Мы были не единственным парусником. Здесь был австралийский "Эндевор", два грека, один бразилец и изрядное количество местных шхун. Первое время мы ходили друг к другу в гости, но ближе к Рождеству все занялись праздничными приготовлениями, бегали в поисках новомодных светящихся гирлянд, обматывали ими корабли, закупали в промышленных количествах спиртное и провизию.
Первый напор истосковавшегося без нас местного населения схлынул, и "Морскую птицу" уже стали считать чем-то вроде одной из местных книжных лавок, только на воде. У меня появилось свободное время, и я проводил его, бесцельно болтаясь по крутым улочкам города и заглядывая в украшенные мишурой магазинчики.
В одной из лавок я столкнулся с девушкой в бразильской матросской форме. Столкнулся в буквальном смысле: выходил из книжного магазина, придерживая тяжелую дубовую дверь, и прямо лбом в лоб мне воткнулась рыжая девица в берете, которая неслась вниз по улице и, видимо, хотела войти в магазин с разбегу.
– Nejezdete tak rychle!.. – рефлекторно выдохнул я, снова наваливаясь на дверь и потирая лоб.
– Ой, так вы чех?! – завопила девица на чистом чешском и вскочила с гладких чистых булыжников с такой прытью, словно не свалилась туда только что, а просто там сидела. – Вот везение! Яна Новак, – представилась она, протянув руку, и мне чуть не пришлось в третий раз начинать сражение с дверью с нуля, потому что я автоматически попытался предложенную руку пожать.
Оказалось, Яна служит на том самом бразильце, что пришвартовался невдалеке от нас; мы вернулись в магазин и, болтая на родном языке, битый час бродили между полок, пока я не выяснил наконец, что ей хотелось бы почитать что-нибудь отечественное, а в английской книжной лавке, конечно, ничего такого не было. Я рассмеялся и пригласил ее на "Морскую птицу".
Яна понравилась мне до чрезвычайности. Вся она была как светящийся цветок-бархатец: пружинистая, радостная, рыжая. Острый носик, острые локти, мягкие губы, зеленые глаза, природная упрямая сила, бьющая через край. Бархатцы ведь городские цветы, выносливые и сильные. Услышав, что в этой чопорной стране где-то есть книжки на чешском языке, она аж подпрыгнула. Уже через десять минут – а шли мы к кораблю парадоксально кривым путем – она стала для меня Ясей, я для нее – Йосей. Видно, в наши времена сословная разница между матросами и офицерами не играет уже решительно никакой роли, хорошо, что этого не слышит наш капитан, человек старой школы.
Однако мне уже пора было на вахту. Я привел Ясю на борт, принял вахту и принялся показывать ей корабль. Девушка реагировала на все по-девичьи: ахала, таращила зеленые глазищи, нюхала смолёные веревки и гладила полированную резьбу.
– С ума сойти, какое все настоящее, – говорила она, – даже концы натуральные, да? Эх, у нас-то капрон и полипропилен…
На библиотечной палубе она понимающе посмотрела на меня:
– Борхес, да? Библиотека Вавилона?
Я кивнул, улыбнувшись. Здесь я и оставил ее, возле полки с книгами на чешском языке.
Так все и пошло. До самого Рождества, пользуясь тем, что свободное время у нас совпадает, гуляли мы с Ясей по городу Уитби, изучали штучки в антикварных лавочках, поднимались в аббатство – я рассказывал ей про зеркало и безумную монахиню, – бродили по берегу, и я рассказывал, как выглядела эта набережная в семнадцатом веке, а она рассказывала о себе – о Бразилии, куда ее увезли почти ребенком, о своем корабле, о детстве в Праге. Было о чем поговорить. И мы только говорили, даже не поцеловались ни разу, хотя подмывало, черт побери, грех упускать такую девочку; но была у меня одна мысль, которую я все время обкатывал в голове, и вот мысль эта мешала переходить к решительным действиям.
