Сумрачно. Свет проникает в узкие чердачные окна, пылинки пляшут, и Ийлэ, вытягивая руку, ловит их. А поймав, отпускает.
Идет, переступая с доски на доску, осторожно, и дом в кои-то веки молчит. Это молчание… неодобрительное? Он думает, что Ийлэ его предала?
Неправда.
Он первым… но Ийлэ не держит зла. В конечном итоге, стоит ли ждать верности от дома, если старые друзья… не было друзей, никогда не было. Ей лишь казалось, что…
Оборванные мысли.
И лоскуты прежней довоенной жизни из воспоминаний или старых сундуков, что стоят вдоль стены. Ийлэ знает, что в сундуках - ее куклы, и удивляется, как уцелели они. Дом ведь не умер, держится корнями за землю, дышит паром, выдыхая лишнее тепло в трубу, которая ведет на крышу. Там, внутри, клокочет дым. Ийлэ прежде нравилось думать, что в трубе обретаются драконы. И она, прижимаясь к кирпичу, вслушивалась в шорохи, в голоса их… слышала что-то.
А теперь?
Ничего.
Но у трубы отродью будет теплей. Ийлэ поставила корзину на пол и сама села рядом.
- Ш-ш-ш, - она приложила палец к губам, обветренным и сухим. И палец этот тоже обветренный и сухой… мама бы велела смазывать губы маслом, а руки… руки уже никогда не будут прежними. Наверное, это правильно, поскольку и сама Ийлэ тоже не будет прежней.
Она вытащила отродье, завернутое в белые тряпки.
Непривычное.
От макушки больше не пахло лесом, но молоком…
- Тиш-ш-ше, - губы плохо слушались, Ийлэ слишком давно не разговаривала, да и какой смысл в беседе, если тебе не ответят? Отродье точно не ответит.
Мелкое.
Бесполезное. И все еще живое. Ийлэ положила его на сгиб руки. Разглядывала… сколько раз она разглядывала это сморщенное личико, пытаясь разделить его черты на свои и…
…который из них?
…все псы похожи друг на друга.
…и если так, то быть может, Ийлэ повезло и в отродье нет той, порченой, крови…
…Ийлэ повезло бы, родись оно мертвым. Так нет ведь, живет. Цепляется за жизнь крохотными ручонками, молча, упорно.
- Сейчас, - Ийлэ наклонилась к приоткрытому рту.
Силу отродье пила.
И напившись, пожалуй, досыта, уснула. Темные длинные ресницы слабо подрагивали, пальцы шевелились, и кажется, отродью снился сон. Хорошо бы, светлый.
В детстве Ийлэ видела очень светлые сны.
Про драконов из печной трубы. Или про ромашковых человечков, которые обретаются на старом лугу… про стрекоз и бабочек.
Про кукол, которые оживали и устраивали чаепитие…
Безумная мысль, но… в тех снах царило удивительное спокойствие.
Ийлэ, вернув отродье в корзину, поднялась.
Сундук.
Шершавая крышка, сухая, прямо как кожа на собственных ее ладонях. И мелкие трещины на ней - рисунком… замка нет. Да и от кого запираться?
Чужих здесь не было. Вот только и своих не осталось.
Крышка открылась беззвучно.
Снова лаванда, но мешочки старые, рассыпаются пылью в руках, и на пальцах остается не запах - тень его… пускай. Так даже лучше.
Кукольный стол, который папа привез с ярмарки… скатерть шила мама… стулья… и к каждому - чехол, который сзади завязывался кокетливым бантиком… посуда… чайник, помнится, она еще тогда в саду потеряла. Искала долго и еще дольше горевала, пока отец не вырезал другой.
Здесь он.
Краска облезла.
И сервиз не весь. Крохотные тарелки, и чашки с ноготок. Блюдо. Вместо пирога - хлебная корка. А в кукольный кувшин можно набрать дождевой воды.
…под старым окном по-прежнему лужа собралась. Ийлэ, сев на пол, собирала воду пальцем, подталкивая к кувшину.
Это игра такая.
Замечательная.
И все остальное - тоже игра… кукол рассадить.
