- Разлил и ушел, оставив стол без присмотра. Откуда вы знаете - возможно, неизвестный злоумышленник успел за это время войти сюда и что-то подсыпать вам в кубок, - резонно заметил Герман. - Давайте поступим иначе. Вы сейчас возьмете мое вино, а я ваше.
Упрямец заволновался, начал перебирать лапами.
- А вдруг и правда что-то подсыпано, - обеспокоился Мефодий. - Получится, что я…
- Даже слушать не хочу, - резко взмахнул свободной рукой Герман, протягивая свой кубок Мефодию.
Упрямец зарычал. Он начал догадываться, откуда исходит запах смерти. И на этот раз служка уже был ни при чем.
- Вот когда у нас с вами будет одинаковый сан, тогда и будете возражать, а сейчас вам придется мне подчиниться.
Упрямец подобрался. Хозяин явно не понимал, что ему предлагают… смерть. Но он-то это знал, а значит…
- Ну, если уж вы так настаиваете, - нехотя согласился русский митрополит. - Но тогда с непременным условием, что сразу после этого вы меня угостите своим замечательным хиосским.
- Обязательно и с огромным удовольствием, - приторно улыбнулся Герман. - А теперь прошу.
Мефодий протянул руку, но принять кубок не успел. Прыжок Упрямца прямо с места был точен, и в следующее мгновение пес вонзил зубы в кисть константинопольского патриарха, которая держала кубок.
- Собака! - истошно, каким-то бабьим голоском завизжал Герман. - Уберите собаку! Она же убьет меня!
- Упрямец! Фу! - отчаянно закричал Мефодий, пытаясь оттащить пса, но не мог с ним справиться. - Что ж ты творишь-то! Отпусти, я тебе говорю! - Но Упрямец, полностью оправдывая свое прозвище, продолжал мертвой хваткой висеть на руке константинопольского патриарха.
Все присутствующие в каком-то оцепенении смотрели на эту сцену. Первым очнулся от временного столбняка один из служек Германа. Почти молниеносно выхватив откуда-то снизу узкий стилет, он метнулся к Упрямцу.
- Не-е-е-ет! - закричал Мефодий, но служка, не обращая на это ни малейшего внимания, ловко сунул стилет под брюхо пса, вспоров его живот чуть ли не до самого горла.
Упрямец жалобно завизжал, выпустил руку патриарха и свалился на пол. Почти тут же под ним образовалась кровавая лужа, а из распоротого живота показались внутренности.
Мефодий рухнул рядом с ним на колени но, опасаясь, как бы не сделать хуже, только робко водил дрожащими пальцами по собачьей голове.
- Он бешеный! - тоненьким бабьим голоском продолжал визжать Герман. - Я же предупреждал, предупреждал!..
Дружинники, подавленные случившимся, вынесли издохшего Упрямца прочь. На протяжении всего этого времени владыка Мефодий так и не издал ни единого слова. Он даже с колен поднялся не сразу, а после того, как ему об этом напомнили, и теперь продолжал сидеть на своем кресле, тупо уставившись на мозаичную картину, на которой мученика Пантелеймона продолжали терзать жестокосердные римляне. Один из русских дружинников, который так и не покинул комнаты, так же молча стоял возле его кресла, решив после всего случившегося не покидать своего митрополита ни на мгновение.
Герман поднял кубок, выпавший у него из руки во время нападения Упрямца, с сожалением заглянул вовнутрь и удовлетворенно кивнул, заметив что треть содержимого еще уцелела. Он немного подумал, затем твердо поставил его на стол перед Мефодием, потом взял свой и жестом указал служке, чтобы тот наполнил оба.
- Не из того, - поправил он монаха, который ухватил было принесенный с собой бочонок. - Я нынче в гостях, поэтому будем пить вино хозяина. И не просто пить, - он внимательно посмотрел на Мефодия и с сожалением вздохнул. - Владыка Мефодий! - окликнул он митрополита, по-прежнему пребывавшего в оцепенении.
