- Ну, - сказал Камлах, - в конце концов этот сокол ведь едва начал оперяться. Не будь слишком суров к нему, господин; в свое время тебя боялись люди и покрепче него.
- Говоришь о себе? Ха!
- Уверяю тебя.
Стоя в дверном проеме, король окинул меня взором из-под нависших бровей, затем с тяжелым вздохом перебросил мантию через согнутую в локте руку.
- Ладно, ладно, пусть так и будет. Клянусь смертью господней, я голоден. Время ужина уже прошло - но, верно, ты сначала захочешь пойти умыться по твоему треклятому римскому обычаю? Предупреждаю, со времени твоего отъезда мы не разу не топили печи…
Он повернулся так, что крутнулась пола мантии и, продолжая что-то говорить, вышел. Я услышал, как за моей спиной мать выдохнула воздух и ее платье зашуршало, когда она садилась. Мой дядя протянул мне руку.
- Пойдем, Мерлинус, и поговорим, пока я купаюсь в вашей холодной валлийской воде. Нам, принцам, нужно узнать друг друга поближе.
Я стоял будто вкопанный, чувствуя, как напряженно молчит мать, как неподвижно она сидит.
- Пойдем, - мягко сказал мой дядя и снова улыбнулся мне.
Я бросился к нему.
* * *
Той ночью я прокрался в ходы старой отопительной системы. Это был мой собственный путь, мое тайное убежище, где я мог скрываться от мальчишек постарше и играть в собственные одинокие игры. Говоря, что я "прячусь в одиночку по углам", мой дед был прав, но поступал я так не из страха, хотя мальчишки из благородных семей следовали - по-детски - его примеру и преследовали меня в своих грубых играх, если, конечно, им удавалось меня поймать.
Да, поначалу тоннели неиспользуемой отопительной системы действительно служили мне убежищем, потайным уголком, где я мог прятаться и оставаться один; однако вскоре я почувствовал необычайное удовольствие от исследования этой огромной системы темных, пахнущих землей камер под полами комнат дворца.
В прошлом дворец моего деда был огромной усадьбой, что принадлежала какому-то римскому аристократу, владевшему землей и обрабатывавшему угодья в долине реки на несколько миль вверх и вниз по течению. Главное строение усадьбы все еще стояло, хотя сильно пострадало от времени, войн и по меньшей мере от одного разрушительного пожара, уничтожившего крыло главного здания, а также часть боковых пристроек. Старые жилища рабов сохранились и по-прежнему окружали внутренний дворик, где работали повара и домашние слуги, а также находилась баня, хоть и побитая, вся в заплатах штукатурки; наиболее пострадавшие участки ее крыши были кое-как покрыты соломой. Банную же печь для подогрева воды на моей памяти не топили ни разу, воду грели на огне во внутреннем дворике.
Пробраться в мой тайный лабиринт можно было через отверстие топки в доме, где раньше грели воду. Это был люк в стене под треснувшим и проржавевшим котлом; высотой взрослому по колено, люк скрывался в непролазных зарослях щавеля и крапивы позади огромной гнутой металлической крышки, свалившейся с котла. Забравшись внутрь, можно было пробраться под банные помещения, но этим ходом не пользовались так давно, что пространство под полом стало слишком узким и грязным даже для меня. Я пробирался иным путем, он вел под главное здание дворца. Здесь старая система воздушного отопления была построена столь хорошо и содержалась в таком порядке, что даже сейчас пространство под половицами высотой по колено было сухим, воздух свежим, а с поддерживавших пол сложенных из кирпича столбиков не осыпалась даже штукатурка. Местами, конечно, тот или иной столбик развалился, или сверху насыпался мусор, но проходы, ведущие из одной камеры в другую, были сделаны в форме арок и совершенно безопасны, и я был вполне волен доползать, невидимым и неслышимым, даже до покоев самого короля.