- Доброго дня, найо Арманди, - она вытащила фарфоровую красавицу, которая изрядно утратила красоты. Лицо ее потемнело, волосы свалялись. А ведь и вправду чем-то напоминает супругу добрейшего доктора. - Я рада видеть вас. Мы так давно не встречались. Печально, неправда ли? Не сомневаюсь, у вас есть о чем мне рассказать…
Она кое-как пригладила всклоченные волосы куклы, усадив ее во главу стола, но тут же передумала и сдвинула стул.
- Вы здоровы? А ваши прелестные дочери? Надеюсь, с ними все хорошо? Конечно, конечно… что же с ними могло случиться? Мирра…
…у этой куклы глаза стерлись.
А у второй - рот.
- Нира… счастлива повидаться… как у меня дела? Ах, помилуйте, как могут быть дела у альвы, которая… нет, об этом не будем. Вы ведь слишком нежные существа, чтобы разговаривать с вами о всяких ужасах…
Ийлэ мазнула ладонью по щеке.
От ладони все еще пахло лавандой и, пожалуй, пылью, но почему-то эти запахи, в сущности своей самые обыкновенные, одни из множества ароматов, ее окружавших, порождали спазмы в горле.
И слезы.
Но плакать она не станет.
- И вы здесь, найо Тамико… - плюшевый медведь с оторванной лапой не желал сидеть ровно, и Ийлэ пришлось подвинуть его стул к самой стене. - Надеюсь, все ваши кошки войну пережили? Не все? Черныш скончался? Бедняга… уверена, вы похоронили его достойно. Слышала, у вас колумбарий кошачий имеется. Это так мило… но присаживайтесь, будем пить чай… да, жаль, что матушка моя не может составить вам компанию. Не сомневаюсь, вы скучаете по ее обществу…
Она вытащила хлебную корку. Крошки отламывались с трудом, но Ийлэ старалась.
- Но она отсутствует по очень уважительной причине… видите ли, она умерла.
Плюшевый медведь все одно заваливался на бок.
- Да, да, найо Тамико, - Ийлэ в очередной раз вернула медведя на место. - Умерла. Прямо как ваш дорогой Черныш… хотя, что это я… он ведь от старости издох, а маму убили. Горло перерезали. Представляете?
Медведь смотрел глазами-пуговицами, на облезлой морде его Ийлэ чудилось выражение брезгливое и одновременно недоуменное: разве бывает такое, чтобы благопристойным дамам перерезали горло? Не в том чудесном засахаренном мирке, который так долго казался Ийлэ настоящим.
- А вы что скажете, найо Арманди? Ничего? Но по глазам вижу, вам нужны подробности… вы всегда с преогромной охотой смаковали подробности сплетен… жаль, только в нашем городке никогда не было сплетен по-настоящему горячих… именно, что не было…
Ийлэ подвинула к кукле чашку, которую наполнила дождевой водой.
- Но сейчас-то все иначе. И я с преогромным удовольствием с вами поделюсь. Пейте чай. Что? Это не чай, а вода? И пахнет она плохо? А вы потерпите, вы ведь сами рассказывали мне, что терпение - это величайшая из добродетелей… так вот, прежде чем убить, маму изнасиловали… Мирра и Нира, не затыкайте уши, я все равно знаю, что вы подслушиваете. Чего уж стесняться? Изнасиловали… а потом по горлу… это хорошая смерть, быстрая очень… и я думаю, что мама умерла счастливой. Она ведь думала, что мне удалось уйти…
Не слезы.
Вода.
Ийлэ плакала, раньше, когда полагала, что слезы ее хоть кого-то тронут… и умоляла… и проклинала… а они смеялись только.
…теперь она боится смеха.
…она боится и громких звуков, и теней, и людей, когда эти люди подходят слишком близко.
…она боится себя самое и не представляет, что делать со всеми этими страхами.
Жить?
Жить… как-нибудь, ведь протянула же она и весну, и лето… и осень, два месяца из трех. Это много…
- Что такое, найо Арманди? Вам неприятно слушать о таком?
Кукла молчала, глядя в тарелку.
И лицо ее, грязное, скрывала тень, словно бы этой кукле было бы стыдно.