- Что? - очнулся наконец тот, усилием воли отгоняя от себя горестные раздумья. - Ах, да. Конечно, конечно. Поверьте, я сам в ужасе от случившегося. До сих пор не пойму, что произошло с псом.
- Пустое, - примирительно кивнул патриарх. - Разумеется, я вам верю. Никто сознательно его на меня не натравливал, а то, что он взбесился в такой неподходящий момент, так это просто случайность, не более. Я предлагаю осушить мировую. Кажется, так говорят у русичей?
- Да, у нас говорят именно так, - подтвердил Мефодий, принимая кубок от патриарха.
- Мы отведаем этого славного вина и забудем все, что случилось, - продолжал Герман.
- Наверное, он… - вновь начал было пояснять митрополит, но затем махнул рукой и замолчал.
Вместо этого он решил, что выпьет сейчас не на мировую, как предложил патриарх, а почтит этим вином светлую память Упрямца. Однако почтить не удалось. Из-за спины к Мефодию протянулась чья-то крепкая рука, которая властно перехватила кубок.
Над ухом раздался голос:
- Дозволь, владыка, попросить тебя не спешить пить это вино.
Мефодий оглянулся и изумленно отпрянул.
- Ты ли это, отрок Николай?!
- Он самый, - хрипловато произнес Торопыга.
Белки глаз у спецназовца были налиты кровью оттого, что он последние трое суток кряду почти не спал, торопя возниц. Николка оправдал свое прозвище, успев предупредить самое главное несчастье. Кубок Мефодия был налит вином почти доверху, поэтому проверить его содержимое для Николки оказалось парой пустяков.
К тому же еще на подходе к комнате он повернул свой перстень камнем вниз и теперь просто ухватил кубок не за витую ножку, а за верхние края, касаясь камнем поверхности вина. Так он его и поставил на стол, после чего украдкой взглянул на перстень и чуть не вскрикнул.
Нет, Николка, конечно, помнил то, что ему говорил воевода, - как проверять еду и вино, каким может быть цвет у камня, если что-то отравлено, и все прочее. Но одно дело - выслушать все на словах, и совсем другое - воочию увидеть, как ярко-алый цвет камня вдруг исчезает, на глазах преобразуясь в болезненную голубизну, затем становясь тускло-синим, не останавливаясь на нем, темнеет все дальше, пока не достигает зловещего фиолетового тона, густо замешанного на черноте. Тем не менее сдержать свое удивление он сумел.
- Вино отравлено, - буднично произнес он и быстро спросил Мефодия: - Владыка, откуда вам наливали его и кто?
Удивленный митрополит молча указал на тяжелую амфору, а затем на служку с одутловатым лицом.
- Но его принес сам Любим, - добавил он.
- К тому же этот кубок изначально предназначался мне, - встрял в разговор патриарх. - Мы просто ими обменялись. Выходит, кто-то хотел отравить именно меня?! - ахнул он испуганно.
Николка прищурился и хмуро засопел.
- Разберемся, - мрачно пообещал он и, многозначительно глядя на Германа, добавил: - Во всем разберемся.
Патриарх встал из-за стола и, горделиво выпрямившись, заявил:
- Если меня тут, невзирая на священный сан, подозревают в столь страшном грехе, то я…
- Да какие там подозрения, - бесцеремонно перебил его Торопыга. - Это я выясняю, дабы было что пояснить нашему воеводе, когда он приедет.
- А он жив?! - вырвалось у патриарха, но Герман тут же поправился: - Я имел в виду, его не убили в сражении?
- Его не убили в сражении, - спокойно ответил Николка. - И отравить его тоже не получилось. К тому же тот, кто поднес ему яд, уже схвачен, так что он-то нам все и скажет.