Обнаружь здесь меня кто-нибудь, я, пожалуй, не отделался бы уже поркой: хотя и без злого умысла, но я, должно быть, подслушал десятки секретных совещаний и, несомненно, стал свидетелем некоторых очень личных сцен, но тогда это мне и в голову не приходило. Никто не опасался подслушивания и в том не было ничего странного: в старые времена эти воздушные проходы чистили мальчики-рабы, и вряд ли кто старше десяти лет от роду вообще мог пробраться сквозь некоторые из перемычек; там была пара мест, где даже мне было непросто пролезть. Лишь раз возникла опасность, что меня обнаружат: однажды днем, когда Моравик думала, будто я играю с мальчиками, а они в свою очередь полагали, что я прячусь у нее под юбками, рыжий Диниас, мой главный мучитель, дал мальчишке помладше такого тычка, что тот упал с конька крыши, где они играли, и сломал ногу; поднялся такой вой, что Моравик примчалась на место происшествия, и, не найдя меня, поставила на ноги весь дворец. Я услышал шум и появился из-под котла, грязный и запыхавшийся, как раз когда она дошла в своих поисках до этой части бани. Мне удалось отговориться и отделаться надранными ушами и руганью, но случай тот послужил предупреждением; я никогда больше не забирался в тоннели днем, а только вечером, когда Моравик собиралась ложиться спать, или пару раз когда я не спал, а она была уже в постели и мирно посапывала. Когда случался пир или к моему деду приезжали гости, я слушал шум голосов и пение, а иногда подбирался к самой комнате матушки и слышал звуки ее голоса, когда она разговаривала с женщинами. Но однажды я услышал, как она молится вслух, так иногда бывает, когда человек остается один, и в той молитве было мое имя, "Эмрис", а потом она заплакала. После этого я стал ползать другим путем, под комнатами королевы, где почти каждый вечер молодая королева Ольвена играла на арфе среди своих дам, и музыка прекращалась, лишь когда в коридоре раздавалась тяжелая поступь короля.
Но не ради всего этого я туда забирался. Мне было важно - и сейчас я это сознаю вполне отчетливо - оставаться одному в потаенной тьме, где у человека лишь один повелитель - он сам, не считая смерти.
Чаще всего я пробирался в ту часть отопительной системы, которую называл своей "пещерой". Это был участок главного дымохода, и верхняя часть его обвалилась так, что в пролом было видно небо. Для меня здесь таилось волшебство с того дня, как в полдень я посмотрел вверх и увидел, пусть едва заметную, но несомненно - звезду. Теперь, когда я забирался сюда ночью, то сворачивался на подстилке из украденной в конюшне соломы, смотрел, как во вращении небосвода звезды медленно переваливают через край отверстия и загадывал, глядя на небо, что если луна появится над краем, пока я еще здесь, то завтра выполнится все, что я пожелаю.
В ту ночь луна была тут как тут. Полная и сияющая, она стояла точно в центре отверстия, и лившийся на мое обращенное вверх лицо свет ее был так бел и чист, что, казалось, можно пить его, как воду. Я не двигался, пока луна не ушла и пока не ушла та маленькая звезда, что ходит за ней по пятам.
Возвращаясь, я прополз под комнатой, которая до того пустовала, но теперь в ней звучали голоса.
Это была, конечно, комната Камлаха. Говорил он и еще один мужчина, чьего имени я не знал, но кто, судя по акценту, был одним из прибывших сегодня с Камлахом; по их разговору я понял, что прибыли они из Корнуолла. Голос у него был из числа густых, громыхающих, и из того, что там говорилось, я время от времени улавливал лишь отдельные слова - стараясь быстро пробираться под полом между столбиками, я думал лишь о том, чтобы меня не услышали. Я добрался уже до противоположной стены и искал в ней наощупь арку прохода в следующую камеру, когда задел плечом сломанный участок трубы дымохода, и непрочно сидевший обломок керамики со стуком упал вниз.
Голос корнуэльца неожиданно смолк.
- Что это?
Затем послышался голос моего дяди - так отчетливо слышный под проломленным дымоходом, что, казалось, он говорит прямо в ухо.
- Ничего. Крыса. Под полом. Я же говорю, этот дворец уже разваливается.
