, рискнул бы он ввязаться в открытый бой, распахнув настежь северные ворота, или остатки благоразумия помешали бы ему это сделать, если бы не Вячеслав.
Напряженно размышляя, что именно предпринять в такой непростой ситуации, когда враг силен благодаря своей вере, он в одну из ночей пришел к выводу, что, оказывается, - все очень просто. Надо силу противника превратить в его же слабость - и все.
Утром, перед тем как лечь спать после бессонной ночи, Вячеслав вызвал к себе Бачмана, о чем-то долго толковал с ним, затем переговорил со священниками, после чего навестил купца, уже собиравшегося в путь. Вышел он из его шатра не скоро, но зато с приобретениями. За воеводой брели два раба, купленных им у торговца. Оба они были изрядно нагружены мешками и тюками.
А на другое утро, еще до восхода солнца, часовых на стенах взбудоражили крики людей и звон оружия. Встревоженные воины стали вглядываться в даль и увидели печальную картину. Во весь опор к крепости несся небольшой купеческий караван, а русичи преследовали его по пятам. Охранники каравана время от времени оборачивались и пускали в преследователей стрелы, то один, то другой из догонявших падал, но многочисленность погони все равно не давала торговцам шансов на спасение.
Самые горячие головы порывались было помочь единоверцам, но появившийся Убейдулла заявил, что они видят перед собой еще один знак всемогущего. Тем самым он дает понять истинно верующим, что бывает с теми, кто верует неправильно.
Победители тут же принялись вспарывать тюки, рвать друг у друга из рук ткани и прочую добычу, после чего, крайне довольные, отправились обратно в лагерь, грубо подталкивая древками копий своих пленников. Трупы своих товарищей они унесли, оставив валяться на камнях лишь вражеские.
Воевода, наблюдавший не столько за перипетиями боя, сколько за поведением осажденных, разочарованно вздохнул и буркнул себе под нос:
- Ну и в рот вам дышло. Не открыли дверку, так и не надо. Все равно я на это особо не рассчитывал. Ладно. Посмотрим, что вы скажете, когда начнется вторая часть моего Арлезонского балета.
В русском лагере тут же началась торжественная церковная служба, очевидно, посвященная легкой победе. Больше всего осажденных возмущало то, что на нее насильно приволокли пленников, поставив их на колени метрах в двадцати перед пятиметровыми крестами, вкопанными в землю. Было их не так уж и много, человек десять, но головы троих из них украшали чалмы зеленого цвета - верный знак того, что эти люди совершили хадж. К тому же в этой кучке имелся и дервиш, что уж совсем никуда не годилось.
С этого дня в лагере начались не просто добросовестные церковные службы. Теперь они не прекращались даже ночью. Оставшаяся при войске дюжина священников честно трудилась аж в четыре смены, читая бесконечные молитвы.
Так длилось три дня, причем с правоверными, присутствовавшими на этих богослужениях, происходили весьма загадочные метаморфозы. Уже на второй день они явились на молитву добровольно. Встать на колени их никто не побуждал, но на третий день они опустились сами, вызвав неодобрительный гул на крепостных стенах Дербента.
Четвертый день не сулил ничего особенного. Все те же гимны в честь неизбежной грядущей победы святого воинства, идущего в бой за правую веру, да молитвы за великих грешников, которым господь отчего-то так и не дает вразумления. А вот потом…
Когда дружный хор священников затянул очередной псалом, один из захваченных мусульман с нерешительным видом потянулся к своему головному убору, затем опустил руку на полпути, вновь поднял ее, задержался на мгновение и наконец решительным движением сорвал чалму, отбросив ее далеко от себя, и тут же в молитвенном жесте простер руки к священнику, словно умоляя его о чем-то. Почти тут же эту процедуру проделал и его сосед.
Из глоток многих воинов, стоящих на стенах, дружно вырвался негодующий крик возмущения. Кто-то при виде столь кощунственного зрелища не утерпел и бросился бежать за Убейдуллой. Еще человек пять принялись с досады стрелять в сторону правоверных, которые оказались такими ужасными негодяями, что отреклись от веры и аллаха и решили принять… да, так оно и есть, новую веру.
Вон уже и корыто неверные собаки принесли. Ну, точно. Сейчас их крестить начнут. Приготовления к крещению длились недолго, минут пятнадцать-двадцать, но Убейдулла, который, очевидно, находился где-то поблизости, успел подняться на стену и теперь тоже наблюдал за разворачивающимся действом.