Герман осекся. Торопыга же продолжал свое следствие. Вел он его совершенно неумело, но компенсировал это старательностью и дотошностью к мелочам. Словом, в точности так, как советовал воевода. Особенно его заинтересовал стилет служки и загадочное поведение Упрямца.
- Стало быть, возле этой стены он вертелся, - задумчиво протянул Николка, склонившись над мозаикой. - Я Упрямца немного знаю, - бормотал он, медленно проводя пальцем по краю картины. - Упрямец - добрый пес. Такой вертеться где не надо просто так не будет, да и кусать кого ни попадя тоже не станет.
И тут служка с одутловатым лицом не выдержал. Некоторое время он бочком пододвигался к Торопыге, а затем, схватив со стола стилет, кинулся на дружинника и тут же взвыл от боли, держась за руку, из которой торчал широкий нож.
- Молодец, Родион, - одобрительно заметил Панин дружиннику, стоявшему у самого входа.
Выпрямившись и ухватив служку за шиворот, он выдохнул ему в лицо:
- Ты у меня теперь все скажешь. И куда Любим делся, и что с ним, и про яд…. Погоди-ка, - нахмурился он от пришедшей в голову мысли. - А ведь ты не просто так на меня кинулся - удрать задумал. А куда? Неужто к этому святому?
И тут он с силой дважды ударил служку головой об мозаику. От ударов часть слюдяных кусочков вылетела из своих пазов, обнажив не штукатурку стены, а деревянную поверхность.
- Точно, - констатировал Торопыга. - Теперь нам совсем просто будет.
- У меня разболелась рана, - буркнул патриарх. - Я хочу уйти в свои покои.
- А я и не держу, - удивленно развел руками Торопыга.
- И я хочу забрать всех своих людей, - властно произнес он.
- Кроме этого, - сразу оговорил Николка, указывая на служку, который бессильно обвис, потеряв сознание.
- Всех, - повторил патриарх. - Он - духовного звания и потому подлежит только духовному суду.
- А это как скажут наш воевода и ваш император, - остался непреклонным Торопыга.
- Владыка Мефодий, повелите своему человеку освободить моего монаха, - сделал Герман последнюю попытку.
- Мне ратные люди не подчиняются, - сокрушенно развел тот руками. - Да и не след мне, как лицу духовному, влезать в светские дела.
- Разве может быть патриархом человек, который не имеет ни малейшего влияния на людей, пусть и вооруженных? - задал Герман риторический вопрос и сам же на него ответил: - Нет.
- На все воля божья, - непреклонно заявил Мефодий.
Как выяснилось всего через несколько дней, правым оказался он.
Иоанн, все-таки осуществивший свой триумф, для которого ему вполне хватило оставшейся колесницы, сзади которой, как в старые добрые римские времена, угрюмо шел связанный Феодор, уже на следующий день занялся самыми неотложными делами. Первым из них было выполнение обещания, данного рязанскому князю и повторенного воеводе Вячеславу.
Патриарх, который вроде бы заранее подготовился к тяжелому и нелицеприятному разговору, был все-таки ошарашен тем напором, с которым на него обрушился Ватацис.
- Я собираюсь честно сдержать свое слово. А дано оно было в том, что я не надену на свою голову императорскую корону до тех пор, пока меня не сможет поздравить и благословить патриарх всея Руси.
- Неужто императору мало благословения одного константинопольского патриарха? - осведомился Герман.
- Уж больно нынче тяжелые времена для империи. Враги со всех сторон. В такие времена для надежности лучше получить благословение сразу двух патриархов. Только тогда мое царствование будет успешным, - парировал Ватацис.
- У императора Роберта их было сразу три, однако это ему не помогло, - заметил Герман.
- Кроме того, я не хочу начинать свое правление с нарушения обещаний.
- Мы можем избрать на эту ответственную должность другого человека, - попробовал предложить компромисс патриарх, но Иоанн был неуступчив.