В сочельник Яся завернула к нам на борт по дороге из города, вернуть прочитанного Кундеру и поболтать. Мы с Сандрой и Джонсоном курили на баке, перед трапом задумчиво разглядывал город Лири, матрос ночной вахты. В сумерках он был еще полупрозрачным, хотя мы ясно его видели; а уже через час такие, как он, становятся полностью видимыми и осязаемыми и обретают способность работать со снастями. Пока же матрос меланхолично взирал на рождественские огоньки, ожидая своего времени, чтобы повеселиться; мы, надо сказать, уже начали. Яся рыжей птицей взлетела по трапу, спрыгнула на палубу и с разбегу пролетела сквозь Лири, вообще его не заметив.
Лири оторопело уставился ей вслед и пробормотал укоризненно: "Ну что ж ты так носишься, оторва!", но Ясичка не обратила на него ровным счетом никакого внимания. Джонсон и Сандра переглянулись.
– Ясичка, – засмеялся я, – ты и сквозь меня тогда надеялась вот так пробежать?
Ясичка непонимающе оглянулась и пожала плечами:
– Что ты имеешь в виду? Я вот Кундеру дочитала. Мне б еще Павича, можно?
– Ты его что, не… – Я хотел спросить "не видела Лири?", но заметил предостерегающий жест Сандры и на ходу сменил предмет вопроса: – Не читала еще? У нас есть, конечно, много. Только а как же чехи?
– Одними чехами сыт не будешь, – хмыкнула Яна, – а если мне предложат Чапека, Гашека или Кафку, я утоплюсь. Ну ведь наверняка же у вас есть перевод Павича на чешский?
– Все у нас есть, – признал я. – Ладно, иди за Павичем. Ты прости, я только ее раскурил, – я показал трубку. – Ты сходи в библиотеку и возвращайся потом к нам, ладно?
Яся кивнула и умчалась вниз, на нашу сотовую палубу.
– Что? – уставился я на Сандру.
– Только быстро, – предупредила Сандра. – Хорхе ей Павича мигом найдет. Она не видит призраков, не может.
– Э, – возмутился снизу Лири, – так это она еще и не глядя сквозь меня?..
– А ты не слушай, Том Ушки Топориком, офицерский разговор! – прикрикнула Сандра. – Я тебе, Йоз, потом объясню почему. Ты эту тему не углубляй.
– Ну ладно, – растерянно согласился я. – Я-то думал, корабль у нас такой, что с ночными матросами любой может общаться…
Сандра посмотрела на меня, как на придурковатого младшего брата, разве что по голове не погладила, и тяжело вздохнула.
– Это ты многого еще не знаешь, – наконец сообщила она. – Надо будет поговорить, только без свидетелей.
– А я? – осведомился Джонсон. – Мне-то можно?
– Тебе можно. Ты в теме.
Тем временем Ясичка вернулась со стопкой книжек, присела рядом со мной на планширь и прижалась к моему плечу. Ее рука незаметно оплелась вокруг моей, и Сандра улыбнулась одним уголком рта. Разница между мной и моей девушкой настолько обеспокоила меня, что я был даже рад, когда мы распрощались и она ушла праздновать на свой корабль. Нам, впрочем, не удалось сразу перейти к интересующему меня разговору, потому что наконец настала ночь и стол в кают-компании нас уже ожидал.
Проходя мимо Лири, Сандра похлопала его по плечу и сказала:
– Не обижайся на девчонку, парень, ты же знаешь.
– Да, мэм, – уныло кивнул Лири, – зеленая еще, что делать.
Боюсь, вся рождественская трапеза прошла мимо меня – я ее не осознал. Где-то передо мной на столе блистала серебряная посуда, заполненная вкуснейшей едой, мне даже сунули в руку оловянный рельефный бокальчик, налили туда чего-то жидкого, что пришлось пить, но что это было, я не заметил, только машинально зажевал это ломтиком какой-то ветчины. Думал о Яське, о том, как выглядят рядом Яська и Сандра, о том, что же, черт побери, моя боевая подруга имела в виду.