Затем послышался звук передвинутого стула и удаляющиеся в другой конец комнаты шаги. Голос зазвучал глуше. Мне показалось, что донеслось звяканье кружки и бульканье льющейся жидкости. Я начал понемногу продвигаться вдоль стены к проходу.
Шаги возвращались.
- …И даже если она откажет ему, это уже не имеет значения. Здесь она все равно не останется - во всяком случае, не дольше, чем мой отец сможет сдерживать епископа и оставлять ее при себе. Послушай, пока рассудок ее обращен к тому, что она называет вышним светом, мне нечего бояться, даже если он сам сюда приедет.
- Это если ей верить.
- О, я ей верю. Я тут кое-кого порасспросил, и все твердят одно и то же. - Он засмеялся. - Кто знает, может, мы еще будем благодарны ей за то, что получим заступника перед этим ее вышним светом прежде, чем закончится эта игра. А она, говорят, достаточно ревностна, чтобы снискать спасение многим из нас - если только пожелает.
- Тебе это может пригодиться, - сказал корнуэлец.
- Может быть.
- А мальчик?
- Мальчик? - повторил мой дядя. Он помолчал, затем в комнате вновь зазвучали неторопливые шаги. Я напряженно вслушивался. Мне следовало это слышать. Это было важно, но почему, я тогда не представлял. Я не очень огорчался, когда меня называли ублюдком, бастардом, трусом или дьявольским отродьем. Но ведь сегодня мне светила полная луна.
Он вернулся. Голос его звучал ясно, беззаботно и даже извиняюще.
- Ах да, мальчик. Его здесь недооценивают, а это, по-моему, умный ребенок, и в нем заключено больше, чем полагают… и достаточно приятный, если говорить с ним вежливо. Я оставлю его при себе. Помни, Алун, мне нравится этот мальчик…
Он кликнул слугу, чтобы снова наполнить кувшин с вином, и под этот шум я уполз.
Так это начиналось. Я дни напролет ходил за ним следом, куда бы он ни пошел, и он терпел, даже поощрял меня, а мне никогда и в голову не приходило, что мужчина в двадцать один год не всегда может быть рад повсюду таскающемуся за ним шестилетнему щенку. Моравик ругалась, когда ей удавалось до меня добраться, но матушка моя, похоже, испытывала удовольствие и облегчение, и просила няню оставить меня в покое.
2
Лето выдалось жарким, войны в том году не было, и первые несколько дней по возвращении Камлах провел праздно, отдыхая, или вместе с отцом либо со своими людьми объезжая поля со зреющими хлебами и долины, где с яблонь опадали уже спелые яблоки.
Южный Уэльс - прекрасный край с зелеными холмами и узкими долинами, с желтыми от цветов ровными заливными лугами, на которых пасутся тучные стада, с дубовыми зарослями, где в изобилии водятся олени, и высокими голубыми нагорьями - там по весне кричат кукушки, с приходом зимы рыщут волки, а молнии мне приходилось видеть даже во время снегопада.
Маридунум лежит там, где река - на военных картах она названа Тобиус, а валлийцы называют Тиви - выходит к морю. Здесь ее долина становится ровной и широкой и Тиви течет глубокими и плавными извивами через болота и заливные луга между отлогими холмами. Городок расположен на возвышенности, на северном берегу, земля здесь суха, а воды отведены; с центром страны он связан стратегической дорогой, идущей из Каэрлеона, а с югом - посредством доброго каменного моста в три пролета, от которого мощеная улица ведет в гору мимо королевского дома на площадь. Не считая дома моего деда и казарм римской крепости, где дед разместил своих солдат и которые поддерживал в хорошем состоянии, лучшим зданием в Маридунуме был христианский женский монастырь поблизости от дворца, на берегу реки. Там жило несколько святых женщин, и именовали они себя Общиной Святого Петра, хотя большинство жителей города называло это место Тир Мирддин, по названию старого святилища этого бога, стоявшего в незапамятные времена под дубом, недалеко от врат обители Святого Петра. Еще ребенком мне доводилось слышать, как горожане называли свой город Каэр-Мирддин; неверно, будто его так назвали в память обо мне, как сейчас иногда утверждают. Истинно же то, что и я, и город, и холм со священным источником за городом носили имя бога, которому поклонялись на возвышенных местах. С тех пор как произошли события, о которых я далее поведаю, название города стало связываться со мной, однако бог был первым, и если я сейчас живу в его холме, то лишь потому, что он делит со мной жилье.