- А еще мне не хотелось бы начинать свое правление с казней и жестокостей, пытая монаха-отравителя, который был схвачен нами, - пристально глядя на Германа, заметил он. - К тому же судить надлежит не только его одного, но и тех, по чьему наущению он действовал. Да и тот служка, которого держат у себя в плену русичи, тоже, наверное, знает немало такого, что не принесет кое-кому пользы.
Эти два аргумента крыть было нечем, да Герман и не пытался. Ведь под угрозу был поставлен его собственный сан. Да что сан - жизнь. Он и сопротивлялся теперь лишь затем, чтобы сохранить то возможное, что еще можно было уберечь.
- И кого же ты собираешься судить, сын мой? - вкрадчиво осведомился патриарх.
- Я?! - удивился Ватацис. - Я - никого. Полагаю, что до суда дело дойти не успеет. Достаточно только представить, как взовьется константинопольская чернь, если я выведу его на улицы и скажу, что этот человек хотел подло умертвить воеводу русичей, который вместе со мной только что спас город! А если я скажу, что он сознался, и назову имена, то что толпа сделает со всеми ними?
- Ты пойдешь на это?
- Мне хватает и иных забот, - вздохнул Иоанн. - Венецианцы и рыцари-крестоносцы по-прежнему угрожают городу. Поэтому мне бы хотелось решить все гораздо проще. Как-никак, оба отравителя имеют духовное звание, к тому же по счастливой случайности все-таки никто не умер, а потому я лучше отдал бы их на строгий духовный суд константинопольского патриарха.
- Да, это самый простой способ, который был бы удобен для всех, - подтвердил Герман.
- Пожалуй, я так и сделаю… на другой день после того, как русский владыка Мефодий станет патриархом. Да и воевода Вячеслав пообещал мне помочь разделаться с врагами только при условии, что благодарственный молебен о его победе отслужит сам патриарх. Отслужит и благословит его.
- Я готов, - кротко склонил голову Герман.
- Я не думаю, что Вячеслав согласится принять благословение от тебя, - насмешливо хмыкнул Иоанн. - Ему нужно, чтобы к нему прикоснулась длань патриарха всея Руси Мефодия I.
Герман прикусил губу и с тяжким вздохом произнес:
- Я представляю всего-навсего власть духовную, а потому не могу противиться повелению императора, пусть и будущего.
- Это тебе рассказал сам Ватацис? - спросил Константин.
- И с непременным условием клятвы на кресте, что все то, о чем мы узнали от схваченных монахов, останется тайной, которую можно будет открыть лишь после смерти.
- После смерти Германа? - уточнил Константин.
- Именно, - кивнул воевода. - Кстати, когда мы уже отплывали, Герман все-таки попытался меня благословить. Даже руку для поцелуя протянул, - зло усмехнулся воевода.
- А ты?
- А я, - Вячеслав чуть помешкал, но затем, покосившись в сторону Святослава, решил, что лучше не цитировать произнесенный им ответ, и кратко произнес: - Я отказался.
- А он? - не унимался Константин.
- Он, - воевода насмешливо хмыкнул. - Он утерся.
Глава 4
Последняя княжеская битва
- А что, батюшка, вот тот Ватацис, что императором Византии стал, - он по правде престол занял или потому, что ты ему подсобил? - осведомился Святослав.
- Ему старый император свой трон завещал, - ответил Константин. - Получается, что по правде.
- Выходит, тебе тяжелее пришлось, - задумчиво констатировал Святослав и пояснил свой вывод: - Тебе-то никто ничего не завещал.
- Ну почему, - поправил Константин сына. - Все старшие князья на святом кресте перед митрополитом роту дали, что отдадут корону тому, кто сумеет с крестоносцами управиться. Это ведь тоже почти как завещание получается.