В последнее время у меня зрела мысль переманить девочку на наш корабль. Мне в парусных маневрах постоянно не хватало ровно одного матроса, а Яся так любит натуральные веревки и живое дерево. Ну и что и говорить, мне было бы приятно постоянно видеть ее на своей вахте. Потому-то я и не переходил к действию: как сохранишь субординацию, когда ты с матросом… вот именно.
В пиршестве наступила естественная пауза, и Сандра, поднявшись из-за стола, потянула за собой нас с Джонсоном. Мы поднялись на палубу. На юте компания ночных матросов пела хором что-то древнее, передавая друг другу бутыль, по виду – совершенно пустую.
– Как это они пьют? – рассеянно спросил я у Сандры. – И что?..
– Ты Бигля читал? Единорога?
– Ну да.
– Ну вот. Это как бы не вино, а идея вина. Как раз то, что им нужно.
– А как с идеей еды? Или курева? – заинтересовался я.
– Вот чего не знаю – того не знаю. Никогда не видела, чтобы кто-то из них ел или курил.
– Так что? – спросил я, когда мы привычно обосновались на баке. – Почему Яся не видит ночных матросов?
– Ты знаешь, почему мы все можем здесь работать? – спросила Сандра с каким-то подтекстом, который я не прочел.
– Ну… Потому что мы умеем работать с парусами, любим читать. И все такое, – неуверенно ответил я.
– Это все глупости, – отрезала она. – С парусами мы и на прежних кораблях работали. Однако оказались здесь. Сказать почему?
– Скажи.
– Хорошо, что мы уже напились, а то бы я не смогла. У каждого из нас есть позади какая-то потеря. Из тех, с которой теряешь часть души. Правда?
Я похолодел. Ну что и говорить, было дело, еще в детстве.
– У меня брат был, кроме сестры, – сказал я не своим голосом, – погодок. Мы дружили. Он под трамвай попал, и я это видел.
Сандра посмотрела на Джонсона, явно пытаясь оттянуть собственное признание. Джонсон пожал плечами:
– Да я и со счета сбился.
Сандра тяжело вздохнула, сжала кулаки, уставилась носом в палубу и сказала глухо:
– У меня дочь была. Ну и… В общем, детей у меня больше не будет. Зато я, даст бог, на капитана выучусь, – резко закончила она половинчатое признание и разрубила воздух ладонью. – Все, с признаниями покончено, переходим к делу. Призраков может видеть только тот, кто или потерял кого-то, кто дороже жизни, или сам однажды чуть не умер. А Яна не может, потому что все у нее, слава богу, было пока хорошо. Гуляй с ней, приглашай в гости днем, а вот ночью лучше не надо.
– Ну вот, – вздохнул я, – а я-то только хотел тебя спросить, нельзя ли мне ее у бразильцев сманить. В моей вахте как раз матроса не хватает.
– И не думай, – криво улыбнулась Сандра. – Она и капитана не увидит, кто ее будет нанимать? Я? Это невежливо как-то.
Я застыл. Я вдруг вспомнил тот, летний, подслушанный разговор:
– Вот! Вот о чем она говорила!
– Кто?
– Доктор Эмма. Ну слышимость у нас внизу хорошая, – пожал я плечами, – что-то вроде "у каждого из ребят за плечами какая-то смерть". Я не понял, я думал, она о ночных, а оказывается, о нас.
Сандра кивнула.
– Только… Погоди. Как-то просто. Слишком однозначно, – засомневался было я. – Ну пишут, что волшебники видят призраков. Да, я понимаю, "волшебники" звучит страшно несерьезно, но, предположим, есть люди, которые от рождения способны видеть такое, без всяких там стрессов. Разве нет?
Сандра пожала плечами:
– Бывают люди, которые с рождения знакомы со смертью. А бывают такие, что нет. А в нашем деле только это и важно. Да не спадай ты так с лица, на свете существует еще целая куча других дел, в которых это неважно абсолютно.