Дом моего деда стоял среди фруктовых садов, прямо у реки. Если вскарабкаться, пригнув яблоню, на верхушку стены, то можно было усесться высоко над тропой, по которой буксируют корабли и наблюдать за мостом через реку, высматривая прибывающих с юга или суда, поднимающиеся по реке с приливом.
Хотя мне не разрешали лазить на деревья за яблоками - это вынуждало меня довольствоваться плодами, сбитыми ветром - Моравик никогда не препятствовала мне забираться на гребень стены. То, что я сидел там, как часовой на посту, помогало ей узнавать о новоприбывших раньше всех во дворце. На краю сада располагалась слегка приподнятая терраса, упиравшаяся в изгиб кирпичной стены, а на ней защищенное от ветра каменное сиденье, и она просиживала там час за часом, задремывая над своим веретеном, а солнце светило в этом углу так жарко, что ящерицы выбирались из своих укрытий полежать на камнях, и я выкрикивал свои донесения со стены.
Однажды, когда солнечный день клонился уже к вечеру, дней через восемь после прибытия Камлаха в Маридунум, я сидел на своем обычном месте. Никто никуда не ехал ни по мосту, ни по дороге в верховья реки, только местная баржа для перевозки зерна грузилась у причала, на это глазела горстка бездельников, да старик в накидке с капюшоном неторопливо брел вдоль стены и подбирал сбитые ветром яблоки.
Я глянул через плечо в угол, где сидела Моравик. Она спала, веретено выскользнуло из ее рук и лежало на коленях, пушась белой шерстяной пряжей, словно раскрывшийся камыш. Я швырнул вниз недоеденное яблоко-паданку, которое грыз, и задрал голову, чтобы рассмотреть запретные для меня верхние сучья деревьев, где на фоне неба висели скопления желтых кругляшей. До одного я, кажется, мог дотянуться, это яблоко было округлым и глянцевым, оно почти на глазах поспевало на жарком солнце. Мой рот наполнился слюной, я нащупал опору для ноги и полез вверх. Мне оставалось еще две ветки до плода, когда со стороны моста донесся крик, затем послышался быстрый перестук копыт и звон металла, заставивший меня прекратить попытки забраться выше. Цепляясь как обезьяна, я устроился понадежнее, затем протянул руку, отодвигая мешающие листья, и вгляделся в сторону моста. По мосту, направляясь к городу, скакал отряд всадников. Один из них с непокрытой головой ехал впереди на большом гнедом коне.
Это был не Камлах, и не мой дед, и не один из местных благородных господ, ибо люди носили цвета, которые мне не были знакомы. Затем, когда они подъехали к ближней оконечности моста, я увидел, что во главе их отряда незнакомец, черноволосый и чернобородый, в одеянии иноземного вида и с блещущим на груди золотом. Браслеты на его руках также были позолочены и не меньше пяди в ширину. В отряде его было, по-моему, человек пятьдесят.
Король Горланд Ланаскольский. Откуда взялось это имя - а пришло оно столь ясно, что ошибки быть не могло - я не имел ни малейшего представления. Может быть, что-то услышанное в моем лабиринте? Или неосторожная обмолвка в присутствии ребенка? А может даже, это пришло из грез? Щиты и наконечники копий вспыхивали на солнце и блики резали мне глаза. Горланд Ланаскольский. Король. Приехал, чтобы жениться на моей матери и увезти меня с собой за море. Она станет королевой. А я…
Он уже направлял лошадь на холм. Я начал полусоскальзывать, полуспускаться с дерева.