- Так ведь они все потом на Калке погинули, а сыны их такой роты не давали, - возразил Святослав. - К тому же у них в Царьграде басилевс - обычное дело, а ты у нас самым первым стал. Ведь до тебя царей на Руси не было. Нет, тебе потяжельше пришлось.
- Может, и так, - не стал спорить Константин. - Хотя и не сказать, что прямо так уж тяжело.
- Да как же нет, когда у тебя вон еще до венчания на царство куски от Руси рвать стали. И не токмо князья, но и короли.
- Было дело. Хотели поживиться, - кивнул Константин задумчиво, и услужливая память почти сразу легко отнесла его в ту последнюю зиму, когда он еще носил титул великого рязанского князя.
Только-только была сыграна его пышная свадьба с Ростиславой, хотя злые языки и осуждали такую спешку - со дня смерти ее венчанного супруга Ярослава Всеволодовича не прошло и полугода.
В подтверждение своих слов злопыхатели ссылались на унылое осеннее небо, хмурившееся от беспросветных туч, уныло свисавших над землей. Дождь и впрямь начал моросить еще в среду, так что к воскресенью - день венчания - на всех улицах Рязани царила непролазная грязь. Да и потом, во время медового месяца, дождь больше чем на день так и не прекращался. Вот только счастливые новобрачные ни на что не обращали внимания.
Лишь один раз Константин, выглянув в окошко, радостно сказал, что сегодня тоже дождь, и пояснил удивившейся - чего же тут радоваться - Ростиславе, что такая погода им на руку, потому что, пока на дворе царит такая грязюка, он все равно не может заниматься никакими делами.
Новобрачные, занятые любовными утехами, даже не заметили, как теплую, хотя и чрезмерно дождливую осень плавно сменила зима. Была она немного чудной - то вьюга с крепким ядреным морозцем, то теплынь, затем опять холодало.
Ох, как не хотелось отрываться от горячих губ, нежных рук и желанного податливого тела, охотно откликающегося на любые причуды и затеи своего суженого, но - хочешь - не хочешь, а пришлось собираться в поход. Причем поначалу путь его лежал даже не в Киев - надлежало восстановить попранную справедливость.
Дело в том, что, воспользовавшись смертью Мстислава Удалого и тем, что рязанский князь вначале залечивал раны, полученные в сражении с туменами Субудая, а затем решал свои сердечные дела, богатым и вечно непокорным Галичским княжеством завладел Александр Бельзский.
Он даже набрался наглости и еще по осени прислал Константину грамотку, в которой писал, что не держит обиды на рязанского князя за захват его исконной вотчины - Бельзского княжества, равно как и самого города.
Напротив, он, Александр, предлагает забыть все старые распри и жить как подобает добрым соседям. Были там и ссылки на худой мир, который, как известно, гораздо лучше доброй ссоры, были и цитаты из библии, но были и недвусмысленные намеки на могущественных союзников, которыми Бельзский успел обзавестись.
Действительно, если бы не помощь конницы и пешей рати венгерского короля Андрея II, подкрепленная мощным полком рыцарей младопольского Лешка Белого, которому Бельзский доводился шурином, то он ни за что не заполучил бы Галич. Оба соседа, не сговариваясь, предпочли видеть близ своих границ Александра Всеволодовича, а не могучего Константина Владимировича Рязанского.
На них, да еще на местных боярах, которым возможное правление рязанца было как кость в горле, строил свои расчеты князь. Мастеровой народ в Галличе Бельзского не поддерживал, но помалкивал и голоса против поднимать не спешил.
Сам же Бельзский хорошо помнил, что он не какой-то там удельный властитель, а внук великого киевского князя Мстислава II Изяславича и Юдифи, дочери польского короля Болеслава III Кривоустого. И не просто помнил - он и Константину заявлял об этом, указывая, что с такой родословной, как у него, владеть чем-то меньшим попросту зазорно. Честь его, Бельзского, предков ко многому обязывает и самого князя.