- Конечно, неприятно… вы ведь были подругами. Мама так думала… лучшие подруги, несмотря на разницу в положении. Вы любили эту разницу подчеркивать… гордились, что мама снизошла до вас… или завидовали? А может, и то, и другое… но она не замечала… говорила, что нет человека более надежного… и меня к вам отправила… спрятала…
Вода по щекам, это не слезы - дождь.
Дожди ведь шли последнюю неделю, Ийлэ вымокла, а теперь, почти у трубы, сохнет… вот лишняя вода и находит способ покинуть тело.
Плакать незачем.
В кукольных играх нет места слезам.
- Она вам верила. Я вам верила. Но вы в этом не виноваты… война ведь, а война многое меняет. Вы же не могли рисковать… многие знали про эту дружбу, про меня… и к вам бы пришли, рано или поздно, но пришли бы обязательно. Так вы решили?
Кукла молчала.
Куклы вообще разговаривать не способны, это Ийлэ понимала хорошо.
- Вы просто успели раньше… от вас даже присутствия не понадобилось… всего-то пара слов… конечно, вам было стыдно. Нормальные люди должны испытывать стыд, совершая подлости, но вы себя утешили… сказали, что вам не оставили выбора… действительно, вдруг бы кто-то еще прознал про тот тайник в старом доме… не печальтесь, найо Арманди. Мамы нет. И упрекнуть вас будет некому… и вообще, война закончилась, и надо ли вспоминать о прошлом? Пусть все будет, как прежде… вот только на чай вам больше некуда ездить, но без чая прожить можно, да?
Тишина.
Дождь по крыше… дождь снаружи, и внутри, все льется и льется, этак скоро выльется до капли, тогда Ийлэ умрет от обезвоживания.
Ну уж нет.
- Действительно, что это я… - она разложила по тарелкам хлебные крошки, корку, не удержавшись, отправила в рот.
Колючая.
Язык царапает и размокать не спешит, но так даже лучше, корку можно долго, и удивляться кисловатому ее вкусу, многообразию оттенков его. А когда корка размокнет, то жевать медленно, растягивая удовольствие… потом хлеб, конечно, закончится, но…
В кармане оставалась булка.
С изюмом.
Изюм Ийлэ выковыряет и будет есть долго, по одной изюмине… она уже представляла, насколько сладким он будет.
Тоже счастье.
- Давайте сменим тему… поговорим о вас? Нет, вам не хочется говорить о себе? Действительно, никаких новостей, все по-прежнему, будто бы и не было войны… для вас ее и не было… обо мне? Вас удивляет, что я еще жива? И вас тоже, найо Тамико? Действительно, как это у меня получилось выжить… сама удивляюсь, не иначе, как чудом… бывают вот такие странные чудеса.
Ийлэ вытерла щеки.
Дождь закончился, и пусто стало, до того пусто, что она сама испугалась этой в себе пустоты.
- Что со мной было? А разве ваш супруг не рассказывал? Не верю…он ведь без вас и шагу ступить не способен… давече появлялся. Сказал, что моя дочь умрет… тоже мне новость. Я была бы рада, если бы она сдохла…
Куклы молчали.
Смотрели.
- Я была бы рада, - спокойно повторила Ийлэ, разливая воду по кукольным чашкам, - если бы вы все сдохли…
Она оставила кукол, и кувшин убрала, и в короб, в котором еще оставалось множество вещей, больше не заглядывала. Но на четвереньках отползла к теплой печной трубе и легла рядом с корзиной. Ийлэ не спала, слушала дождь, и урчание воды в водосточных трубах, шум ветра где-то сверху, над крышей, и шелест драконих крыл за стеной из красного кирпича.
…и слабое, сиплое дыхание отродья.
…она будет жить.
Назло добрейшему доктору, супруге его и дочерям…
Глава 4
На кухне яичницы не дали.
Не положено.
Не принято.
И кухарке он мешать будет. Нет, ежели бы потребовал, конечно, накрыли бы и там, на выглаженном, выскобленном едва ли не добела столе. Но кухарка, стоило Райдо озвучить просьбу, глянула так, что ему самому совестно стало.
Яичница?
С беконом? И еще помидорами жареными?