А если она откажет ему? Я узнал этот голос, он принадлежал корнуэльцу. А затем голос моего дяди: Даже если так, это вряд ли будет иметь значение… Мне нечего бояться, даже если он явится сам…
Отряд неторопливо пересекал мост. Бряцание оружия и гулкий перестук копыт наполняли шумом покой залитого солнечным светом дня.
Он явился сам. Он здесь.
До верха стены оставалось не больше фута, когда я потерял опору и чуть не свалился. К счастью, руки не разжались и, осыпаемый листьями и мхом, я благополучно соскользнул на парапет, как раз когда зазвучал пронзительный голос няни.
- Мерлин? Мерлин? Господи спаси, где нее этот мальчишка?
- Здесь… Здесь, Моравик… Уже спускаюсь.
Я спрыгнул в высокую траву. Она бросила веретено и, подобрав полы своих юбок, бежала ко мне.
- Что там творится на дороге у реки? Я слышала лошадей, судя по шуму там целый отряд - да сохранят меня святые, дитя, посмотри на свою одежду! Ведь из этой только неделе зашила тебе тунику - а теперь посмотри на нее! Такая дыра, что кулак можно просунуть, и весь в грязи с головы до ног, как оборванец какой-то!
Она потянулась ко мне, но я увернулся.
- Я упал. Прости. Я спускался вниз рассказать тебе. Там конный отряд - чужестранцы! Моравик, это король Горланд Ланаскольский! У него красный плащ и черная борода!
- Горланд из Ланасколя? Да это ведь всего миль пятнадцать от моих родных мест! Интересно, зачем он сюда приехал?
Я воззрился на нее.
- А ты разве не знаешь? Он приехал, чтобы жениться на моей матери.
- Чепуха.
- Это правда!
- Вовсе это не правда! Будь так, думаешь, я бы не знала? Ты не должен говорить о таком, Мерлин, а то будут неприятности. Ты где это слышал?
- Не помню. Кто-то сказал мне. Мама, наверное…
- Это неправда, и ты это знаешь.
- Значит, я что-то такое слышал.
- Что-то слышал, что-то слышал. Есть поговорка - у поросят уши длинные. А уж твои, верно, до земли достают, столько ты всего слышишь! Чему это ты улыбаешься?
- Ничему.
Она уперлась руками в бока.
- И слышишь ты то, чего тебе не положено. Я тебе уже это говорила. Неудивительно, что о тебе идет такая молва.
Обычно, когда мне случалось себя выдать, я сдавался и старался уйти от опасной темы, но возбуждение сделало меня опрометчивым.
- Это правда, вот увидишь, это правда! Не все ли равно, где я это услышал. Сейчас я толком не могу это вспомнить, но я знаю, что это правда! Моравик…
- Что?
- Король Горланд - мой отец, мой настоящий отец.
- Что?
На этот раз слово прозвучало остро, как зуб пилы.
- Разве ты не знаешь? Даже ты?
- Нет, не знаю. И ты не знаешь. И если ты только заикнешься об этом кому-нибудь еще… Откуда ты имя-то узнал? - она взяла меня за плечи и встряхнула. - Откуда ты вообще знаешь, что это король Горланд? О его приезде не говорили, даже я не ведала.
- Говорю же тебе, я не помню, что я слышал или где. Просто слышал где-то его имя, и все, и я знаю, что он приехал говорить с королем о моей маме. Мы отправимся в Малую Британию, Моравик, и ты тоже можешь поехать с нами. Ты ведь хотела бы, да? Это ведь твоя родина. Может, мы окажемся недалеко…
Ее хватка усилилась, и я замолк. С облегчением я увидел одного из личных слуг короля, торопившегося к нам через яблоневый сад. Он подбежал к нам, тяжело дыша.
- Он должен явиться к королю. Мальчик. В большой зал. И торопитесь.
- Кто приехал? - спросила Моравик.
- Король велел поторопиться. Я везде искал мальчика…
- Кто приехал?
- Король Горланд из Бретани.
Она тихонько зашипела, как испуганная гусыня и опустила руки.