Едва увидев его на стене, наблюдатель русичей, которому воевода доверил свою подзорную трубу, тут же отправил своего помощника к Вячеславу. Тот удовлетворенно кивнул, неспешно приблизился к группе половцев, изображавших мусульман, встал метрах в трех от них и негромко скомандовал:
- Давай, Кичи. Только не торопись и делай все, как я тебя учил.
Худой половец медленно поднял руку и стал разматывать зеленую ткань со своей обритой головы. Затем он аккуратно свернул шелк и положил его на землю подле своих ног.
Почти тут же русичи опять услышали гул возмущения, донесшийся до них с крепостных стен.
- Воевода, - окликнул Вячеслава помощник наблюдателя. - Пестель сказывает, почитай весь град на стены залез. Дивуются.
- Очень хорошо, - ответил воевода и неторопливо отдал очередную команду: - А теперь твоя очередь, Бача.
Сосед человека в зеленой чалме внезапно вскочил на ноги, что-то гортанно крикнул и, сорвав с головы такую же зеленую чалму, принялся ожесточенно топтать ее ногами. Затем он схватил аккуратно положенную соседом ткань и тоже метнул ее себе под ноги.
На стенах уже не гудели - исступленно вопили, визжали, кричали, сыпля проклятиями в адрес поганого шелудивого пса. А этот смердящий пес, закончив свою оригинальную пляску на чалмах, схватил их, несколько секунд оглядывался по сторонам, затем увидел поблизости костер, подбежал к нему, метнул куски ткани в огонь и бросился к вкопанному кресту. Упав подле него, он принялся исступленно целовать каменистый холмик, потом протянул руки, нежно обхватил подножие креста и застыл в позе покорности и преклонения перед новой святыней.
- Ну-у-у, не Леонов, конечно, и не Ефремов, но очень недурственно, - еле слышно пробормотал себе под нос воевода. - Особенно учитывая, что у нас всего три репетиции было. Переигрывает, правда, но совсем немного. Да в конце концов и на стенах тоже не Станиславские собрались. Должны поверить, - и произнес погромче: - Типля, теперь твоя очередь. Пошел.
Исступленный визг на стенах достиг своего апогея, когда такой же маневр стал осуществлять "дервиш". Вначале он, по-прежнему не вставая с колен, обернулся к русским воинам с протянутыми руками. Один из них подошел к нему и вынул кинжал.
- Неужто зарежет святого человека?! - ахнул кто-то на стене.
Но свершилось нечто еще более страшное. Воин отдал кинжал дервишу, и тот сам…
Нет, он не зарезал себя, хотя лучше пусть сделал бы именно это, не так больно было бы смотреть. Но дервиш совершил невероятное - стал резать свою святую бороду. Затем, выронив кинжал, он бросился к костру, метнул ее туда, тут же ловко скинул плащ, который тоже полетел в огонь, и распростерся у ног священника, целуя его сапоги и край рясы.
Выдержать это зрелище было невозможно. Кого-то в порыве бешенства били корчи, кто-то в неистовстве прыгнул прямо со стены, потрясая в воздухе копьем. Даже внизу, уже распластав на камнях свое разбитое тело, но совершенно не чувствуя боли в сломанных ногах и ребрах, он какое-то время яростно кричал, призывая всех остальных последовать его примеру и покарать неверных собак.
Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения правоверных, и Убейдулла приказал своим помощникам выстроить воинов у ворот. Было их вдвое, если не втрое больше, чем осаждающих крепость, но новоявленный эмир ал-умара не обольщался, прекрасно сознавая, что один профессиональный воин стоит дороже трех простых ремесленников, взявших в руки оружие.
Только при пятикратном численном превосходстве можно было бы надеяться на удачу, но, во-первых, Убейдулла надеялся, что недостающее его люди компенсируют бешеной яростью, а во-вторых… ему просто некуда было деваться.
Если бы он простил гяурам такое глумление, то весомая часть самых фанатичных его приверженцев обязательно отшатнулась бы от него. Словом, проповедник поступил по принципу: "Не можешь остановить - тогда возглавь и поведи туда, куда они хотят".
Надежда была на то, что, поставив наиболее боеспособную часть войска в центре, ему удастся располовинить вражеский строй, разодрать его надвое в порыве священной ярости. При виде отступающего врага силы его людей удесятерятся, а шансы на окончательную победу неизмеримо увеличатся.