В приличных домах такое к завтраку не подают, и вообще, для Райдо уже овсяная каша сварена на говяжьем бульоне… это уже Дайна выступила, которая явилась немедля, застыла на пороге скорбным изваянием, этак она недовольство выражает, не Райдо, естественно - Натом, потребовавшим, чтобы Дайна явилась… в общем, Райдо почти и расхотелось есть.
И тварь внутри ожила, зашевелилась, напоминая, что он вообще-то помирает, точнее, пребывает в процессе помирания, и сам по себе этот процесс, не говоря уже о результате, отнюдь не в удовольствие.
- Это жрите сами, - он указал на плошку с кашей. - А я жду яичницу. С беконом. И помидорами.
- Помидоров нет, - кухарка остервенело начищала песком сковородку и, увлеченная сим, несомненно, важным занятием, не соизволила обернуться.
- Тогда с сыром. Или сыра тоже нет?
Сыр в наличии имелся.
- Райдо! Вам нельзя!
- Чего?
- Жареное! И жирное! Острое! Вы должны придерживаться диеты, и тогда…
- Жизнь моя будет мало, что короткой, так и вовсе безрадостной, - Райдо сделал глубокий вдох, пытаясь совладать с болью. Кулаки разжал.
И руку на плечико Дайны положил.
Плечико было узким и горячим.
Обнаженным… как-то Райдо не особо разбирался в том, что положено носить экономкам, но помнил, что прислуга матушкина носила платья серые, закрытые.
Дайна вздрогнула и голову подняла.
В глаза смотрит.
И собственные ее томные, с поволокой…
- Послушай меня, радость моя, - Райдо экономку приобнял, привлек к себе, она тоненько пискнула, но отстраниться не попыталась. - Убралась бы ты в доме, что ли… а то по уши скоро грязью зарастем…
- Что?
Дайна моргнула. И губки свои поджала, состроила гримасу оскорбленную.
- Убраться надо, - терпеливо повторил Райдо. - Пыль там протереть, полы помыть… окна, опять же… не знаю, чего еще там делают, чтоб чисто было.
- Мне?
- Ну не мне же. Ната вон возьми… или найми кого, если сама не можешь. Но это позже. А пока я жду свою яичницу. С беконом и сыром.
Он выпустил Дайну, которая осталась стоять, все так же запрокинув голову, а на круглом личике ее появилось выражение обиды.
Вышел.
И дверь прикрыл осторожно, не столько потому, что не желал хлопнуть ею со всего размаха, сколько затем, что боялся отпустить.
В коридоре накатило.
Резко, как бывало, когда тварь вдруг разворачивала хлысты побегов, лишая возможности не то, что двигаться - дышать.
А он все равно дышал.
Стоял, упираясь в треклятую стену руками, которые мелко подрагивали.
Глотал слюну.
Радовался, что Дайны нет… полезла бы со всхлипами, с суетливым своим сочувствием, от которого только хуже… Нат вот знает, что когда накатывает, не надо Райдо трогать.
Он справится.
И сейчас тоже. Уже справляется. Еще мгновенье и стену отпустит… и уйдет… до следующей двери всего-то пара шагов… а там до столовой, которая его раздражает, поскольку слишком большая для одного.
Но яичницу подадут туда.
И Райдо съест ее, хотя есть больше не хочется, а хочется лечь, свернуться клубочком и, вцепившись в собственные руки, завыть… и надраться, конечно… он сегодня почти и не пил, потому что пить при детях нельзя. А малышка не спала, смотрела… нехорошо при детях…
…альва ее забрала.
…не уйдет из дома, если в голове хоть капля мозгов осталась…
…на улице дождь, а с утра и заморозки были, и значит, скоро похолодает, а там и снег, и зима… куда ей идти зимой? Леса спят…
Райдо, если бы мог, рассмеялся бы. Надо же, сам едва-едва на ногах держится, а туда же, про альву… она, небось, будь такая возможность, убила бы.
И к лучшему, глядишь, не было бы так больно.
Приступ закончился резко. Боль не исчезла, откатилась, позволяя нормально дышать, и слюну утереть, и увидеть, что слюна эта - красная, а значит, до легких добралась треклятая лоза… и уже недолго ждать. Неделя? Две?
