Юноша направился в гостиную. Он вошел в зал Зеркал - зал, откуда надлежащим образом были убраны все зеркала, отчего на панельных стенах остались пустые рамы. И там, предполагая, что находится в одиночестве, погрузился в размышления.
- Вот, именно то, о чем я говорил. Случись нечто такое в одной из моих сказок - а подобные вещи происходят постоянно, - неужели я стал бы немилосердно глумиться над этим? - Он ударил кулаком по стене, где некогда висело шестиугольное зеркало. - Что не так со мной? В чем причина? Что дало трещину?
Странное и суетливое нечто бормотало и шныряло под черными занавесями в противоположном конце комнаты, наверху, среди дубовых перекладин, под стенными панелями. Это нечто так и не ответило на его вопрос. А он и не ожидал ответа.
Юноша поднялся по главной лестнице, пересек полумрак залы и оказался у себя в кабинете. Кто-то, как показалось, рылся в его бумагах. Ему даже пришло в голову, что это определенно выяснится позднее вечером, сразу после собрания. Он сел за стол, снова окунул перо в чернильницу и продолжил писать.
VI
Упыри, воющие от голода и разочарования, набросились на дверь со звериной свирепостью. Но замки были прочные - оставалось надеяться, что петли не подведут. Что там ей говорил дровосек? Слова всплыли в памяти, и ей показалось, будто он сейчас совсем рядом: широкая мужская грудь буквально в нескольких дюймах от ее округлостей, запах мужского тела окутал ее, словно пьянящий аромат духов, и Амелия услышала его слова так ясно, как будто он только что прошептал ей на ухо: "Я не всегда был таким, каким ты видишь меня сейчас, девочка. В былые времена я носил иное имя и связывал свою судьбу с другим занятием, не то что ныне - собирать хворост вязанками. Так вот, в столе есть тайник, по крайней мере, об этом говорил мой дорогой дядюшка, когда ему случалось оказаться навеселе…"
Письменный стол! Ну конечно!
Она бросилась к старинному письменному столу. Поначалу никаких следов тайника обнаружить не удалось. Она стала открывать ящики - первый, второй, третий, наконец заметила, что один значительно короче всех остальных, вытащила его наружу, попыталась достать своей нежной белокожей рукой до задней стенки стола, нащупала кнопку, с горя нажала ее, что-то там открылось, и она почувствовала, что в руках у нее оказался тугой бумажный свиток. Амелия вытащила руку. Свиток был обвязан грязной черной тесьмой. Негнущимися пальцами она распутана узел и развернула свиток перед собой. Прочла, пытаясь пробраться к сути через частокол уже старомодного почерка и устаревших слов, - прекрасное лицо Амелии покрылось мертвенной бледностью, даже ее фиалковые глаза затуманились.
Стучали и скреблись уже с удвоенной силой. Недолго осталось, скоро они окажутся внутри, тут у нее не было никаких сомнений. Ни одна дверь не смогла бы сдерживать их вечно. Они проникнут внутрь, и она станет их добычей. Если, если… если только…
- Стойте! - закричала она, голос ее дрожал. - Я заклинаю вас, каждого из вас, и в первую очередь тебя, Князь Падали. Я заклинаю тебя договором, заключенным в былые времена между моим народом и твоим!
Звуки стихли. Девушка почувствовала, что все замерло в глубине этой тишины. Наконец раздался трескучий голос: "Договор?" - и дюжина жутких голосов, словно эхо, принялась повторять замогильным шепотом: "Договор…"
- Да! - ответила Амелия Ирншоу уже твердым голосом. - Договор. - Ибо свиток, давным-давно запрятанный свиток был нерушимым договором, заключенным в былые времена между хозяевами дома и обитателями подземелья. В этом документе описывались кошмарные обряды, связывавшие их друг с другом на протяжении столетий, - ритуалы крови, соли и того хлеще.
- Если ты читала договор, - произнес таинственный голос по ту сторону двери, - то знаешь, зачем мы пришли, дочь Губерта Ирншоу.
- Невесты, - просто сказала она.
- Невесты! - Шепот проник сквозь дверь, пополз по стенам, казалось, захватил весь дом и заставил его затрепетать от каждого слога. "Не" - было наполнено неосуществленным желанием, "вес" - тяжестью любви, "ты" - голодом.
Амелия прикусила губу:
- Так. Невесты. Я достану вам невест. На всех хватит! Она говорила тихо, но они слышат ее, ибо по ту сторону
стояла полная тишина, нерушимая и печальная тишина, прижавшаяся к двери своим огромным ухом.