– Между прочим, – задумчиво отметил Джонсон, – то, что Яне нельзя к нам матросом, – это хорошая новость, тебе не кажется?
Я улыбнулся. А ведь действительно! И ночь такая подходящая…
– Не зевай, – посоветовал он, – девчонка славная, а к этим штукам ты привыкнешь. Я вот привык.
Я чуть было не ляпнул: "Немудрено привыкнуть за двести лет", но сдержался. Бессмертие Джонсона все еще оставалось нашей с Сандрой гипотезой, и мы старались лишний раз этим друга не дразнить.
– Ты ведь не подготовился, – участливо сказал Джонсон. – Вот тебе адрес, представишься Джонсоном, я снял номер на всякий случай, знал же, что пригодится. Иди – и больше греши!
Я вылетел с борта как на крыльях. В целом-то все сложилось удачно. Подумаешь, нет матроса… Зато есть девушка!
На полпути к бразильскому борту я увидел закутанную в оранжевый шарф фигурку в белом берете.
Мы встретились, сцепили пальцы и ткнулись лбом в лоб, как в нашу первую встречу. И в тот же момент с пасмурного неба посыпался пушистый и медленный, первый в этом году снег.
– У меня такое ощущение, что наступила зима. Не пойти ли нам туда, где есть камин, горячее вино и клетчатый плед?
– О да! – воскликнула Ясичка прочувствованно.
Я шел, сжимая маленькую крепкую ладошку, вверх, к отелю святого Джонсона, и непрерывно благодарил сегодняшнего именинника за то, что все у этой девочки было до сих пор хорошо.
Оксана Санжарова
Пазл
– Ты только посмотри, какие элегантные мощи! – Агни толкнула Томаса в бок.
Пожилая… да нет, без преувеличения старая дама, в нерешительности замершая перед трапом, была облачена в отличные джинсы и болотного оттенка вязаный жакет с рыжими замшевыми заплатами на локтях. Сдвинутая чуть набок клетчатая кепка в сочетании с резким горбоносым лицом вызывала смутные литературные ассоциации. С Шерлоком Холмсом, к примеру. Помедлив секунду, гостья положила сухую руку на резные перила и неожиданно легко поднялась на палубу.
– Добрый вечер, молодые люди!
– Добрый вечер, – нестройным дуэтом ответила парочка.
– Не могли бы вы сказать, где у вас занимаются наймом волонтеров?
– Я вас проведу, сударыня, – с готовностью отозвался Томас.
До возвращения Томаса Агни успела выкурить две сигареты. "Мощи" царственно проплыли мимо, уже возле самого трапа оглянулись и рассеянно обронили:
– До свидания, молодые люди. Возможно, до скорого.
Агни выщелкнула из пачки очередную сигарету:
– Делись инфой, юнга. Подслушивать ты не умеешь, но зато у тебя вид, вызывающий доверие у старых дам. Что рассказала? Приходила просить за внучка? Или против? Чтобы отговорили и не брали в страшное-страшное плавание?
– Она сама хочет в страшное-страшное плавание.
– Шутишь. Она что, вдова Тура Хейердала? Ей же лет сто?
– Скорее, невеста Умберто Эко. И ей всего семьдесят три. К тому же со здоровьем у старушки отлично – смотри, как шустро спустилась. Артрита нет, с осанкой все в порядке.
– А зачем ей наш корабль? Свежий воздух и романтика? Или она пишет трактат о выживании в открытом море?
– Она сказала, что всю жизнь пыталась управлять своим миром: не завела ни мужа, ни детей, ни друзей, чтобы как можно меньше зависеть от чужой воли. И теперь чувствует себя в проигрыше. Ей хочется найти место, где за нее все будут решать другие. Она считает, что парусник – хороший способ вверить себя воле судьбы.
– А что с этого имеем мы?
– Мы с этого имеем отличного переводчика. Латынь классическая и церковная, древнегреческий, древнееврейский – всего восемь мертвых и полумертвых языков. А у нас, между прочим, в планах Александрия.