Если заморозки, то уснет…
…хорошо бы до весны дотянуть, увидеть, как расцветают яблони… говорили же, что это охрененно красиво…
Дурак.
Как жил дураком, так и помрет… яблонь ему не хватает… главное, чтобы вискаря хватило. С вискарем Райдо долго продержится.
С вискарем он не то, что весну, последний день мира встретит.
Он почти уже ушел, когда раздался скрипучий голос кухарки.
- Ну что, Дайночка, получила по носу?
- А ты и рада…
Подслушивать Райдо не собирался, это некрасиво… но интересно. А в его жизни не так уж много развлечений.
- Больно много ты на себя взяла, - кухарка говорила с обычным своим раздражением, и Райдо вдруг подумалось, что женщина эта, наверное, глубоко несчастна, поскольку во все те редкие встречи, которые все же случались с ней, она неизменно пребывала в этом самом раздражении.
И хмурилась.
И губами полными шевелила, точно жевала что-то… матушке бы не понравилось.
- Что, скажешь, не по праву?
- Ну-ну…
- Посуди сама, он долго не протянет… и что будет с усадьбой?
Кухарка ничего не ответила, должно быть, ей было совершенно плевать на усадьбу.
- Отойдет роду, верно? А мы куда? Вот ты…
- Я себе всегда работу найду.
- А я?
- И ты, если работать начнешь. Дом запустила…
- Я не горничная!
- Да неужто? Небось, при старой леди камины драила, а теперь…
- А теперь, - голос Дайны сделался низким, шипящим, - все изменилось! Где теперь эта леди?
…и верно, где?
Альва знает, но не скажет пока, быть может, позже, когда она поверит, что в доме вновь безопасно… если когда-нибудь поверит.
- Вот то-то же… нашлась и на нее управа…
- Злая ты, Дайна…
- А ты добрая, стало быть? Небось, от великой доброты тут подвизалась…
- Осторожней, Дайна… - кухарка произнесла это почти шепотом, но Райдо расслышал. - Я хоть и на кухне была, но многое слышала… видела еще больше…
- Слышала, видела… но ты же никому не расскажешь, верно, Мария? Ты женщина разумная… осторожная…
- Я-то не расскажу, - теперь раздражение сделалось ощутимым, и скребущий нервозный звук лишь подчеркивал его. Кухарка, которую разговор изрядно взволновал, остервенело драла несчастную сковороду. - Но это я… а она, думаешь, станет молчать?
Тихо стало. И тишина эта была опасной, с запахом дыма и близкой беды.
- Не твоего ума дело, - резко сказала Дайна. - С ней я как-нибудь разберусь… яичницу готовь, а то ж… уволит.
- Кого из нас?
Ответа на этот вопрос Райдо дожидаться не стал.
Коридор, еще недавно казавшийся невероятно длинным, он преодолел быстро, а по лестнице поднялся еще быстрей. В столовую вошел быстрым шагом.
Сел.
Руки на подлокотники кресла положил.
Откинулся, упираясь затылком в высокую спинку стула. Стулья доставили из отцовской усадьбы по матушкиному почину. И стол оттуда же, длинный, дубовый, за который с полсотни гостей усадить можно, если не сотню. Но гости благоразумно держались в стороне от поместья, и Райдо, сидя во главе этого стола, чувствовал себя нелепо.
- Нат! - он был уверен, что Нат где-то поблизости.
Мальчишка никогда не отходил далеко, верно, опасаясь, что без его заботы Райдо до срока преставится.
- Нат, мать твою… сюда иди… завтракать будем.
- Я не голоден.
- А мне плевать, - Райдо вытянул ноги, чувствуя, что еще немного и сползет с кресла. - Завтрак по расписанию быть должен. Р-развели бар-рдак…
Нат ничего не ответил, но послушно занял место за столом.
- Руки мыл?
- Мыл.
- А шею?
- И шею мыл, - Нат покосился недоверчиво, переспросив: - А что?
- А ничего. Может, меня вид грязной шеи аппетита лишает…
…аппетита лишала тварь, которая затихло, позволяя Райдо поверить, что, быть может, нынешняя пауза продлится хоть сколько-нибудь долго.