И тут один из призрачных голосов прошипел:
- Кто-нибудь может подсказать, как будет лучше: посадить ее на булочку или положить между двух ломтиков белого хлеба?
VII
Горькие слезы наполнили глаза юного джентльмена. Решительно отодвинув листы в сторону, он запустил пером в противоположный угол комнаты, отчего беломраморный бюст прапрадедушки пошел чернильными пятнами. Большой мрачный ворон - особа, занимавшая бюст на правах собственника, - чуть не свалился, замахал крыльями и только так смог удержаться на своем законном месте. Неуклюже перебирая лапами, птица повернулась в профиль и уставилась на юношу своим черным глазом.
- Это невозможно! - Молодой человек закричал, задрожал, побледнел, словно писчая бумага. - Я так не могу, я этого делать не буду! Клянусь своим… - И тут он принялся искать в обширном семенном архиве самое что ни на есть подходящее по такому случаю проклятие. Ворон был абсолютно невозмутим.
- Перед тем как тратить слова попусту, нарушая покой находящихся на вполне заслуженном вечном отдыхе предков, попробуй дать мне ответ на один вопрос.
Голос ворона звучал так, словно камнем били о камень.
Поначалу юноша и вовсе ничего не сказал. Ну, не то чтобы воронам было несвойственно говорить, но этот раньше как-то обходился без слов, и никто не ожидал от него подобных поступков.
- Обещаю. Задавай свой вопрос. Ворон склонил голову набок.
- Тебе нравится то, что ты пишешь?
- Нравится?
- Ну да, этакое повествование про жизнь как она есть - в твоем стиле. Время от времени я заглядываю тебе через плечо, прочту там, погляжу сям. И что, тебе нравится это?
Юноша посмотрел на птицу свысока и произнес с видом умника, поучающего ребенка:
- Это - литература! Подлинная литература. Настоящая жизнь. Мир как он есть. Художник должен показывать людям мир, в котором они живут, - вот его подлинное призвание. Мы держим перед ними зеркало.
За стеклом молния расколола надвое небо, молодой человек посмотрел в окно: хищные языки пламени лизали костлявые силуэты деревьев, в страхе перед огненным оскалом разрушенное аббатство на холме поползло прочь, притворившись зловещей корявой тенью.
Ворон прочистил горло.
- Так что, тебе нравится это?
Юноша посмотрел на птицу, потом отвел взгляд в сторону и безмолвно покачал головой.
- Вот почему ты все время пытаешься это забросить. Дело вовсе не в том, что где-то там внутри червь насмешника так и точит тебя опасквилить все эту обыденность и повседневность. Просто жизнь устроена слишком скучно и тоскливо - до тебя это не доходит?
Тут ворон остановился и клювом воткнул писательское перо на место, а затем снова поднял голову и заявил:
- Почему бы тебе не попробовать писать фэнтези? Юноша рассмеялся:
- Фэнтези? Слушай, я занимаюсь литературой. Фэнтези безжизненна, какие-то там эзотерические мечты, которыми одни меньшинства пичкают другие, сплошная…
- А что, на твой взгляд, тебе больше всего подходит? О чем ты по-настоящему хочешь писать?
- Классика - вот это мое! - И тут он провел рукой по полке с подлинной классикой - "Удольфо", "Замок Отранто", "Рукопись из Сарагосы", "Монах" ну и все такое. - Вот это - литература!
- Nevermore! - подытожил ворон, и больше юноше не довелось услышать от птицы ни единого слова.
Ворон спрыгнул с бюста, расправил крылья и устремился к двери, где его поджидала мрачная темнота. Молодой человек вздрогнул, в его голове завертелся целый ворох сюжетов, подходящих для фэнтези: всякие там машины, биржевые маклеры, обыватели, домохозяйки, полицейские, советы читателям, мыльные оперы, налоговые декларации, дешевые рестораны, глянцевые журналы, кредитные карты, дорожные знаки и компьютеры…
- Конечно, это эскапизм, бегство от реальности, но разве человечество не нуждается больше всего в свободе, разве мы все не стремимся обрести избавление?
Само собой, он возвращается к столу, собирает страницы еще не дописанного романа и безо всяких церемоний забрасывает пачку бумаги на самую нижнюю полку шкафа, где уже покоятся пожелтевшие карты, шифрованные завещания и подписанные кровью обязательства. Потревоженная пыль мстит немедленным кашлем.
В юных руках оказалось новое перо, одно, два, три, пять ловких движений ножом - и его острый кончик окунулся в стеклянную чернильницу, чтобы начать работать. Итак, приступим.