– Спорим, она не вернется?
– Ага. Спорим. На вторую часть "Поэтики" Аристотеля в ее переводе.
– И что я с ней буду делать? Кстати, ты говоришь – ни мужа, ни детей… Интересно, кто у нее умер? Хотя в таком возрасте в анамнезе должна быть четверть кладбища.
– Кот. У нее умер кот.
* * *
– Мас, я пришла, – говорит она пустоте за дверью.
Пустота молчит.
Она идет в кабинет, привычно цепляясь взглядом: дверной косяк, на котором за последние шестьдесят три дня не добавилось ни одной царапины, серое кресло в неистребимых светлых шерстинках, обмотанный толстой веревкой столбик с наблюдательной площадкой и оранжевой, порядком потрепанной мышью на шнуре. Приоткрытое окно – чуть-чуть, всего сантиметров на пять. На журнальном столике – недособранный пазл. Больше можно не убирать. Никто не раскидает так, что ищи потом – где снег, где хлев, где пила Иосифа-плотника. На кухне – две плошки. Черная – для воды, красная, в рыбьих скелетиках, – для корма. Корм наконец-то вытряхнула на прошлой неделе Маргарет. Милая Маргарет, добрая Маргарет, заботливая, черт побери, Маргарет.
В шкафчике под мойкой живет нераспечатанный мешок наполнителя, в шкафчике над плитой – две упаковки еды "для молодых и энергичных". С курицей и тунцом. Наполнитель надо отдать Маргарет, а еда ее старушкам не подойдет. Можно пойти на кухню, взять большой пакет и аккуратно сложить в него наполнитель, еду и обе плошки. Потом, вооружившись отверткой, вернуться сюда – на сбор лазалки ушло меньше получаса, а разобрать и того проще. Потом наконец-то пропылесосить кресло. И пройтись поверх влажной губкой. Дверной косяк можно зашкурить. Но лучше вызвать мастера и просто поменять. Выбеленный ясень, к примеру. И переклеить обои. А кухню лучше покрасить, можно даже в две зоны – скажем, лайм и бледно-кофейный. А это кресло выкинуть к чертовой матери. И купить легкое, из белого ротанга. Разве можно в доме, где живут кошки, держать ротанговую мебель? Абсурд. А спокойно отправиться в путешествие? Полный абсурд. И в конце концов, почему бы и не в плаванье. Через три месяца она вернется в совсем другой дом.
Впрочем, еще проще действительно вернуться в другой дом. Вот прямо сейчас посмотреть предложения. И лучше – в другом районе. Или даже в другом городе… Это совсем не сложно. Воля и деньги – и того, и другого у нее достаточно. К тому же переезд позволит завершить эту утомительную дружбу с соседкой. К черту убрать с глаз Маргарет. Вездесущую Маргарет с ее сочувствием, кроткую Маргарет с неизменно укоризненным взглядом, с галдящими внуками, ревматизмом, капризными старыми кошками, невесткой толстой и невесткой тощей, ревеневым пирогом. Полезную Маргарет, которая принесет коробку и договорится с соседями, и попросит у дворника лопату, и влажной салфеткой хоть чуть-чуть сотрет пыль и кровь, – в конце концов, у тебя самой достало воли только снять свой палантин и закутать окоченевшее, деревянное тело.
Какое затмение на нее нашло, когда она завела этого проклятого кота?
На корабле нет ни одного кота. А книги от крыс стерегут отличные патентованные мышеловки и мешочки с отравленной приманкой. В любом музее и библиотеке раз в год разбрасывают такие мешочки. Конечно, к качке придется привыкнуть, но книги позволяют привыкнуть к чему угодно. Нет якоря надежнее, защиты прочнее, транквилизатора действеннее, чем хорошая пыльная работа.
Она садится в кресло и закидывает ноги на журнальный столик. Несколько деталей пазла слетают на ковер. То-то же. Так гораздо лучше.