VIII
Амелия Ирншоу положила ломти белого хлеба в тостер и опустила рычаг. Она поставила таймер на отметку "сильно прожаренный", именно так, как это нравится Джорджу. Самой Амелии больше нравились слегка подрумяненные ломтики этого самого пшеничного хлеба, который, по правде говоря, она тоже любила, хотя в этом продукте могло и не содержаться никаких витаминов. Впрочем, она не ела пшеничного хлеба уже лет десять.
За завтраком Джордж, как всегда, читал газету. Он даже глаз не поднял. Он никогда их не поднимал.
Я его ненавижу, вертелось у Амелин в голове. Превращение эмоций в самые обыденные слова несколько ее удивило. Она повторяла их про себя раз за разом. Я его ненавижу. Прямо как песня. Я ненавижу его за эти тосты, за его лысину, за то, что он волочится в офисе за бабами - девицы едва закончили школу, а уже подсмеиваются над ним за его спиной. Я ненавижу его за то, что он меня не замечает, за то, как он пропускает мимо ушей мои слова, за то, как он смотрит сквозь меня, за то, как он переспрашивает: "Что, дорогая?", стоит задать ему самый простейший вопрос, - так, словно он уже давным-давно забыл мое имя. Да он и вовсе забыл, что у меня есть имя!
- Болтунью или вкрутую? - сказала она вслух.
- Что, дорогая?
Джордж Ирншоу испытывал к своей жене самые нежные чувства, и ее ненависть повергла бы его в изумление. Он воспринимал ее так же и с теми же эмоциями, как любую вещь, которая на протяжении последних десяти лет находилась в этом доме и все время служила исправно. Например, телевизор. Или газонокосилка. Ему казалось, что это и есть любовь.
- Знаешь, нам все-таки следует пойти на один из этих митингов, - он ткнул в газетную статью, - показать, что и у нас есть принципы, да, дорогая?
Тостер с треском объявил о том, что справился с работой. Наружу выскочил только один ломоть хлеба. Амелия взяла нож и подцепила им второй, застрявший. Этот тостер был свадебным подарком ее дядюшки Джона. Кажется, вскоре придется покупать новый или обжаривать хлеб на гриле, как делала ее мать.
- Джордж, ты хочешь, чтоб я приготовила тебе болтунью или сварила яйца вкрутую? - Она спросила тихо, совсем тихо, но в ее голосе были нотки, которые заставили его поднять взгляд.
- Как скажешь, дорогая. - Ответ был сама любезность.
Спустя два часа Джордж все еще рассказывал своим сотрудникам, что не может взять в толк, отчего Амелия, просто стоявшая перед ним с ножом и ломтем тоста в руках, вдруг ни с того ни с сего принялась плакать.
IX
Перо ползло по бумаге - скрип, скрип, - юноша был с головой погружен в свое дело. На его лице появилось странное удовольствие, где-то между линиями губ и глаз то и дело пробегала улыбка. Он был в восхищении. Что-то шуршало и металось по деревянным панелям, но едва ли молодого человека это занимало. Наверху выла, ревела и бряцала своими цепями тетушка Агата. Безумный смех, доносившийся из разрушенного аббатства, сотрясал воздух до основания, так, словно темнота решила надорвать себе живот в приступе маниакального веселья. Где-то там, в сумрачном лесу на задворках большого дома бесформенные тела шаркали и неуклюже тащились за убегающими в страхе юными особами, головы которых были увенчаны черными как вороново крыло локонами.
- Клянись! - прошептал в кладовой дворецкий Тумбс. - Клянись мне, Этель, - прошептал он храброй девушке, которая пыталась изобразить из себя горничную, - ты и словом никогда не обмолвишься о том, что я тебе расскажу, ни одному существу на свете!
Мелькали заглядывавшие в окна лица, появлялись написанные кровью слова. Где-то в глубинах подземелья одинокий упырь грыз что-то, некогда вполне живое. Рогатая молния вдруг проткнула непроглядную тьму. По земле ходили безликие. Короче, с миром все было в полнейшем порядке.
Тони Баллантайн
ГОЛУБАЯ МАГНОЛИЯ
Перевод С. Белова
Богарт стоит перед барной стойкой, Хепберн разливает напитки. Кэри Грант сидит поблизости в кресле.
- Ты должна выбрать, - говорит Грант, взгляд его жёсток.
- Я не могу! Не сейчас! - отвечает Хепберн, в отчаянии качая головой.
Богарт подносит стакан к губам и залпом выпивает виски. По его виду понятно, что он уже давно примирился с этим фактом. Он отдергивает рукав, будто бы посмотреть на часы, но взгляд его не отрывается от лица Хепберн. Темные большие глаза Хепберн полны слез.
- Черт. Пора, - шепчет он. - Я должен успеть на самолет.
Он направляется к выходу. Хепберн кричит ему вслед:
- Нет! Подожди! Мы должны…
Богарт останавливается перед вешалкой для шляп возле двери.
- Черт побери, не могу найти свою шляпу. Мы видим, что она висит там, рядом с ним.
- Мы пришлем ее по почте, - говорит Грант. Он смотрит в пол. Ему неловко.
- Не уходи вот так! Я… я могу объяснить! - говорит Хепберн.
- Не стоит. Зачем что-то объяснять человеку, который уже не здесь. - Он смотрит вдаль и говорит это задумчиво. - Думаю, человек, который живет в одиночестве, не является по-настоящему частью мира.
Богарт осторожно закрывает за собой дверь. Оставляет шляпу, которую подарила ему Хепберн в их лучшие времена, когда они отдыхали на Майорке. Звучит музыка.
Узнаёте, что это? Это сцена из "Голубой магнолии". Когда-то давным-давно этот фильм считался классикой. Я имею в виду, настоящей классикой, одной из десятка картин, величайших на все времена, а не тем раздутым рекламой хитом сегодняшнего дня, который оставляет ощущение, что последние два часа ты провел в ванне, наполненной электрическим желе, глядя на стробоскопический источник света в эхо-камере.
Да, это классика, с большой буквы "К".
Сейчас его таким уже не назовешь. Сейчас это упавший в цене образчик необременительного, кричаще безвкусного зрелища, задуманного с той единственной целью, что объединяет любые современные 3D фильмы, - развлекать.
И чья в том вина?
Я пишу это, чтобы признаться. Я должен поднять руку и покаяться. Я уничтожил "Голубую магнолию". Это моя вина.
Хепберн смеется, вручая Богарту шляпу.
- Думай обо мне, когда будешь носить ее, - говорит она.
Богарт надевает шляпу слегка набок. Впервые его лицо озаряет улыбка, и Хепберн в восторге обвивает его шею руками. Смеясь, они гуляют по раскаленным пыльным улочкам Майорки.
Сюзи, торговый представитель, была одета в дерзкий, красного цвета, кожаный костюм, который поскрипывал, когда поезд качало в туннеле из стороны в сторону. Вместе со мной она внимательно смотрела "Голубую магнолию", улыбаясь, когда герои разыгрывали перед нами свои роли на мягких спинках сидений, куда были вмонтированы мониторы. Позже я позвонил в магазин из конторы, и они устроили так, что она еще утром того же дня подсела в мой поезд, когда я направлялся из дома на работу. Сейчас она обернулась ко мне и убрала с лица прядь белокурых волос.
- Никогда не видела его раньше. Хороший фильм. Ее кожаный костюм поскрипывал, когда она говорила.
- Классика, - сказал я. - Ну так как, поможешь мне?
- Конечно. И тебе не нужны для этого дорогие модели. Даже упрощенная машина сможет удовлетворить все твои пожелания. У меня есть такая при себе.
Сюзи вытащила из кармана своего красного кожаного костюма синюю потрескивающую коробочку. Я с удивлением посмотрел на нее.
- Это "машина времени"? - спросил я шепотом.
- В некотором роде, - ответила она. - Нажимай на кнопку и думай, кем хочешь быть, пока не загорится свет.
Поезд дернулся, и она качнулась в мою сторону. От нее пахло духами и кожей.
Я протянул руку и осторожно взял аппарат. Его прикосновение к моей ладони было подобно ощущению, когда газированный напиток обжигает рот. Я хотел было нажать на кнопку, но Сюзи схватила мою руку.
- Оплата вперед, - сказала она. - Можно снять деньги с твоего счета?
- Да, - ответил я, затем нажал на кнопку и подумал, кем я хочу быть.
Загорелся красный свет.
- Ничего не произошло! - воскликнул я.
Все вокруг оставалось прежним: тот же покачивающийся в туннеле вагон, обитый мягкой кожей кремового цвета, те же ранние пассажиры, то же мелькающее движение за окнами.
Сюзи очаровательно улыбнулась.
- Не беспокойся об этом, - сказала она. - Никто никогда не помнит путешествия.
Это сработало: вечером я увидел подтверждение тому на канале 36Б. Я как раз собирался выпить за свой успех, когда зазвонил телефон. Внутри у меня все упало, едва я услышал голос на другом конце трубки.